Слова рассыпаются под ноги бесполезным бисером. Конечно, Крауч-старший не рискует наказать сына после триумфального возвращения: кто узнал вышло бы комично.  И все же жесткий взгляд и холодные едкие комментарии – вот лучшее, что может случаться за закрытыми дверями дома. Интрига Мюррен хороша, но вот только все ее участники слишком хорошо понимали, что произошло на самом деле.
По счастью, тема будущего была закрыта – мистер Крауч решил, что с его мнением теперь никто не станет спорить, а потому не нуждался в продолжении разговора.
Каждый день Барти находит время между бесконечными отцовскими требованиями и придирками на то, что бы развернуть пергамент и собрать рассыпанный бисер. Снова и снова выходит «Мистер Лестрейндж, простите я… идиот». В лучшем случае так.
И каждое новое письмо отправляется в корзину для бумаг.
Когда приходит письмо Рудольфуса Барти едва не подпрыгивает от счастья. Он бы… понял если бы этого никогда не случилось уже. Было бы ужасающе больно и вряд ли бы до конца он смог бы перестать жалеть об этом, но когда совершаешь ошибку это – закономерные последствия. И все же надежда остается. И стоит ей выиграть раунд у закономерностей, как удержать себя в рамках правил становится сложно. Сколько не говори себе, что ты заслужил худшего, радость легко разделывается с чувством вины.  И все же отцу не стоило знать, насколько для Крауча младшего это письмо – подобно протянутой руке спасителя.
Улизнуть из дома – не проблема. Даже достаточно официально. И тут Барти был по настоящему благодарен себе за то, что хватило ума не связаться ни с кем из семьи Лестрейндж в своем маленьком бунтарском акте – отцу было не к чему прицепиться. Тем более, что за короткий час между прочтением письма и разговором с отцом юноша успел почти съесть себя страхами. Что, если это всего лишь вежливый повод сказать в глаза о своем разачаровании?
Сколько нужно, что бы привязаться к человеку? В зависимости от случая. В данном случае, Барти даже не собирался спорить, что Рудольфус занял какую-то очень важную нишу в его жизни. Где-то там, где должна была бы быть фигура отца или, пожалуй, лучшего друга. Точного слова не находилось, но именно к нему мысленно Крауч обращался за советами и именно с ним было так отчаянно нужно увидеться после всего. Так важно и так невозможно, что щемило где-то внутри и отражалось глубокими бороздами от ногтей на руках.
Слишком сложно. Сложно не начать разговор с извинений. Сложно поступить так, как положено хорошему мальчику: вежливые кивки, приветствие в рамках порядка. Не сказать отчаянного «я скучал, знаешь». Не подойти ближе положенного.
Напряжение копилось где-то внутри: страх, вина и что-то еще, очень слабо выраженное и не ясное. Каждый шаг казался испытанием. За каждым шагом могло быть «ты подвел меня» и «я больше не хочу тебя видеть». И не звучало.
Шаг. «Это было не достойно».
Вдох. «Глупое ребячество».
Новый шаг. «Мне казалось, ты старше…»
Нервный вздох. «Ты жалок, Бартемиус».
Последняя мысль отцовским голосом заставляет Барти вздрогнуть. Нет – он не пропустил ни одного слова Рудольфуса мимо ушей и отвечал впопад, но собственные мысли от теоретического поля магии уводили его к недавним событиям.
«Рудольфус не скажет так никогда» - Почти отчаянная и испуганная мысль, сопровождающаяся прикушенной губой. Барти поднял взгляд от прежде изучаемой дорожки и встретился с мягкой улыбкой, которая только подогрела его уверенность. И сразу же отчаянно захотелось извиниться.
- Рудольфус, я… - Слова это мелкий песок. Они утекают сквозь пальцы и их отчаянно сложно поймать. Бисер проще. – Я хотел бы поговорить об этом.
Не простое признание. «Мне есть что сказать» - звучит в нем так явно, как прежде только в ту, последнюю перед побегом ссору с отцом.  Не вежливость, но надежда на право быть честным.
- Мне… Мне точно не хватит слов извиниться, - Барти старается не отвести взгляд, но это у него не выходит. Впрочем, вместе с тем он и не пытается уйти, как бывало с отцом. Напротив, останавливается, сбившись на шаге.
Вздрагивает.
«Я не мог иначе» - звучит ужасающе глупо даже в мыслях.
- Я не хотел… обеспокоить вас. – Именно так. Не хотел. Почему-то был абсолютно уверен, что это произойдет, что Рудольфусу и тем, кто его окружает будет не наплевать на ситуацию, но не хотел.  И не мог предупредить, не мог связаться и… это тоже стоило сказать. Это было куда важнее, чем «не хотел» - Но… Я не мог позволить, что бы мои…
Ошибки? Глупости? Слабости?
- Что бы отец связал происходящее с тобой или твоей семьей. Я… Слишком хорошо знаю каким он может быть и не хотел впутывать…

Зачем? Этот вопрос слишком простой и сложный для ответа одновременно. Еще тогда, стоя перед Мюррен грязным, уставшим и потрепанным мальчишкой Барти уже не мог до конца честно ответить на этот вопрос. Зачем? Стоила ли игра свеч? Что он доказал, а главное – кому? Себе? Себе – да, но действительно ли ценно убеждать в чем-то столь незначительную фигуру, если это приводит к разочарованию куда более важных?
Есть ли семьи, где куда хуже чем в его? Да, конечно. По крайней мере, Барти последнее время казалось, что должны были быть. Он ведь был не единственным пятнадцатилеткой, сбежавшим из дома. Правда, вернувшимся. Вероятно потому, что есть те, где в семьях насилие было похлеще, чем в его. По крайней мере, Крауч старший не разу не довел сына до больницы – а если так, то «кому какое дело?».
И все же это было за границей того, что он мог вынести. Значит ли это, что стоит признать себя слабаком? Или только лишь то, что у каждого терпения на самом деле есть пределы? Проверять ответ на этот вопрос юноша пока не был готов. Зато точно знал, что самым надежным способом не повторить эту же ошибку будет держаться дальше от отца оставшийся до школы месяц. А там… Там можно потихоньку начать строить свое собственное виденье мира.
Кажется, впервые в жизни отцу не удалось сломить его, не удалось продиктовать свое решение несмотря на все: побег, возвращение, короткие холодные разговоры после и формальное «да, как скажете».
И Барти знал кому сказать «спасибо» за то, что неожиданно среди шелухи и чужого мнения он нашел какие-то свои убеждения. Равно как и в этом разговоре – казалось бы сложном. Будь здесь отец он наверняка бы уже извелся куда больше и нашел бы способ слиться с пространством вокруг даже с учетом того, что сад не распологал к подобному.
Но нет. В этом конкретном разговоре Барти напротив расслабляется неожиданно для себя под действием чужого голоса. Даже руки опускаются, не оставляя новых борозд на ладонях.
Черные и мутные мысли расступаются, оставляя его наедине с Рудольфусом без холодных и жестоких призраков отца, без сомнений и страха. И оттого отцовская фигура в продолжение слов Лестрейнджа кажется почти незначительной. Все, что мешает этому самообману, это воспоминание об устроенном отцом переполохе.
- Я… Понимаю. Наверное – Он пожимает плечами и позволяет себе склонить голову ближе к руке Рудольфуса. И почти сразу же порывисто вскидывается. Нет, не поднять голову. Напротив, потянуться ближе, все так же отводя глаза. – Если я и доверяю кому-то, то Лестрейнджам. И тебе. Особенно.
Зачем врать, если так явственно читается?
- И вы точно не беспомощны! Просто… Он бывает ужасно… неприятным. Даже если не причинит реального вреда. – Барти пожимает плечами. Это лишние слова – попытка собраться с мыслями и объяснить то, что он пытается сформулировать как-нибудь так, что бы для самого себя звучало не настолько жалко.
- Причина. Как-то глупо вышло. Бывало же и хуже. Ничего особенного не случилось. Он… Мы даже вроде как просто поговорили. Или. Он поговорил. – Крауч заметно вздрагивает, вспоминая тот разговор. Ведь, по сути – бывали разговоры куда хуже. Бывало сложнее.  И никогда раньше ему не приходило мысли струсить, впрочем как и настоять на своем. Это ли спасло на этот раз?
Барти отступил на шаг и отошел, отворачиваясь. В этом жесте одновременно все: его беспомощность, абсолютное доверие Рудольфусу и вместе с тем – страх. Почему-то говорить такие вещи в лицо показалось совершенно невыносимым.
- Речь как всегда шла о моем ничтожестве. Он, в целом, даже прав был. Просто глупые убеждения, но… В этот раз у меня не получается отказаться от них. Вот и все.
И сразу – очень жалкий вид. Нет, не закрытый. Просто вжатая в плечи голова, опущенная как можно ниже, сцепленные до крови пальцы.

Если бы отец был Рудольфусом... Много что было бы не так. Как минимум, что-то подсказывает Барти что он бы не ощущал это опасливое и гнетущее чувство внутри, имени которому нет, но есть подступающий к горлу холод, есть желание озираться по сторонам, есть следы ногтей на руках и кровавый привкус во рту. Возможно, правда, не было бы и двенадцати превосходно в школе. С другой стороны – был бы счастливее? Глупее – нет. Просто не пришлось бы доказывать бессонными ночами и по два раза проживаемыми днями свое право голоса, свое право существовать иначе, чем записью в каких-то документах.
Не было бы у слова «Семья» такого тошнотворного пепельно-металлического привкуса. Хотя… Он и сейчас истаивает все больше, когда заменяется одна другой. Когда при упоминании близких всплывают не те, с кем он носит одну фамилию.
Но у истории нет «если». И может быть это не научило бы его так сильно ценить этих людей? Может быть не дало бы силы найти свою собственную правду? Ведь то, что мы выбираем сами, нам всегда дороже данного по рождению.
«Может быть я был бы как Мальсибер…» - Мысль юноше не понравилась и он поспешил выкинуть ее из головы.
Барти поднимает руки и кладет ладони поверх рук Рудольфуса в инстинктивной попытке задержать эти минуты спокойствия, выраженного не только в словах – в жестах. Кажется… Только один человек в его жизни оказывается так близко.
В ответ на слова, Крауч фыркает и не сдерживает улыбку. В казалось бы не очень понятной шутке он находит нечто потрясающе забавное. Что-то, что в мелькнувшем образе юного мистера Лестрейнджа и отца кажется неумолимо комическим – толи в выражении совершенно не юных лиц, толи в расположении фигур. Метаморфоза в образах продолжается дальше и вот уже что-то совершенно литературное: дракон и моль.
- Вы, полагаю, знаете что примерно в это время приходят оценки за экзамен? И, естественно, зашел разговор о моем будущем… - Крауч чуть вздрагивает, но опускает довольно болезненно задевшее его замечание отца об отсутствии каких-либо талантов и способностей, - Из слов отца следует, что он предпочел бы запереть меня наедине с бумагами его департамента или, в самом удачном для меня случае, оперативная работа там же… Я знаю, что это неплохо. В некоторых аспектах даже.. Многие мои сокурсники, наверняка, хотели бы такой жизни. Но это не просто «не мое». Есть… Вещи с которыми я справляюсь лучше и… могу больше? Мы поспорили на этом месте.
Барти в деталях вспомнил разговор и ощутил в себе острую потребность поделится мыслью, которая еще тогда показалась ему смешной:
- Знаете, отец полагает, что Отдел Тайн не приносит никакой видимой пользы, особенно в сравнении с его собственной работой. То есть, возвращаясь к вашему отцу, в словах моего он занят философствованиями на общемировые темы, а главный его талант прорицание. Ах да. Играет в отвлеченные теории и загадки, пряча пробелы в образовании… Не сочти, что это жалоба… Просто… Я не знаю что задело меня сильнее. Его не желание услышать,  что я просто буду больше полезен в этой сфере… опуская устремления, таланты и рекомендации или… или то что такими словами он ставит под сомнения всех, кого я по настоящему уважаю?
Вопрос, который можно было задать себе и не вслух, но что-то было такое в образе Мистера Лестрейнджа, «играющего» в загадки сравнительно забавного. Сразу представлялись детские кубики со знаками вопросов, но все это никак не вязалось в целостный образ.

Обычно Барти очень чувствителен к желчи в чужом голосе и всегда, словно по движению волшебной палочки, принимает это все на свой счет, спешит извиниться и спрятаться. Не сейчас.  Напротив, он только улыбается, прежде позволив себе злобное «кто бы вообще говорил о бесполезной работе» в мыслях. Не то что бы ДОМП не приносил пользы в глазах Крауча – скорее здесь примешивалась какая-то очень болезненная обида за Рикарда Лестрейнджа и сравнение полезности с позиции студента Рейвенкло.
- Возможно, если бы у него были аргументы кроме тех, что я озвучил… Кроме его личного мнения, то это задело бы меня куда меньше. Все это время мне казалось, что он даже не столько сводит личные счеты с Отделом Тайн, сколько стремиться полить грязью все ему непонятное. Чем-то он неумолимо напомнил мне маггла в контексте того, как их представляют в учебниках Истории Магии. Не пойми меня не правильно, я не… страдаю рассизмом. Не делаю из слова маггл синонима всему плохому, просто… Тот образ. Что-то такое массивное, с расплывающимися контурами, трясущимися от гнева и страха руками. Что-то настолько сломленное неизвестным и неподконтрольным, что теряет способность к рациональному мышлению… Брызжет слюнями и выговаривает слова так, словно собеседник страдает глухотой, - Барти невольно хихикнул, так как образ в его голове и правда вышел смешанный между отцом и той самой, карикатурной иллюстрацией. За долгую неделю в бегах он смог лишь признать свой поступок глупостью. За этот едва ли час – найти его причину. Второе Краучу было куда как нужнее. – Сыновей же должно задевать, когда такое говорят и думают об их отцах?
Под «таким» Барти волей не волей имел ввиду именно мысли Крауча старшего о Рикарде, но никак не собственные образы касательно отцовской фигуры. И этот факт ему понравился, несмотря на то, как конкурировал с озвученной мыслью.
- В любом случае… Кажется, я не лучший сын… - Пауза, в которую Крауч находит в себе силы быть откровенным полностью, а не ставить точку там, где достаточно уверен в высказывании. – Для него. И почему-то мне очень хорошо от этого.
Рудольфус был прав. В очередной раз. И была еще одна вещь, с которой Барти не был готов столкнуться и на которую к него не было понимания как реагировать. Кажется, это называется принятием?
- Можно я… спрошу и попрошу?

«Я правда могу рассмешить Вас?» - Эта мысль Барти кажется отчаянно неловкой и в то же время она заставляет его продолжать улыбаться куда теплее и открытие. Говорят, что по настоящему рассмешить, как и опечалить, могут лишь те, кто имеет свое место в нашем сердце. Если это правда. Если это хоть капельку правда, то…  Нет. Крауч не находит в себе силы на оценки. Просто вот так как сейчас бывает не часто. Просто пусть эти минуты длятся дольше.
Когда-то его задевали такие слова. Когда? Пару месяцев назад. Сейчас Барти просто кивает, чувствуя только как легко царапнуло внутри – вот был и сразу прошло. «Время идет. Ты меняешься» - сам себя успокоил он, чуть склоняя голову под рукой Рудольфуса. Отец никогда не был так близко. Отец никогда не был таким.
Может быть в их семье все было бы проще? Проще, если бы отец был холоднее в своем гневе. Проще, если бы он находил для них не только слова, но и действия подобно этому. Не имея привычки к отеческим жестам, Барти видел в них какую-то хрустальную и сокровенную ценность. Простое прикосновение к волосам дарило ощущение защищенности и оставалось чужим запахом, уверенностью в том, что есть куда отступить еще несколько дней. Это же испытывают все дети в… других семьях? Знание, что тебя не бросят, если ты ошибешься. И оттого – рвение никогда не ошибаться?
- Было бы замечательно. Что-то… Новое, древнее. Это лучшее, что пожалуй, может быть, - Блеск в глазах выдал его мгновенно встрепенувшееся воодушевление. Прежде выбирающееся плавно ныне стремление к познаниям и любопытство в юноше вспархивало подобно голубю отзываясь даже не всегда на слова – порой на интонации Рудольфуса.
- Не называйте меня его именем, пожалуйста. Никогда. Это… Звучит глупо, да? Но… - Как сказать? Как объяснить, что «Бартемиус» это почти не рушимая ассоциация с его взглядом, его надменно поджатой губой. Что Крауч просто не чувствует себя на это имя. От того, кто так близко, чьи слова пусть осознано принимаемые, но верстают тебя не хочется слышать то, что слишком связывает с Отцом.
- Если Вы хотели пойти в Отдел Тайн… Вы хотели что-то изучать? Что-то… можно узнать что?

Когда с кем-то совершенно не страшно это дикое, дивное и одновременно совершенно не знакомое чувство для рейвенкловца. Оно успевает испугать, но это откладывается на потом, оставляя место спокойной улыбке, серьезному и внимательному взгляду. Не скрытому желанию – отчаянному и крепкому – понимать. Хочется по-настоящему понять человека рядом – его мотивы и причины. Знать, что радует и что огорчает его. Что делает его счастливым.
И может ли он быть тобой горд. Пусть не его сын, не его брат и даже… не друг. Слишком высокие, светлые и важные отношения. Попавшиеся под руку мальчишки с глупыми проблемами не становятся частью чего-то настолько настоящего… как семья. В другом, не формально-едком смысле.  О месте ученика и мечтать не стоит – не достоин. Но порой мы бываем горды и тем, на что способны случайные встречные с нашей подсказки – выйдет ли?
Крауч знает для себя, что приложит все силы что бы ответ был «да». Пускай ему и тошно от мысли «оправдывать чьи-то ожидания» после всех разговоров с отцом, но вот стремиться  оправдывать ожидание Лестрейнджей и Рудольфуса отдельно – что-то из истории естественного и верного. Такого же простого, как обращение воздуха в птицу под руками – так просто было бы надо. Так заложено самой сутью магии.
«Идем в дом» отражается где-то внутри. И Барти врет себе – впервые ловит себя на лжи – что не хочет чувствовать это как «наш дом». Как место, где ему всегда рады. Что не правильно ловить себя на любопытстве в попытке узнать что-то еще их секретов, делающих его на шаг ближе к тем, кого он любит так… как стоило носителей его фамилии.
Древний род. Кажется, Барти знает куда больше тайн этого рода, чем своих. Между ним и отцом – ледяная стена, но кажется, что правда о его фамилии спрятана отнюдь не за ней. Где-то горазда глубже. Где-то, где получается не соотносить «Крауч» с лицом человека, которого хоть на пару часов хочется забыть.
- Более чем, - Юноша улыбается, кивая этому имени. Форма, которую почти истерически не выносит отец и которая куда больше к лицу сыну. Лишняя разорванная нить. «Мы не похожи».
Чужой спокойный голос и информация, которую действительно хочется знать – одновременно то, что слышит и то что видит. Барти почти удается оставить призраков где-то в саду, хотя перед зеркалом он замирает. Смотрит с сомнением и опаской. Непривычно, незнакомо и все же так чарующе. Как возможность взять за руку Рудольфуса и снова поймать себя на том, как отпускает напряжение внутри. Насколько увереннее выходит сделать шаг сквозь зеркало и даже не закрыть глаза.
Не сказанное «Я верю вам» громче, чем любое иное признание, но отложенное для анализа позже. Куда позже будет пора задавать себе вопросы и находить на них приятные, впервые за много лет, ответы. Сейчас надо идти той дорогой, которую показывает жизнь. Оглядываться незачем. Не один.
- Создание чар? Звучит захватывающе, - Никакому пятикурснику не дается столь сложная магия без надежного проводника. Но даже в ином случае Барти бы отложил ее за нехваткой времени – редко, но он умел отказать себе в каком-то знании, что бы взять его позже. Например, конечно же разобраться в том, как творятся чары. Теперь. После того как Лестрейндж заговорил об этом, не узнать больше было бы преступлением против любопытства. 
Но впереди была дверь. Еще одно открытие и сравнение. История о том, что он никогда бы в жизни не вошел в кабинет отца в без вызова, да еще в его отсутствие – словно бы они чужие люди друг другу. О том, что в нормальных семьях это совершенно не так. В нормальных семьях отцы доверяют детям, что приводит к другой мысли – к негласному одобрению совсем не знакомого человека, которое почему-то тоже кажется очень важным. Частью чего-то по настоящему большого.  И следующий шаг Барти такой же уверенный как тот, что был через зеркало. Едва заметным самому себе жестом, он расправляет плечи и одергивает манжет рубашки. Когда он перестал прятаться за невнятными свитерами, когда невольно стал тянутся к стилю, выбираемому на его памяти больше студентами зеленого факультета чем его собственного. Когда оставил в прошлом теплую шерсть, которая внутри понимается вполне ощутимым щитом и вспомнил о том, что среди прочих долгов у наследника фамилии есть еще обязанность «выглядеть»? Да, процесс еще был совершенно не закончен, но что-то в нем менялось само по себе. Под чужой умелой рукой. Барти не заметил этот момент.
- Посоветуете.. что-нибудь что почитать на тему устройства мышления? – Отозвавшееся внутри беспокойство было не просто огоньком интереса, но ответом «тебе это очень важно». Хотелось сказать «или расскажите», но эту просьбу Крауч предпочел повесить в воздухе не высказанной. Слишком уж.. наглость. – Пожалуй, я не представляю откуда взяться… И никогда прежде не подступался к этому.
«Но вы наверняка знаете как чувствуется, когда находите какую-то нужную тему. Когда касаетесь важного вопроса».
Не заметил и тот, когда вместо того, что бы сцеплять руки перед собой или складывать их на груди, стал убирать их за спину. Почти перестал дрожать постоянно, хотя кровавые борозды на ладонях стали куда более частым явлением. Вместо прокушенных губ, кажется. Или вечного взгляда в пол – в мире оказалось куда больше вещей, на которые стоило смотреть.
Например то, что желал показать Рудольфус.

История магии часто обращает жизнь в причудливый узор. Вот, например, мистер Лестрейндж, который когда-то был Министром, на памяти Барти как раз прославился тем, что помимо реакционной политики пытался закрыть Отдел Тайн. Тот самый отдел, которым теперь руководит его потомок – немногим больше века спустя.
Таких задачек, если поискать в истории найти можно много. Возможно, спустя много лет, все знакомые Краучу люди станут занятными совпадениями и сложными историями в чьем-то учебники. Хотелось бы думать, что краски, в которых будут поданы события этого дня, не исказятся. Что сколько бы победитель не писал историю, они все останутся людьми на ее страницах. Но это увы – невозможно. Чем дальше вращается колесо лет, тем меньше остается живого и больше – удобной трактовки.
Вот, например, очень хочется спросить мистера Лестрейнджа действительно ли он был так слаб? Действительно ли его замучили переутомления или просто что-то сложилось не так? Кто-то, кто пришел после него, нашел удобное объяснение?
Но Барти слишком вежлив для вопроса. Но не для поклона.
Отступивший силуэт кажется открыл ничего, но ступенька.. Нет. Иное.
Пальцы касаются руки Рудольфуса вздрагивая. Есть что-то очень важное в этом мгновении – Барти уверен, что на полочках его воспоминаний именно оно, а не зеркало или все разговоры сегодняшнего дня, сохранится. Что-то очень сокровенно важное.
Взяв Рудольфуса за руку, Крауч ловит себя на улыбке и поднимает взгляд на портрет. Чужой хмурый взгляд – что же портреты всегда имеют свое мнение о событиях.
«Не отпущу» не требует произнесения. Барти делает шаг вперед, позволяя себе задержать дыхание. Ощущение такое же, как при шаге через каменную кладку платформы 9 и три четверти. Что-то обволакивает с ног до головы. Мешает идти, если ты не знаешь куда именно делаешь шаг. Или не чувствуешь чью-то руку.
Ступеньки идут вниз, но Барти куда больше интересует все, что раскинулось вокруг. Он вертит головой, совсем не стесняясь своего любопытства здесь. Сейчас.
И его восторг читается во взгляде – что может быть лучше, чем древняя магия? Сокрытое за тайнами семейных замков? То, что ты не найдешь ни в одной книге.
- Спасибо, - Выходит как-то нелепо, но Крауч чувствует важным сказать это вслух. И не может продолжить. За то что доверил? За то, что позволил это узнать? За то, что поделился этой небольшой тайной?
- А исключения….? – «Умирали?». Вопрос который сложно задать, но уточнить надо. Несмотря на то, что ответ кажется Барти пронзительно очевидным.
На очередном шаге, Барти вздрагивает опуская взгляд. Задумчивая улыбка Рудольфуса заставляет его вспомнить как мало он знает о своей семье. О том, с чего все начиналось, какие тайны хранит их дом.
- Если быть честным, то порой мне кажется что какой-то такой тест в глазах собственного отца я провалил с треском. Что… Умер? Или просто не… ? Не его сын? Странно звучит, - Барти неловко прикусывает губу. Очень тяжело произносить это вслух, но очень надо признать. Он не чувствует себя наследником своего дома. И судя по всему – не по своей вине. – Даже простая история Магии подсказывает мне, что семейные тайны скрыты от меня куда больше, чем следовало. И я с трудом нахожу источники, что бы хоть что-то узнать.
Оглядываясь по сторонам, Барти с большим интересом приглядывается к каждому повороту. Сами камни – вот что интересно. Насечки, стертости, порода – о старых замках они говорят не меньше, чем самые точные планы. Тем более, что план волшебного лабиринта – совершенно не нужное явление.
На очередном шаге мысль о том. Какая магия «не может выйти наружу» настигает его на очередном шаге и заставляет споткнуться. Сознание невольно подкидывает распространенный миф о темных волшебниках и их подвалах.
«Серьезно?» - Барти краснеет, осознавая всю абсурдность мысли, - «После всего ты еще можешь ожидать что то настолько банальное и вместе с тем… впрочем, темная магия и разумный подход к ней, не так ли?»

Чем больше Барти изучал, тем больше он нуждался в схемах и структурах. Одним из самых удобных элементов уже давно стал шаблон. Проверенный создавался самостоятельно, на основе известных знаний. Не проверенный – из того, что было прочитано или услышано. И хотя любой из них можно было скорректировать при вводе новых данных, какое-то время это помогало. Искать данные в голове быстрее. Реже спотыкаться на переосмыслении уже известных понятий.
Впрочем, с понятием «Темная магия» и «темный волшебник» уже давно надо было сделать что-то. Если мистер Джагсон и помог в этом, то в первую очередь осознать ошибочность, неполноту и не совершенство имеющихся данных. А вот обрести уверенность в этой области…
Барти вдруг остановился, поймав нужную мысль. Он точно знал почему-то кто может показать ему ответ на интересный вопрос. И что, возможно, время для вопроса пришло.
- Рудольфус, - Не «Мистер Лестрейндж», нет. Что-то куда ближе, сложнее… больше. – Если я попрошу рассказать… и возможно научить магии, которая «не может выйти наружу», то…?
Вот теперь – легко. Уверенно и правильно – Крауч прикусывает губу на вопросе, но смотрит почти в глаза, не ища защиты у стен. Как только решился?
Немного повзрослел за время пути? Да. И уложились мысли, с которых начался весь этот разговор. Обрели свои шаблоны, нити и связи. Стали целым, сплелись с прошлыми воспоминаниями, обрели крылья привычного любопытства. Нет, не торопит события – говорит о своей готовности узнать об этом и пройти через знание, которое прежде скорее оттеснял из сознания. Не сопротивлялся, но и не стремился к нему.
Здесь легко дышать. Словно бы они наедине с магией и, кажется, это не только впечатление. Как и уверенность в отсутствии лишних ушей – чувство сравнимое со свободой, с ощущением, приходящим когда стоишь на высокой башне и смотришь на весь этот огромный мир – без защиты стен, но с ощущением ветра рядом.
И неожиданное чувство не сбивает с этого ощущения. Напротив. Если бы Барти сейчас мог… впрочем?
Он тянется к завалявшемуся в кармане мантии листу бумаги – всего навсего запись лекций. Сейчас это даже проще, чем обычно – словно здесь сама магия поддерживает крепнущую волю, собирает образ. Из листа бумаги в плотное, но небольшое тело. Вьющееся существо, тянущееся между пальцев, перебирающее мелкими лапками. Ящерица? Да и нет. Образ из недавней книги приходит в воспоминания и ощущения сам. Скольких он сделал ящерок? Десятки? Начиная даже с той, в первом их разговоре.
Эта другая – у нее кожаные складки по бокам, напоминающие крылья. Едва достигающая двадцати сантиметров – она еще очень юная и слишком… узнаваемая что ли?
Одно верное и очень точное заклинание – Ferovertum in Draco – где с драконом только общие корни и мелкие коготки перебирают уже не воображении.
Она другая – она выражает чувство.
«Мечтать»
- Я не знаю как. Но знаю, что хотел бы этого, - «больше всего, что сейчас мог бы себе придумать».
Краучу кажется, что его мысль выражена очень четко. В этом изменении, вьющемся по пальцам довольно стремительно, в его улыбке. Он сам не замечает, но в том, как спокойно расправились плечи сейчас не из-за концентрации на магии, а от совсем другого чувств.
Нелепое «Скажи, что только сделать для этого?» замирает не сказанным между взглядом в глаза и в сторону.
- Что сделаю все, что бы однажды быть этого достоиным.

Между наивным «а можно мне…» и просьбой научить, сформулированной пусть так нелепо есть разница в одном единственном месте – готовности. Уверенности в том, что последствия во всем их ужасающем объеме не являются больше основанием для отказа… от того, что лежит за гранью.
Еще в детстве Барти очень хотелось отказаться от восприятия последствий. Задумываться только о том, чего хочется, а не о том, к чему это приведет, но мистер Крауч-старший приложил свою руку и наивной надежды «обойдется» почти не осталось: в чем-то научившись прятать, а в чем-то принимать цену решений, сейчас рейвенкловец точно был уверен, что вступить на путь знаний о темной магии – страшно. Только вот это все равно просто знания. Опыт. Практическая возможность.
Даже если они сопряжены с этическими запретами и законодательными нормами.
- Анимагия, - Барти повторил почти задумчиво, но тут – подбирая слова. Он думал об этом, как не может не думать любой, кто погрузился в трансфигурацию глубоко. Так или иначе в большинстве трудом о трансфигурации, написанных не анимагами, сквозило сожаление о магии, с которой не удалось совладать. Высокомерно было бы говорить « у меня получится», но не прикладывать усилия – глупо. – Я позволил себе мечтать об этом с третьего курса. С теорией относительно неплохо, в том числе благодаря профессору Макгонагалл, но с практикой…
Грустная улыбка была лучшим окончанием этой фразы. Пока у него не получалось ровным счетом ничего.
Пока ящерка  задумчиво оглядывала руку Рудольфуса, прицеливаясь как бы лучше залезть на другого волшебника Барти задумчиво пожал плечами.
- Может быть два ответа. Первый – для не знакомого с темной магией волшебника она кажется простым решением всех его проблем. Однако это сколько-либо правдоподобное убеждение только если отрицать вопросы цены и силы как таковой. Второе – темная магия как таковая дает не только власть, но и определенный ряд искушений, а так же прокладывает пути до цели. Только в данном случае обманчивая легкость снова следствие не учета цены или, что еще более печально,  отсутствия осмысления собственных действий. Насколько можно понять из открытых источников и небольших оговорок профессора, суть хорошего владения темной магией – абсолютный контроль  воли в том, что ты делаешь. От и до. В противном случае – темная магия владеет тобой. – Барти сделал паузу, но остался так же спокоен как прежде. Несмотря на полную не уверенность в своих источниках: он словно не отчитывался перед кем-то а застыл в процессе изучения и допускал, вопреки обычным своим принципам, возможности ошибок. – И оба эти ответа могут быть не верны. Плохо с источниками. Очень плохо, что признаться раздражает, так как формирует страх не перед объективными вещами, а перед мифологическими упоминаниями и неизвестными конструкциями.
Про себя Барти отметил, что Рудольфус воспринял его вопрос о возможности быть достойным применительно к темной магии, а вовсе не к сути вопроса. Не к его собственному «я бы хотел», которое и вызвало настолько… яркую реакцию.
Что же, для этого пояснения еще придет свое время. «Или, возможно, это несколько связанные понятия?»

- Не уверен, что я… но… Не собираюсь сдаваться, - Барти кротко улыбается. И кивает. – Мне почему-то кажется, что более чем може…те?
Страх перед мифом не рационален. И вместе с тем впитанный вместе с детским воспитанием он тогда, еще на четвертом курсе, заставил Барти поднять перед собой вопрос целей и методов. Внимательнее присматриваться к заглатываемой информации на предмет ее моральных ценностей. Но если тогда для него это было знание, которое стоит получить что бы перестать бояться тени под кроватью, то сейчас… Что-то было совсем не так, хотя прошло не много времени. Возможно, то как легко Лестрейндж подтолкнул его к изучению вопроса темной магии вместе с общим доверием сыграло против воспитания. В очередной раз против вбитых отцом убеждений. Разобраться, освоить. И скорее всего никогда не использовать – слишком высок соблазн «легкого решения проблем». Обманчиво легкого.
Или не так. Но точно развенчать в своей голове призрачный силуэт непонятной структуры. Свести к максимально точным и ясным, хотя бы самому себе, определениям. Боятся не мороков, а конкретных вещей.
И может быть даже не бояться.
Где-то перед глазами – набор мыслеобразов связанных с темной магией. В тот же момент, когда Рудольфус увлекает его к стеллажу. Когда Барти улыбается взглядом мальчика, влюбленного в книги – вот они годы Равенкло в действии или он сам по себе таков?
Трогать руками темномагические книги так же опасно, как лезть к тварям. На безопасном расстоянии проведя рукой над книгами, Барти внимательно следит на Лестрейнджем. Словно спрашивая – к какой можно сунутся? Какую можно взять с полки и открыть что бы хотя бы бегло посмотреть на страницы.

Во взгляде в ответ едва заметно спряталась улыбка куда более смелая, чем привычная.  Чем тихое:
- Я… постараюсь. – И даже чем кивок, подтверждающий эти слова. Переучится сложно. И все же стоит стараться помнить с кем ты. Помнить где нет границы едкого чужого недовольства. Злости без причины и поиска лишних шершавостей в гладкой дрессировке родного сына.
Чудовищ не стоит бояться. Они не люди.
Кивнув, юноша тянется к указанной книге и, поддевая пальцами, вытаскивает с полки. Трепетная нежность человека, чуть затаившего дыхание перед встречей с неизведанным. Легкая дрожь – не страх, но предвкушение, растянутое тем, как можно в поисках подсказок оглядеть обложку, как можно медленно поддеть тяжелый форзац фолианта, что бы открыв скользнуть взглядом по первым же строкам. Еще не сути, но автор, тема…
- Нет, ужасной тьмы под обложкой точно нет… Да и тьма скорее то, куда стоит посветить, если уж глаза не могут привыкнуть, - Барти скользит взглядом по строкам, запоминая, но пока не спеша с осознанием. У каждого знания есть наиболее уместный момент и то послевкусие, которое оно оставит если правильно к нему подойти. Запомнить порой важнее что бы потом медленно и вдумчиво разложить в собственной голове. Впрочем и бездумным его взгляд не назвать – скорее он позволяет себе не нырнуть с головой, а удержать часть мыслей рядом с Рудольфусом.
В преодолении порыва сжаться и обращении его в расслабленность и доверие.
- Но некоторые знания хорошо охраняются и не стоит совать руки прежде, чем будешь готов, - Вот именно так. Вне чужих стереотипов и убеждений. Есть знания к которым ты готов подойти и те, которые могут оторвать руки. Не темные или светлые, а те для которых ты достаточно обучен и те, которые тебе не по плечу.
Это осознание – не один разговор, не одна мысль.
Возвращение к реальности – не теряя увлеченного благоговения – это признание что он не способен прочесть целую книгу за пару часов. Быстрое движение – взгляд на оглавление что бы представить себе и кратко содержание и объем.
И твердая уверенность «да, я хочу это знать», когда Барти поднимает взгляд на Рудольфуса. С той благодарностью, которую можно получить подарив человеку ключ от сокровищ.

«Быть собой это… как?» - Барти замер. Сомнений не было – он запомнил каждое слово, но как порой бывает, ему надо было подумать об этом куда больше. Осмыслить информацию и принять  решение для себя. А еще найти хотя бы часть ответа на вопрос, к которому его так осторожно подтолкнул Рудольфус. И это отсутствие спешки в ответе – самая яркая искренность, которую можно ожидать от него сейчас. Не попытаться угодить согласием – только задуматься. И промолчать, оставляя эту тему открытой до того момента, когда будет что сказать.
Юноша фыркнул. Ему показалось, что это должно было быть шуткой и, по правде, почти ей было, но она почему-то показалось не столько смешной, сколько слишком отчаянно правдивой. Такой, какими бывают якобы забавные истории настоящих людей.
- Я доверяю тебе. Я. Почему-то уверен, что рядом мне не опасно, но это совсем не повод делать опрометчивые поступки, - Барти поднимает взгляд от строк, пытаясь поймать взгляд Рудольфуса. Впервые в жизни он правда уверен, что здесь он под защитой и совершить глупость ему бы просто не дали. Как бывает в нормальных семьях, где родителям не плевать. Как бывает когда ты кому-то важен и он учит тебя жить. -  Я… Хочу быть кем-то кому однажды можно будет доверять… Но не тем, кого вечно придется спасать. Я хочу научится.
Спокойно, проскальзывая пальцами по краю обложки книги в руках, Барти расправляет плечи.

Голос Рудольфуса – мудрая птица вспорхнувшая откуда-то из угла комнаты и рассекающая все происходящее в очередной раз на настоящее и прошлое. На время одиночества в пустыне, где ты есть и вместе с тем отсутствуешь и то, что происходит сейчас. Протянутую руку.
Барти отгоняет прочь метафорический образ – как-то так рыцари выбирали оруженосцев, да?
«Мне всегда казалось, что у меня должна была быть другая семья»
Крауч медленно перелистывает новую страницу, осмысливая звучание слов Рудольфуса. Закрывает книгу плавным движением.
«Всегда хотелось что бы был кто-то другой. Должен был быть кто-то другой»
Юноша откладывает книгу.
- Я мало что знаю о симпатических связях и ритуалах… В нашем доме не любили говорить о том, что может помочь человеку… Уйти. – Барти чуть склоняет голову и сразу ясно: он просто заполнил пустоту этим фактом. Пустоту в словах – время осознания. Осмысления. Время, в котором он запрещает себе поспешную реакцию.  Время в котором порыв подбежать превращается в силы подойти спокойно, заглянуть в глаза Рудольфуса.
И поставить точку в своем прошлом куда более широким росчерком: если прежде рисовал теперь позволить разорваться листу истории, которую отец для него писал.
«По духу? Больше, чем просто по духу»
- Рудольфус… Я бы не смел просить об этом. Но если… Если спрашивать, то это то, чего я хотел бы по настоящему. – Осторожные слова, никаких лишних красок и порывистых суждений: анализ, признание, принятие… И следом все же эмоции.
Барти улыбается и поддаваясь порыву берет Рудольфуса за руку не слишком смело, чуть сжимая пальцы.