В бытности журналистом на вольных хлебах была особенная прелесть, когда дело касалось всяких обязательных мероприятий – благотворительность, балы, пресс-конференции. Если не было приличного заказа и не было интереса – никто не мог отправить его заниматься этой скучной и бесполезной работой.
И если ему хотелось, он мог посетить подобное мероприятие, совершенно не собираясь после писать что-то по этому поводу. Тем не менее, статус прессы открывал для него возможность крутиться в обществе, в которое он никогда не попал бы просто так.
Бал в Министерстве магии по случаю Рождества – очередное мероприятие, куда, к слову, могли прийти весьма интересные лица. Это и привлекло Герберта, бесконечно далекого от светских раутов – ну и еще, он внезапно понял, что его совершенно не тянет, практически все праздники безвылазно просидеть за рабочим столом. У него было некоторые планы, в конце концов, но не настолько солидные, чтобы не отрываться от пера и бумаги.
Тем не менее, Герберт пришел несколько позже, чем основная масса гостей и тотчас обогнул стаю коллег по цеху. С некоторыми он здоровался, а некоторых откровенно игнорировал – настолько открыто, что это давало пищу для пересудов.
Герберт в очередной раз понял, насколько не разбирается в подобном – он отдельно, общественные отношения – отдельно.
Впрочем, акулам пера итак хватало дел – чаще всего какой-нибудь журналист привязывался к какому-то публичному лицу и начинал его раздражать вопросами на тему «а не кажется ли вам, что это пир во время чумы».
Крейн как раз наблюдал подобную картину, которая немало веселила его – репортер из, кажется, «Новостей» активно пытался развести на сенсацию самого министра… и тот явно отвечал что-то до зубного скрежета стандартное, не собирался выставлять наглеца и в принципе вел себя как приличный политик.
Объявили новый круг вальса, а Герберт с внезапной ностальгией вспомнил, как матушка рассказывала о балах ее юности. Несмотря на откровенно военную ситуацию, ее окружение было не чуждо веселью – в какой-то момент она даже показала несколько чудом сохранившихся колдографий – ее с отцом, танцующих пар и… и ее, танцующую с герром Гриндевальдом.
Пожалуй, интересно было бы, если бы их нынешний Темный Лорд, Волдеморт, был тут и приглашал дам на вальс. Впрочем, это явно не в стиле этого любителя террора.
В зале случилось некоторое оживление – словно волна пошла по воде – и Крейн вынырнул из своих размышлений. Кажется, пришел кто-то из больших шишек. Может, Малфой?  Впрочем, к Абракасу обычно отношение в обществе было иным. Быть может это…
А. Мадам Вальбурга Блэк. И по какой-то причине сейчас не в компании супруга – а оживление потому, что ее еще не увели на танец. Да и в принципе, мадам Блэк… вызывала оживление.
Герберт, хмыкнув, поставил нетронуты бокал обратно на парящий поднос и подошел к миссис Блэк.
- Позвольте пригласить вас на танец, фроляйн? – неожиданно он использовал совершенно не английское обращение, да еще словно к юной даме. Ну, ему подумалось, что миссис Блэк оценит. Или влепит заклятием за наглость.
Причем Герберт больше ставил на то, что мадам, известная железным нравом, перевернет на него пару подносов с шампанский словно бы случайным заклинанием, а потом добавит темное проклятье посильнее.

- Нет, нет, не может быть, что вы уже миссис, мадам, - Герберт склонился к ее руке с короткой усмешкой и поцеловал тыльную сторону ладони. Он играл по-крупному, но на самом деле, в этом была какая-то серьезная ирония.
Вот мистер Блэк – Орион Блэк, бесконечно и неизмеримо знатный, чистая кровь в бесконечном поколении. И тем не менее, Крейн был о нем достаточно невысокого мнения. Снулая рыбина. Если за Лестрейнджа, Малфоя, Нотта взгляд цеплялся, и они были весьма неоднозначны, но Орион Блэк… Особенное интересных вещей в нем Герберт не видел. Пожалуй, он был сродни информационной заметке – да, важные данные, но совершенно сухие и пустые, как старый горох.
Матушка говорила о Блэках, когда посвящала его в тонкости политической ситуации в стране еще на втором курсе – «этой семье везет с женщинами и совершенно не везет с мужчинами. Они максимально апатичны и пусты, хотя их женщины – кипящее взрывоопасное варево».
Признаться, Орион и Вальбурга Блэк были лучшей иллюстрацией ее слов.
Вальбурга Блэк старше его почти на двадцать лет, но это не мешает обращаться к ней как к юной даме – в частности потому, что она скорее не «миссис», а «мистер», пусть и финансовыми делами семьи занимается лорд Блэк.
Герберт увел мадам на тур вальса, не слишком навязчиво рассматривая ее. Светлая кожа, яркие глаза – горящие, словно колдовское некромантское зелье, - рубиновые губы. Она красива. Мадам Блэк действительно очень красива, тут уже можно говорить о «породе» - и все детали чистокровности на лицо.
Впрочем, Герберт отвлеченно думает, что сейчас леди Блэк может и вырваться, нарушая танец, и все еще проклясть. Пожалуй, даже неплохо, что он не настолько публичен, чтобы его знали в лицо.
У «нечистой» крови в глазах общественности есть свои плюсы, хотя никто и не предполагает их наличия. И потом, кто в здравом уме предположит, что грязнокровка посмеет лезть к самой леди Блэк?
Тем интереснее Герберту было узнать, что делает железную мадам ею. В конце концов, Вальбурга Блэк, что удивительно, не была такой уж публичной персоной – не более, чем необходимо в ее статусе. Ее жизненные трудности были для других людей табу – пусть и были некоторые сплетни, но сама Блэк явно не поддерживала их. Сплетни сплетнями, но были и скандалы – и была за этим история, было за этим прошлое.
Эти детали Герберт не обсуждал ни с кем, кроме матери – которая весьма невежливо упомянула в письме, что лезть даме гипотетический бельевой шкаф самая худшая из его идей. Одно дело писать об историях обычных людей или лояльно настроенных к нему, но совсем другое – дразнить тигра.
Но это нужно сделать. Конкретно Блэки, пусть они и сам так не считают, прекрасное доказательство правоты Гриндевальда. Магия ценна сама по себе, независимо от того, из чистой крови она пришла или нет. Магия и личность. Сын мадам Блэк порвал с семьей из-за глупых принципов – но не его принципов.
- Меня зовут Герберт Крейн, мадам, - он чуть склонил голову, словно повинившись. – Прошу меня простить, я представитель не самой древней, но безусловно порицаемой в высшем обществе профессии – я журналист, - он иронично усмехнулся, продолжая легко вести в танце. Они привлекали внимание – в основном за счет того, что Вальбурга Блэк была невыносимо эффектна, а ее танец украл какой-то там… обычный мужчина. С другой стороны, по логике большинства, ей танцевать лишь с супругом да министром. – И, пожалуй, стоит сразу внести немного ясности – на прошлом приеме быть я определенно точно не мог ввиду недостаточной знатности, - он внимательно посмотрел в глаза миссис Блэк, не продолжая эту тему. Несколько шагов, поворот – и они уже в центре зала. Мадам Блэк потрясающе смотрится в танце. Пожалуй, он сам себе завидовал сейчас.
Да, безусловно, некоторые вещи совершенно несоизмеримы – такие дамы как леди Блэк этого коллекционное вино. Но дело не в чистоте крови – а в воспитании. Пожалуй, если бы Хогвартс превратился вдруг вместо школы магии в институт благородных девиц, мадам Блэк стоило бы его возглавить. Но – зачем манеры, если есть магия, так, пожалуй, рассуждал каждый выходец из не самых элитных слоев общества.
Что ж – вот за этим. Чтобы иметь возможность увлечь мадам Блэк в вальс. Герберт оторвал взгляд от партнерши и оценил всеобщее внимание, прикованное к ним.
И ладно бы от чистокровных – с осуждением для него. Но нет, те занимались своими танцами и своим общением. А остальные… мда.
Именно такие моменты, показывали, насколько в обществе все не так, как должно быть.
- Буквально слышу перешептывания, - негромко отметил Герберт. – Осуждать горазды все, но оставлять вас скучать, миледи Блэк… Немыслимо. Пожалуй, каждому из сплетников стоит влить на язык немного "жидкого огня". Ради всеобщего блага.

Отредактировано Herbert Crane (2017-07-21 08:04:16)

[AVA]http://sa.uploads.ru/t/1LUsj.jpg[/AVA]

Идея посещения Лордом Рождественского приема в министерстве, который посвятили - раз такое дело - сбору средств для очередной "своевременной" помощи жертвам кровавого Рождества - принадлежала Рикарду. Высказал он ее скорей в шутливом ключе, мол все равно мы планируем рано или поздно - а лучше рано и этой весной захват министерства, так почему бы не присмотреться к защите. 
    Но Том неожиданно мысль поддержал, и изъявил желание явить светлый лик – не настоящий свой десять лет как почивший  - гостям празднества. Остались сущие мелочи:  министерство на стадии военного положение ужесточило охранные меры подобных мероприятий, и все гости проходили проверку на темные и боевые артефакты, и идентификацию личности не только по лицу, пригласительному билеты и документам, но и по волшебной палочке. А лиц получивших сей билет, чья палочка была в доступе Пожирателей – не так много.
    Лорд рассмотрел предложенные варианты и выбрал личину. Жену Лестрейнджа - Лавинию. Рикард морально приготовился к тому, что под оброткой жены придется идти ему самому, в то время как Том примерит его лицо. Но - нет - великосветская дама показалась Риддлу лучшим вариантом.
   Новость эта: что на прием она не пойдет, а палочку временно придется вручить Лорду, Лави совсем не обрадовала, хотя она отреагировала с достоинством.   
    Последнее время у них не ладилось. Лавинии никогда не нравился Том, своей выходкой на свадьбе положения он не улучшил - еще бы в нетрезвом виде друг жениха наговорил гадостей невесте (Рикарду тогда стоило многих усилий, объяснить жене, что Риддл и алкоголь не созданы друг для друга, даже если алкоголь в очень малых количествах). А когда в шестьдесят восьмом, после смерти Тома, Лавиния узнала, что он наследник Слизерина и Лорд ее мужа... Наверное, это была ревность. Она хотела, чтобы Рикард - мальчик водивший ее на балы, учивший летать на метле, целовавший руки и говоривший о том, что не хочет быть одинок на посте главы семьи - принадлежал только ей. Откуда ей было знать, что когда об их помолвке было объявлено и, когда он делал официальное предложение или вел ее под венец, он уже видел чудовище Слизерина, уже знал, кому принадлежит.
    Лавинии хватало мудрости оставаться его поддержкой и опорой, и хоть она настойчиво отказывала ему в исполнении супружеского долга с тех пор как увидела метки на руках сыновей, она не запрещала думать, положив голову ей на колени в те моменты, когда н действительно не хотел никого видеть кроме нее. Рикард знал, что не заслужил ее. Он безусловно ее любил, но куда меньше, чем она того стоила.
     А еще он знал, что как бы там не было, яду Тому хватит чтобы припоминать то, как пройдет прием до конца жизни Лестрейнджа. И потому он опускает машинальную фразу про: "Душа моя, как тебе идет платье." - вполне уместную, чтобы порадовать супругу, но совершенно ядовитую, если в этом платье, с лицом его жены - Риддл. И как бы точно тот не знал ее, взгляд у него все равно Томов. Пока.
    Хотя - и этим тоже объясняется выбор - Милорд мастерски имитирует движения, манеру держать голову, улыбку и тон Лавинии. Насколько мастерски, что Рикард постоянно  напоминает себе кто это и как тщательно нужно подбирать слова, чтобы - о Мерлин, Моргана и Нимуэ - не задеть все еще болезненно обидчивого на такие мелочи сюзерена.
    Супруга опирается на его руку, пока они совершают обязательный  светских ритуал, раскланиваясь с друзьями и знакомыми.
- Танец? - наклонившись к уху жены, и невольно засмотревшись на белые плечи, почти такие же алебастровые, как... впрочем не важно, - По-моему здесь скучно... - руку на тонкую талию. Второй удерживать рамку.
    Рикард невольно вспоминает, как учил его танцевать перед святочным балом - ведь любимец декана, не может опозорится на таком мероприятии и не показать остальным, насколько он хорошо способен вести партнершу. Тогда, правда, в какой-то момент партнершой пришлось быть самому Рикарду - и это было самое сложное. Отучить себя вести и направлять, а просто подчиниться музыке и позволить другому направлять – пожалуй, в этой метафоре в кратком пересказе крылась вся их история. "Ладно, посмотрим, как справишься ты"

Огромный зал утопает в мелодиях, чинно сменявших друг друга. Плавные движения пар, кружащих в ритме вальса. Одни и те же лица, мелькающие на приемах, затем – новенькие, надолго не задерживающиеся ни в привычных кругах, ни в памяти постоянных обитателей подобных мероприятий. Одни и те же вопросы. Громкие голоса. Смех. Наигранное любопытство. Перешептывания. И косые взгляды, бросаемые оппонентками друг на друга. Все это так прекрасно охарактеризовывало светские мероприятия, повторяющиеся из раза в раз, в честь того или иного празднества. И все это было слишком обыденно и скучно до скрежета на зубах. Именно так миссис Мальсибер воспринимала очередной прием, но все равно шла на него, как и полагается: под руку с мужем и улыбкой на лице.
Пальцы придерживают тонкую ножку фужера и легко покачивают его содержимое. Игристая жидкость легко плещется, но не торопится выплеснуться за грани, на которых причудливо переливается свет, исходящий от массивной хрустальной люстры. И Ровена с удовольствием вдыхает аромат благоуханного вина, а по телу разливалось приятное тепло. Туго затянутая грудь вздымается от каждого вдоха и мерно опускается, стоит женщине сделать выдох, а драгоценный камень, что висел на ажурной цепочке, буквально утопает в корсаже. Взгляд ее серо-голубых глаз блуждает по зале и равнодушно скользит практически по каждому присутствующему. И лишь дольше обычного задерживается на конкретных лицах.
Скучно! – возмущенная мысль метается в сознании уже продолжительное время. За столько лет ей порядком осточертели однотипные приемы. Но, несмотря на это, она шла на них, каждый раз надеясь, что у нее появится действительно веская причина пропустить парочку мероприятий и провести именно этот вечер так, как ей заблагорассудится. И с теми, с кем, действительно, будет приятно.
Женщине хватило всего нескольких танцев с разными партнерами, чтобы немного прогнать скуку, тонкой паутиной спускающуюся на благородную мадам. Она успела развлечься не без помощи подруги Вэл, которая теперь блистала в танце с неизвестным Ровене мужчине. Леди Мальсибер наблюдала за леди Блэк, а губы сами себе изгибались в загадочной улыбке. Но этого Роу показалось мало. Она хмыкает и переводит рассеянный взгляд на брата, который ведет супругу в центр зала и чуть наклоняет голову вбок, всего несколько мгновений наблюдая за ними. Женщина вздыхает и допивает вино несколькими глотками, после чего ставит фужер на пустой поднос. Она разворачивается и неспешно идет по залу, время от времени останавливается, чтобы подать руку или присесть в реверансе, приветствуя тех, с кем еще не успела столкнуться. Затем – продолжила путь.
– Милый, если я усну за очередной светской беседой – это будет твоя вина, – шепнула на ухо Эда Ровена, как только вернулась к мужу и едва заметно коснулась губами мочки его уха. Она без надобности поправила его костюм, после чего отстранилась, как ни в чем не бывало, а неизменная улыбка тут же скользнула по тонким губам, пока она смотрела куда-то вперед.

Отредактировано Rowena Mulciber (2017-07-24 14:41:11)

Герберт Крейн неплохо смотрится в паре с мадам Блэк, пожалуй – он молод и ему простительно смотреть на железную леди Вальбургу так, будто в его объятиях сейчас целый мир. Он практически целомудренно ведет кончиками пальцев по ее спине – под пальцами шелк и бархат, и это совершенно не ткань, а идеальная и прекрасная кожа.
Что ж, Крейн сейчас имеет полное право пасть жертвой чар, словно кожа его невероятной партнерши покрыта ни чем иным, как Амортенцией.
По крайней  мере, такое – и никакое более иное впечатление – он и должен производить. Он ведет в танце безукоризненно – но от ироничных шуток про акцент ему никуда не деться. Великое благо в том, что он и впрямь похож на ирландца, вырос в Ирландии и может по праву считать обитель хитрых лепреконов собственным домом.
У его матери французский акцент совершенно неистребим – грассирующие буквы не желают оставлять речь матушки, потому чтобы убедительно сыграть ирландку ей приходится долгое время ставить произношение – но и это спасает мало. Дома они и вовсе долгое время беседовали исключительно на немецком – что толкало к тому, чтобы знать язык в совершенстве, ведь матушка совершенно не делала скидок на то, что выходя за дверь, Герберт вынужден был говорить на английском, а, порой, и на самом натуральном гэльском. Глухие деревушки благословенной Ирландии, дай им Мерлин сгореть в чистом пламени.
Крейн ненавязчиво вальсирует с миссис Блэк, известной своей крутым нравом по отношению к любой нечистой крови – и что же, никто из коллег еще не пытает раздуть из этого сенсации на пустом месте? Герберт, признаться, несколько разочарован. Не то чтобы его цель опорочить безукоризненную честь чистокровного семейства или нарваться на скандал – скорее он был бы рад набить особенно любопытную морду. Впрочем, он бесконечно мирно настроен сегодня, хотя покрасоваться перед миледи Блэк и хочется.
- О, мадам, я более чем уверен, что это не последний тур вальса, который я украду у вашего великосветского супруга и сегодня, - в танце Герберт мягко и вежливо целует ее пальцы, увлекая за собой. В ранней юности танцевать его учила мать. Лили Бувье высказывала глубокое неудовольствие по поводу всех этих приемов и чистокровных условностей – она говорила, что это пустая трата времени и весь змеиный клубок, который мог куда эффективнее решать важные вопросы не размениваясь на бесконечные танцы и распитие легкого алкоголя.
Тем не менее, все колдографии, что показывала его мать – они были как раз с балов и приемов. И отвести взгляд от них оказывалось невозможно. Потому и для Крейна все эти по сути скучные приемы были в каком-то роде символичны.
На предположение о месте его работы, Герберт совершенно откровенно смеется, чуть склонив голову. – Миледи Блэк, после того я обязан разубедить вас, что моя работа вам подходит куда как более, чем перечисленные издания, - он плавно уводит свою блестящую партнершу к завершению танца. – А что до девизов… Я не глумлюсь над ним, - Герберт вскидывает на Вальбургу Блэк горящий взгляд, но это максимум, который ему дозволено сказать.
Дозволено соображениями безопасности.
Врочем, здесь он может не опасаться – и ему интересно лишь одно – та леди с давней колдографии… Правильно ли он узнал. Но такие вопросы не задают вслух. Вообще, никогда и не при каких обстоятельствах.
- Мадам, - музыка смолкает и Герберт раскланивается с леди Блэк, но совершенно не собирается отпускать ее руки. – Могу ли я предложить вам свое скромное общество?  - он уводит леди Блэк в сторону, из-под пристального ока не столько прессы, сколько ее супруга. – Мартини, миледи? – он выводит прекрасную леди, которой совершенно не суждено принадлежать ему никаким образом на балкон и манит к ним один из подносов. – Если бы я мог положить к вашим ногам звезды, я бы сделал это, - усмехается Крейн, не сводя глаз с мадам Блэк. – Но, предполагаю, у вас когда-то были поклонники, которые сделали бы для вас все возможное и невозможное. Или же они есть до сих пор, прекрасная госпожа? – Герберт вновь позволяет себе поцеловать руку мадам Блэк. Этот флирт никого ни к чему не обязывает – лишь дань уважения к прекрасному. У Крейна совсем иная цель и совсем иной разговор.
Никто не способен лучше рассказать про леди Вальбургу Блэк, чем она сама. А Герберт нутром чует – рассказывать есть про что.

[AVA]http://sa.uploads.ru/t/1LUsj.jpg[/AVA]   На мгновение Рикарду становится интересно: консультировался ли Милорд у жены, или просто за те почти двадцать лет с Албании до его ставки под крышей Лестрейнджа успел изучить ее достаточно хорошо. Но спрашивать Тома, кто подбирал платье и парфюм – любимый аромат жены, свежий и легкий – почти самоубийство. А глава отдела тайн собирается прожить еще лет шестьдесят. Или больше: на все воля Лорда.
    Пару мгновений он сомневается, что лучше естественность и риск или неестественность и почтительность, а потом все-таки наклоняется, и касается губами скулы – совсем легко и быстро, не входя за грань приличий. За духами ему чудится в запахе горьковатый привкус кладбищенских трав, горького шоколада и металлический – крови. Отрезвляет.
     Том позволяет вести себя по залу, явно больше заинтересованный в наблюдении за гостями. Рикард и сам замечает сестру и крестного брата – «О, Эдди, ты выглядишь сущим романтиком...» он делает себе заметку на будущее подойти и обнять Ровену – а вот Орион Блек, один. Лестрейндж намерено окидывает взглядом зал, ища его жену. Вальбурга как всегда выглядит превосходно. С ней общается рыжеволосы молодой человек, со знакомым лицом. Рикард не сразу вспоминает: но да, он давал этому молодому человеку интервью года три назад. «Ммм... министерство, министерство, пускать журналистов на приемы, давая им возможность поприставать к нам... Ай-яй-яй». Та статья была очень даже ничего, да и Лестрейндж перед тем, как соглашаться на интервью, изучил стиль мистера Крейна. Его забавляла манера молодого человека: «Ни вашим, ни нашим» - тот старательно добавлял в любой мед ложку дегтя. Изящно, и чаще всего оправданно. Он даже с интересом ждал, что же не слишком лестное ввернет журналист про него. Но нет, та статья была сугубо благоприятна. Знает ли Вэл, до кого снизошла свои вниманием?
    Сына с женой он не заметил. Наверняка, опять задержались. Строгий и бесчувственный во всех остальных сферах жизни, с Беллой Рудольф превращался в пубертатного подростка. В свое время именно поэтому Рикард принял решение об этом браке (еще одна ссора с Лавинией, которая предпочла бы младшую сестру). Сын и на приемы то ходит только чтобы развлечь жену – в основном он считал их бесполезной тратой времени, если конечно не нужно было кого-то поймать и привлечь на свою сторону. А еще подразнить окружающих слишком явным выражением супружеских чувств. Если же на приеме появлялась Друэлла Блек, то – прости, брат Розье – сын начинал на ее глазах целовать жену совсем уж непотребно. Лавиния осуждала, Рикард посмеивался, думая, что сам не отказался предложить невестке сигарету на глазах у ее матери, и посмотреть на ее лицо, пока они с Беллатрикс будут курить и обсуждать темы не для милых леди.
   Одного из огромных зеркал ловит их отражение, и Рикард успевает взглянуть: он в светло-бежевом с золотым – сегодня пренебрегший родовыми цветами – и «Лавиния» в темном платье, в золотистом свете, кажущимся черным, с отливом цвета морской волны. «Ее» белые волосы, его светло-русые, щедро перемешанные с импозантной сединой. Инь и ян – если вспомнить философию, которую он изучал после школы, в своей поездке.
     Что может его выдать, так это машинальное желание вздернуть подбородок – он помнит, что это Том, а тот в отличие от жены, всегда был его выше. Сильно выше. Вот с ним они точно выглядели  почти аллегорией. Широкоплечий, крепкий, невысокий Лестрейндж, интересный, но далеко не красивый со своим широким носом, и тощий, длинный, гармонично сложенный, красавчик Риддл.
- Например, душа моя? – он переводит взгляд на «жену», - Что-то интересное? – он намерено опускает глагол, и мягко улыбается.

Ровена кружится в танце и закрывает глаза от наслаждения, всецело доверяясь своему партнеру, который стал им не только в танце, но и в жизни. Она улыбается, ощущая легкость подобную той, с которой снежинки, спускаются из поднебесья. Они кружатся так, что взглянув на них, кажется, будто они танцуют в такт исходящей за окном музыке, оживляющей каждый угол большого зала. Они кружатся, чтобы, в конце концов, упасть на холодную землю. Но Ровена не упадет, потому что широкие ладони крепко держат ее. И, если она отпустит его руки, то будет уверена в том, что он ее словит.  Роу доверяет ему. И доверие это проверено не одним годом – годами! Несколькими десятилетиями. Мучительным и до боли приятными одновременно.
Женщина не шикает на супруга, стоит тому упомянуть брата и подругу. Не убирает ладони мужа, бесстыдно скользящие там, где прилюдно скользить не должны. И тихо смеется, поймав несколько возмущенных взглядов посторонних дам. Ей нравилось поведение Эдварда, нравился его настрой, нравилась его игра, которую он затеял. И приглянулась выданная Эдди идея: сбежать повеселиться! Глаза Ровены полыхнули жарким огнем. Она знала к кому обратиться, чтобы скрасить вечер. Знала, что Эд сделает его таковым, чтобы здоровый румянец еще долгое время не спадет с ее щек, стоило лишь вернуться к воспоминанию о приеме. Чтобы сплетницы, ищущие предмет для перемывания косточек, долго судачили о неподобающем поведении главы отдела Надзора. А Ровене было все равно, что скажут окружающие, как назовут ее после этого. Плевать. Ей хочется насладиться вечером. Хочется сделать что-то неправильное. Показать этим зажатым в силки собственных принципов барышням, как надо отдыхать. И, приняв бокал, наполненный шампанским, легко позволяет мужу увести себя, а сердце уже забилось чаще от предвкушения.
Рождество – это время надежд и любви. А Эдвард Мальсибер умел любить. Во всех смыслах. И делал это чертовски прекрасно. Причем так, что мысли миссис Мальсибер наполнялись не очень приятными ей же вопросами, которые она тут же гнала прочь. Ни к чему! И сейчас, стоя в закутке пустынной галереи и наслаждаясь откровенными поцелуями и легкими покусываниями, от которых бежали приятные мурашки по коже, женщина не испытывала ни капли стыда. Наоборот, этого ей казалось мало – хотелось большего.
– Останемся тут, милый! – шепчет Ровена Эду, когда их взгляды пересекается, дабы не разбудить притомившуюся юную леди где-то в кресле. В конце концов, ей не хотелось потом пить перцовое зелье от простуды. Но это не единственная причина, по которой они останутся тут. И далеко не главная. – К тому же, – руки ее скользят по широким напряженным плечам, скидывая к их ногам сюртук, – кто-нибудь может нас заметить, – затем – жилет, оставляя мужа в одной рубашке и брюках, – а потом про нас будут ходить грязные сплетни. – Ровена тихо рассмеялась.   
В этом было что-то забавное: придаваться шалостям, подобно подросткам. И как же быстро закипала в венах кровь от одной мысли, что их могут застать. Ровена ближе прижалась к Эдварду, ощущая всю твердость его намерений. Губы ее скользят вдоль линии челюсти, оставляя короткие поцелуи. Язык скользит к мочке уха, ощущая солоноватость кожи, а руки уже оказались под рубашкой. Ладони скользят по каждой мышце напряженной, чуть влажной  спины, лаская его, опускаются к бедрам. Внизу ее живота завязывается тугой узел, а дыхание то и дело сбивается, не позволяя сделать глубокий глоток воздуха. Чертов корсет! Женщина позволяет себе провести ладонью поверх выпуклости на брюках, но прежде... ладони вновь оказались на мужских плечах. И Ровена легко нажимает на них, побуждая Эда опуститься перед ней на колени. И не может сдержать торжествующей улыбки, глядя на него сверху вниз.

Отредактировано Rowena Mulciber (2017-07-29 22:01:56)

Репутация у Эдварда – понятие, в которое он вкладывает совершенно иной смысл, нежели кто угодно иной. Репутация, скажем, у Рикарда – прекрасный семьянин, приличный серьезный джентльмен, честь и гордость магической Британии – имеет огромное честное пятно, которое разом перевешивает все плюсы. Гриндевальд – раз его отец подозревался в пособничестве великому темному магу, то все, на Рике сразу поставлено клеймо. И потому Лестрейнджа сразу подозревают в симпатии к Пожирателям. За Гриндевальда предположительно был его отец – а вот платить за это Рику.
Опять же, он из двадцати восьми священных. Опять же, он в отделе Тайн. Так что Лестрейнджа опасаются в «приличном» светлом обществе – не среди чистокровных, а среди… Ну. Среди общества.
Хотя казалось бы, репутация у него – комар носа не подточит. Но, скажем, если посмотреть на Блэков – то что обсуждают, глядя на них? Неприличный вырез на платье Вальбурги, танец ее с неподходящим кавалером и то, что Орион еще никого не вызвал на дуэль за честь супруги. А совсем не то, поддерживают они Пожирателей или нет – даже без учета того факта, что с маглорожденными Блэки принципиально не общаются, вслух говорят, что из них не выйдет хороших магов, да и в целом повторяют «запретную» риторику Пожирателей. Но – они же Блэки.
Если бы Рикард и его супруга высказались в подобном ключе – сидели бы на допросах уже, но здесь же… о нет, обществу куда интереснее перемывать супружескую неверность.
В этом плане, безусловно, младшие Лестрейнджи – Руди и Бэлла – весьма хитро поступают, совсем как он сам. Не стоит обществу обсуждать политические взгляды и лояльность, пускай оно кипит негодованием от супружеской любви, проявляемой ярко и далеко не за закрытыми дверями.
В конце концов, к примеру, Ровене их пылкает супружеская страсть дает удивительную свободу.
Она вполне вправе задвинуть господам аврорам что-то вроде: «Ах нет, я с вами никуда не пойду, давайте подождем, вы ведь знаете, какой у меня Эдди зверь ревнивый… А пока ждем, не хотите ли отведать чайку с зельем забвения?»
Это, конечно же, на крайний случай, но безопасность – такое понятие, где крайних случаев не бывает.
Да и потом – ну чем еще заниматься на таких скучных приемах, право слово?  Хоть бы кто напился и дебоширил, так нет же. А заставлять даму скучать – это совсем неприятно.
Опять же, Эдвард ведь не с чужой женой в уединенные кресла пошел, а со своей. Кто будет сплетничать – пускай завидуют. Двое детей в браке, уже не юные мальчик и девочка – а все равно супружеская жизнь у них приятнее прочих.
- Совершенно не имею ничего против грязных сплетен, дорогая, особенно если в них будет фигурировать то, какие у тебя прекрасные ноги, - Эдвард усмехается, позволяя жене стащить с себя сюртук и забраться рукой под рубашку. Он же сам все это время возится со шнуровкой ее корсета, планируя в итоге использовать Режущие чары, если все и дальше будет настолько… О, наконец-то. Он ослабляет шнуровку ровно настолько, чтобы Роу было удобно откинуться в кресле, а сам он с усмешкой опускается перед ним на колени, закидывает точеную ножку жены себе на плечо. Он мимолетно касается губами широкой линии кружева ее чулка, целует там, а потом все же стаскивает нежное кружево белья. Что ж, если вдруг кто-то решит пройти, они застанут весьма компрометирующие кружевные трусики миссис Мальсибер, которые ее супруг оставил болтаться на ее изящной лодыжке.
Впрочем, самому Эдварду сейчас совершенно не до случайных прохожих – он приникает к супруге, трогает ее языком изнутри и, добившись судорожного выдоха, начинает ласкать. Ровена горячая, мягкая и страстная – и целовать ее здесь, ласкать ее ртом это огромное удовольствие. В приличных книгах, которые обязательно были в каждой чистокровной семье, любовью полагалось заниматься на супружеском ложе с приглушенным светом – и уж точно не так.
Эдвард на миг отрывается от жены, облизывает пальцы – он терпеть не может причинять жене дискомфорт, а она, несмотря на двоих детей, нежная и узкая как девушка. Нет, быть может, Эд преувеличивает, конечно, но все же. Он раздвигает ее нежную плоть пальцами, проникает двумя, а потом вновь продолжает ласкать Ровену.
Ему очень жаль, что выпутывать жену из вечернего платья невыносимо долго – потому вся реакция, что ему достается это глухие стоны и страстные движения навстречу. Если же смотреть вверх, то он видит подол платья и кружевной пояс чулок. Ужасно жаль.
Эдвард на миг отрывается, нежно прикусывает внутреннюю сторону ее бедра, ведет по ней языком и трется щекой, а после возвращается к прерванному занятию.
Нет, серьезно. Когда прием такой скучный – кто их осудит за альтернативные способы развлечения?

Он, конечно, догадывался, что женская одежда - это какой-то карманный ад для особо трепетных людей, которым без неудобства то тут, то там, не мила целая жизнь. И не то что бы в его жизни было много опыта ношения подобного облачения. Когда-то, довольно давно, он обладал ценным опытом того, как с оных женщин все эти пыточные приспособления снимаются, но опыт тот много лет назад канул в Лету за ненадобностью и в данной ситуации никоим образом не помогал. И хорошо, что подобранное сегодня облачение (а он в этом вопросе, на удивление, за консультацией не обратился) предусматривало низкий каблук, но вот с корсетом поделать ничего было нельзя, как нельзя было поделать... со всем остальным.
Вопреки всему (или в полном всему соответствии) от собственного внешнего вида и облачения он не испытывал никакого удовольствия. Толика удовлетворения присутствовала от хорошо выполненной трансфигурации, остальное же...
Нет, едва он начинал об этом думать, как моментально приходил в весьма склочное расположение духа. Склочное же расположение могло привести к многочисленным жертвам и разрушениям, а это так же было неуместно.
В конце концов, для всех окружающих сегодняшнее мероприятие было развлечением с горькой нотой яда - памяти о Кровавом Рождестве. Его нота была чуть острее и едва ли относилась к тому, далекому Рождеству, зато более чем  ладно ложилась на прошедший Йоль и его последствия. Пожалуй, Рикард был прав, развеяться определенно стоило.
Весь цвет чистокровного магического общества вызывал отторжение - пожалуй, это было самой неизменной константой в таком деле. Пусть он давно, очень давно уже вырос из маленького маггловского сиротки в сильнейшего темного волшебника, эту пропасть нельзя было перейти - то, что они впитывали с молоком матери, Том Риддл постигал куда позже. И лишь став Лордом Волдемортом он в полной мере оценил иронию - ему не нужны были чистокровные правила, ему не нужны были их законы и условности их чистокровного общества там, где у него было достаточно сил и влияния для того, чтобы создавать свои правила и свои законы.
И все же, даже спустя столько лет, они оставались смешными.
Взгляд соскакивает с одного на другого - сегодня трудно сосредоточиться, может быть, потому, что трансфигурация тянет силы на свою поддержку и это достаточно ощутимый объем его собственной магии. Может быть, потому что с самого Йоля он чувствует себя не слишком хорошо, а нового колдомедика еще предстоит найти, еще предстоит ввести его в курс дела - и обойти стороной судьбу его предшественника. Может быть, по какой-то иной причине, например, из ярого неодобрения - сейчас Рикард не ниже его, как он привык за столько лет, а это создает иллюзию... весьма неприятную иллюзию переноса некоторых аспектов на люди - Лорд даже морщится едва-едва, мимоходом совладав с чужой мимикой.
- Пока ничего интересного, дорогой, - пожалуй, и сама Лавиния не смогла бы плеснуть столько яда в это ласковое обращение, причем не расплескав ни капли и не вызывая своей язвительностью лишнего интереса у окружающих.
Все это напоминает очередную игру из целой анфилады ей подобных, только ставки чуть выше, только удовольствие сомнительнее, только смысл... не тот, к которому он уже успел привыкнуть. В таком случае, пожалуй, все можно развернуть в свою сторону - мысль эта вызывает неожиданный прилив веселья. "Лавиния" на миг сжимает губы, но в глубине глаз вспыхивают огоньки опасного, темного веселья.
Говорить, пожалуй, лишнее - он способен лишь ненадолго смирить свой норов и даже говорить те же слова, что обычно говорит леди Лестрейндж.
- Но мы всегда способны найти развлечение, ведь так?
Когда танец заканчивается, самое время сделать глоток шампанского... только вот вместо тонкостенного бокала с искристой жидкостью, "она" выбирает бокал с водой. Это тоже одна из проблем сегодняшнего вечера и, увы, придуманное оправдание его одновременно веселит и злит.
Осталось выбрать, с чего начать, чтобы получить больше информации. Увы, разговоры здесь не помогут, придется смотреть самому.
[AVA]http://sh.uploads.ru/ABs1N.gif[/AVA]

Всевозможные балы, званые приемы и прочие атрибуты чистокровного общества Белла не переносит на дух. Еще с тех пор, когда она была достаточно юной девочкой и предпочитала убегать с таких приемов куда-нибудь подальше, в сад или просто отсиживаться в углу.
Не полюбила она подобные мероприятия и когда выросла - нередко на них нужно было бывать, чтобы найти для Него необходимых людей. И пусть эти задания были для нее не слишком частыми, научиться испытывать от них удовольствие она все же не смогла.
Впрочем, после замужества она начала находить в этом определенный интерес - вместе с Рудольфом они вполне могли шокировать чистокровное общество. Находиться в рамках, делать так, как ожидали другие - вот этого она не переносила, а Рудо... Он всегда понимал ее лучше других и именно в его обществе ей не хотелось уйти из бального зала, чтобы остаться наедине со своими мыслями, чтобы не притягивать взгляды. Ей хотелось другого - чтобы взгляды были прикованы к ним обоим. Чтобы каждый взгляд, каждый их жест был полным провокации и страсти, скрывать которую Белла не собиралась.
Не скрывали они ее толком и на этот раз - нужно приложить немалое усилие, чтобы наконец-то оторваться от Рудольфа, торопливо застегивая на нем одежду, разглаживая ткань ладонями и приводя мужа в порядок, как правильная, заботливая жена... которой и самой бы неплохо торопливо натянуть обратно тонкое кружево нижнего белья, разгладить платье и убрать с него лишние складки. Нет, оторваться совершенно невозможно...
Еще минут десять они увлеченно целуются, ладони Рудольфа ползут все выше и выше по белизне ее бедер, задирая вверх тяжелую ткань подола, Беллатрикс с удовольствием подставляет под ласку горло, запуская пальцы в волосы мужа и требовательно притягивая его ближе...
А потом они все же торопливо отрываются друг от друга, словно увлекшиеся школьники.
- Мы законные супруги, - почти мурлыкает Белла в ответ на слова мужа, все же не удержавшись и, приподнявшись на носках, торопливо целуя его в челюсть - отпертая дверь только обостряет ощущения, но Беллатрикс старается держать себя в руках, не то они и при открытой двери... опоздают еще минимум на четверть часа. А это закончится тем, что они и вовсе никуда не пойдут. Что, в целом, довольно привлекательная мысль... но, все же, нет.
Свекра и свекровь Беллатрикс замечает сразу, скользнув коротким взглядом. Потом ее взгляд подцепляет Мальсиберов и, в конце концов, находит тетушку - Вальбурга танцует в обществе какого-то молодого мужчины и Белла на миг едва-едва сводит брови, вспоминая ориентировку. Интересно, что этому лощеному пиявочному хмырю нужно от мадам Блэк?
- Конечно. Ты видел ее партнера? - Шепчет она одними губами, прекрасно зная, что Рудольф все поймет.
- Но пусть сначала договорит... Интересно, что ему от нее нужно

[AVA]http://sa.uploads.ru/t/1LUsj.jpg[/AVA]

   Если бы Рикард писал мемуары – а некоторые считают, что каждый уважающий себя чистокровный глава дома, переваливший за пол века, обязан был писать мемуары (обойдутся, хотя, пожалуй, за дневник его матери почтенная публика удавилась бы) – он бы обязательно упомянул этот вечер. Как классический образец светского раута: даже то, что кто-то носит маску не в переносном, а в прямом смысле – не сильно отличает его от других. Мерцание свечей и ламп в украшениях дам, не громкие беседы, вежливые улыбки.
    Ядовитое «дорогой» можно опустить. Как все, что с этим связано.
    Рикард имел порой привычку представлять себе «плохой» , «Очень плохой» и «весьма отвратительный» сценарии разворота событий. И как бы он поступил в каждом из них. Например, предположим, кто-то из аврората или народных мстителей, попробует выбить из него доказательства его причастности к Пожирателям не законными методами. Пожалуй, «самый страшный» секрет и преступление совершенное Рикардом Лестрейнджем их бы страшно разочаровало. В конце концов, не Пожирателей же считать секретом – об его в них участии знают слишком много людей, а еще какое-то количество ходит и смотрит подозрительно.
   В зале появляется Абраксас, и как всегда бесцеремонно пытается завладеть вниманием «жены».
- Если Лавиния не будет возражать, кузен, - самую каплю  яда в обращение, дружелюбная улыбка в качестве приправы. «А если будет-то я буду тебе сочувствовать. Не искренне. Искренне буду злорадствовать.»
   Он ловит взгляд Тома: они достаточно хорошо знают друг друга, чтобы понять насколько он готов доверить свой танец Абраксасу. Малфой был тот еще изворотливый змей.
   Пока тот уводит его общество, Рикард увидеть, что в зале наконец появились сын и невестка, и приветливо улыбается каждому, когда удается встретиться с ними взглядом. Он пытается снова найти в обществе сестру и Эдварда, но те уже куда-то удалились.
   Лестрейндж пробует шампанское, едва пригубляя и лениво рассматривает публику, раздумывая стоит ли пригласить на танец одинокую даму, и если да, то какую, или лучше дождаться, пока кузен вернет ему «жену». Или Тому наскучит издеваться над Малфоем.

Нет, он был знаком с мужчинами, что притворялись женщинами. И с женщинами, что притворялись мужчинами - тоже. В далёкие пятидесятые, в самом сердце Франции... Но это было давно и уже едва ли соответствовало действительности. В определенной мере для кого-то это даже могло бы быть забавным, но сам он собственное... нахождение в женском теле забавным счесть не мог ни в каком случае. Скорее бы он счёл его оскорбительным - при всех нюансах, так оно и было. Равными женщин Лорд, со свойственным ему шовинизмом, не считал, любые аллюзии обрывал беспощадно, а уж чего стоил тот один единственный пассаж про непозволительно, "по-девчачьи" длинные ресницы тогда юного Риддла... Нет, нахождение в облике Лавинии он считал для себя почти оскорбительным, женскую роль в таком, полновесном смысле, примерять отказывался.
И снова начинал неумолимо раздражаться - даже мнимое сравнение с женщинами выводило из себя не хуже зубной боли. Казалось бы, было из-за чего так переживать, вроде и перерос уже давно все те детские комплексы... но нет, то тут, то там, пролезали всякие дурацкие "заусенцы".
Когда к ним приближается Малфой, он легко удерживает на лице спокойную маску, не давая дёрнуться даже уголку губ. Из всех, кто имел бы несчастье пригласить Лавинию Лестрейндж сегодня на танец, Абраксас Малфой - самый забавный вариант. Впрочем, Рикард, наверное, переживает в этот миг не лучшие чувства - "она" бросает взгляд, пересекаясь на миг со взглядом "супруга". В светлых глазах дрожит насмешка, но нет ярости - пожалуй, что Касси этот вечер переживет, так что беспокоиться не о чем. Только вот после всех этих светских условностей надо будет заняться делом. Но идея развлечься с Малфоем... о, она даже позволяет настроению подняться.
- Позволю, - чуть изгибаются в улыбке губы. Надо же, сегодня у всех просто праздник какой-то, настоящее Рождество - не надо голову задирать, чтобы посмотреть в глаза Лорда.
- Сегодня воздержусь от алкоголя, - вот кому-кому, а Малфою причины "для общества" можно не озвучивать, не его дело. Впрочем, тут довольно выразительной может быть и общая бледность, но ее тоже можно прочитать по-разному.
"Она" вкладывает узкую кисть в чужую ладонь, принимая приглашение и позволяя увести себя в танец. Малфой хороший партнёр, уверенный и довольно галантный.
- Как вы находите сегодняшний прием?
Интересуется "она" ненавязчиво. Не смеяться, главное не смеяться.
[AVA]http://sh.uploads.ru/ABs1N.gif[/AVA]

[AVA]http://s5.uploads.ru/9nT85.jpg[/AVA]
Вопреки общей моде ненавидеть праздники и приемы в Министерстве, Барти Крауч Младший с ранней юности их обожал. Тогда, в детстве, это была возможность выбраться из дома, из под тяжелого отцовского взгляда и хотя бы одним глазом подсмотреть в совершенно другой мир.
Мир, где было много улыбок и света. Где были те, кто любили друг друга. Заботливые отцы. Счастливые матери.
В школе он старался не приезжать на каникулы, но когда приходилось – такие праздники снова становились его спасением из удавки отцовского «Оправдывай мои ожидания». Конечно, все равно надо было соответствовать, но у этого были немного другие границы, чем дома в окружении домовиков.
Конечно, Барти уже знал, что на этих приемах все врут. Что приходят сюда как «из под палки», но детский трепет остался с ним, а значит – прием был ему в радость. Ощущение как у ребенка перед рождеством – руки дрожат, улыбка то и дело наползает на лицо и главное – не срываться на бег.
Утром он успел обсудить с Матушкой ее платье и согласится, что выбор темно-синей рубашки в сочетании с коричневым жилетом конечно же придется не по вкусу отцу, но зато так идеально будет гармонировать с ее сапфирами. Вышел почти что маленький семейный заговор. Когда-то в детстве им обоим не хватало смелости на такие решительные, но маленькие шаги в войне с деспотией отца. Сейчас…
Завязывая шейный платок, Барти на короткое мгновение задержал пальцы на шкатулке в своих покоях. Там пряталось под надежными чарами то, что служило символом его свободы. Маховик времени – не способ изменить прошлое, а способ помнить всегда – «ты больше никогда не будешь принадлежать ему. Что бы он себе не думал».
Получив от матушки обещание не задерживаться надолго и все же появится с отцом или без, Барти направился в одиночку. Это еще один маленький бунт – не дождаться отца. Из таких вот «протестов» и складывалась его текущая реальность, превращаясь из ужаса в тонкую игру.
У самых дверей он заметил Мисс Грант и ее черное с изумрудным платье. Барти позволил себе мысленное замечание о том, что Грант удивительно хорошо держалась женщиной даже в самых сложных ситуациях, пока шел к ней.
Как раз вовремя, что бы заметить как блеснуло и покатилось вниз, на пол что-то. Серьги?
Тихий звон, пара быстрых шагов. Барти подбирает украшение с пола и протягивает на раскрытой ладони Мюррен.
- Мисс Грант, очень рад вас видеть, - На словах он делает вид словно у нее все в порядке. Урок светских манер – у дамы все всегда идеально. – Это платье смотрится на вас потрясающе. Есть ли надежда хотя бы еще раз увидеть вас в подобном?
К Мюррен у Барти было сложное теплое чувство еще с той истории, в пятнадцать. И периодические вылазки к ней из под руки отца ради чашки кофе и приятного разговора – делали свое дело. Стеснятся Грант у юноши уже не получалось.
«И если что-то случится… если нам придется встать по разные стороны, то это будет больно. Как с Аластором» - Барти запретил себе продолжать эту мысль и вместо нее – улыбнулся еще приветливее, не скрывая свое восторженное отношение к празднику.
- Ждете кого-то или могу послужить нечаянным кавалером?