Если вдуматься, люди такие... хрупкие и недолговечные существа. Особенно магглы, те уж просто разваливаются от малейшего дуновения ветерка, зато маги держатся чуть крепче. Уиллу это, к слову, не помогло.
Пока домовик наводит порядок, гремя ведром - они, кажется, оба игнорируют этот грохот, перепуганный эльф и его хозяин, потому что... честно говоря, не до того сейчас. Пока домовик наводит порядок, он утирает рукой губы, отводя ее и рассматривая потёки. Конечно, раздираемая плоть активно источает кровь, у него в ней все лицо, но от брызг крови не начинают ныть зубы...
Вывод напрашивается сам собой и вывод довольно тошнотворный.
Эльф всё ещё гремит ведром и, кажется, это потому, что все его маленькое тельце колотит крупной дрожью. Конечно, это не первое убийство в стенах Ставки, даже и не последнее вовсе, но дело не в убийстве. Он и сам это понимает. Дело не в убийстве, а в том, что он лично не хотел убивать. И ещё в том, что он не помнил о том, как же именно это произошло.
К тому моменту, как домовик заканчивает уборку, а заканчивает он ее довольно быстро, он уже успевает убрать кровь с себя и даже натянуть халат на голое тело, потому что его колотит.
- Иди сюда, - произносит он на парселтанге, но Нагайна, обычно всегда довольно ласковая с ним, после таких приступов всегда сторонится - вот и сейчас она щерит клыки, не собираясь приближаться. И на миг, всего на миг змеиное тело напрягается, словно пружина, сжимается... и кажется, что вот-вот гигантская змея бросится на того, кого считает своим хозяином. Бросится и вопьется в горло, раздирая его клыками.
Но открывается дверь и Нагайна с недовольным шипением отстраняется, медленно уползая к камину, туда, где теплее - даже для магического существа она довольно умна и не хочет пропускать ответы на свои вопросы. Ответы на вопросы о том, что происходит с ее человеком.
- Рик... - он поднимается из кресла довольно поспешно и от этой поспешности кружится голова. Привычная улыбка выходит правильной, приятной, как всегда, только впечатление теперь, что она натянута на плохо слепленный глиняный шар.
Мерлин, Моргана и Мордред, что Рикард пришел сам. Он отчаянно не хочет видеть его сейчас, вернее, наоборот, не хочет, чтобы Лестрейндж видел его таким - ошеломлённым, обескураженным, не понимающим, что происходит. И в то же время, Мерлин раздери, именно Рикард ему сейчас здесь и нужен, раз даже Нагайна отказывается идти к нему в руки.
Пальцы, сжимающие чашку, чуть дрожат и он сжимает их слишком сильно. Чашка зачарована, она не может обжигать пальцы, но даже обжигай она - он бы не заметил.
Напиток, впрочем, обжигает и губы и язык, когда он делает первый торопливый глоток и со стуком ставит чашку на стоо. Кофе. Он не пьет кофе, но, пожалуй, сейчас Рикард тоже угадал с этим извращённым вариантом снотворного.
Мужчина морщится, кривит губы на миг, чудовищным усилием воли заставляя себя унять дрожь. Ему неожиданно кажется, что в кабинете чудовищно холодно. Словно на улице. Он ещё пытается собраться воедино, собрать из себя то, что делает его Лордом Волдемортом, но быстро бросает эти попытки. Не здесь. Не сейчас. Не перед этим человеком.
- Я не помню, - ровно произносит Лорд. Голос звучит хрипло, словно он долго кричал. Он опирается на подлокотники, поднимается и даже возвращает себе относительно привычный облик, пока идёт к дивану у камина, движением руки поманив за собой чашку по воздуху.
- Я не помню, как я его убил, - повторяет он все так же негромко, после того, как устало опускается и откидывается на спинку дивана, а затем движением руки заставляет пламя в камине вспыхнуть ярче - ощущение, будто нырнул в горячую ванну, но это и хорошо.
- Иди сюда. Налей... вина или чего хочешь, - он машет рукой в сторону бара, прикрыв глаза. - И иди сюда.
Хвала Мерлину, что Рик догадлив.
- Убирайся! - рявкает он на замершего на пороге домовика, того сдувает словно ветром и, судя по звукам, ещё и невербальным Круцио. Дверь захлопывается и замыкается на засов, хлопает и закрывается окно.
В этом мире только один человек может видеть его слабость и этот человек здесь.

Он правда помнит все - это особенность его памяти, сохранять в себе каждую мелочь, каждую незначительную деталь от того, что он увидел в детстве самым первым (луч солнца, искаженный пыльным окном на бортике его колыбели) до того, из какой чашки он пил в этом самом детстве и что за цветочки были по ее краю.
Том помнит все, от начала до конца, каждую мелочь, каждое сказанное слово, каждую вещь, что попала в поле его зрения. Сомкнув веки он в течении нескольких секунд может воскресить в памяти любую ситуацию, дословно пересказать каждый диалог.
Возможно, будь он магглом и эта совершенная память могла бы сыграть с ним злую шутку - однажды в ней попросту закончилось бы место, как в просторном, но все же не бесконечном архиве.
И вот, ему было пятьдесят и его память все еще была такой же, как и многие годы назад - совершенной, острой, отпечатывающий каждый миг.
Но потеря этого инструмента и потеря себя вместе с ним были тем, чего он на самом деле страшился - пусть не так сильно, чтобы ставить это во главу угла, но достаточно сильно для того, чтобы сейчас пребывать в ужасе.
Он сам становился своим врагом. Его идеальный, острый разум оборачивался против него - эти провалы в памяти (а он был не первым и, Лорд был уверен, не последним) будут со временем лишь усугубляться.
Быть своим собственным врагом было невыносимо.
Когда двери запираются, когда идут рябью наложенные защитные заклинания - они и без того достаточно сильны, но сейчас, кажется, переходят всякие границы паранойи, он наконец-то расслабляется. Стряхивает титул, как стряхивают тесную одежду - хотя, пожалуй, слово "Лорд" уже стало его второй кожей. Но сейчас в его чертах неожиданно четко проступает шестнадцатилетний или, может, чуть старше, мальчишка и он склоняется,позволяя уложить себя головой на чужие колени. В нем пока еще что-то осталось от человека и это не может не радовать.
Последнее время, из-за войны, из-за... да что уж там, из-за его смерти тоже, между ними, между многолетней дружбой, словно полегает полоса отчуждения и сейчас, кажется, почти невозможно выразить словами всю ценность этого момента - нужного и верного именно сейчас.
Рик не изменяет своим привычкам и приходит всегда в тот момент, когда он больше всего в этом нуждается.
Он сам, впрочем, не изменяет своим привычкам тоже и едва ли скажет хоть раз в жизни, что ему это действительно необходимо.
- Я замечал, что это бывало и раньше, - он говорит негромко, все еще хрипло, прикрыв глаза и заставляя себя расслабиться. - На несколько минут. Никогда не больше десятка. Думал, что это связано с какими-то обыкновенными физиологическими проблемами. Обморок... может быть. Привычка ходить во сне, хотя я никогда за собой такого не замечал. Несколько раз я просыпался не в своей постели, - он морщится, вспоминая, как приходил в себя в кресле или на этом вот диване, с ногами грязными от земли и покрытой иголками и травой - с Нагайной, что старалась избежать его общества всеми силами.
- Списывал все это на нервное перенапряжение, - мужчина кривит рот чуть заметно. - От нервного перенапряжения не впадают в беспамятство, Рик, и не убивают своих колдомедиков.
Он поднимает голову, чуть запрокидывая ее - не самая удобная поза, но ему надо заглянуть Рикарду в лицо.
- Я не знаю, с чем это может быть связано. Я не помню ничего об этом моменте. Я помню, что отпустил его и на этом мои воспоминания заканчиваются. Когда я... очнулся, он уже был... - Лорд морщится, - мертв.
Не то что бы его волнует убийство как таковое. А вот отсутствие памяти о нем... да. Да и Уильям все же был хорошим колдомедиком. Хорошим мальчишкой. Во всяком случае, лучше тех, кого пришлось "чистить" и снимать с должности за профнепригодность.

Пожалуй, Нагайна - это такой звериный вариант Рикарда. Или же, наоборот, он для Нагайны почти как Рикард в каком-то смысле, самом общем.
Они через многое прошли вместе.
Наверное, это редкая удача для волшебника, найти себе фамилиара, причем фамилиара правильного, настоящего, особенно в таком раннем возрасте. Впрочем, он всегда был удачлив и здесь удача просто сыграла ему на руку снова, лучше и сильнее, чем обычно.
Ему было тринадцать, когда Нагайна появилась в его жизни - тогда он полюбил днем ходить на опушку Запретного Леса, весной, когда солнце начало пригревать. Не одному ему нравилось греться на солнце и довольно быстро он нашел общий язык со змеями из Леса - многие из них были довольно оригинальными (и, что уж отрицать, весьма своеобразными), но парселтангу это не мешало, а Тому нравилось узнавать сплетни и слухи, которые не мог бы ему рассказать ни один другой ученик в школе.
Тогда он и услышал о змее, которая не нравилась всем остальным. Которую не пускали в общее гнездо.
Пусть Нагайна стоила ему дружбы с остальными змеями (впрочем, уже через год они милостиво забыли обиду), с тех пор они были неразлучны и она знала о нем больше, чем знал кто-либо еще.
И она была с ним даже в те моменты, когда рядом не было Рикарда. Он привык к ней, он не стеснялся ее и их связь друг с другом действительно была особенной. Но, он знал, змея точно так же, как и Лестрейндж, не одобряет его опыты - еще тогда, в сорок третьем, она не желала общаться с ним почти четыре дня, лишь потом сменив гнев на милость.
И сейчас Том смотрит на змею и неожиданно думает, что повадками она даже отчасти похожа на кошку. Во всяком случае, она дремлет, свернувшись у камина, свив тугие темные кольца, где в блестящей чешуе отражается пламя камина.
И моментально приоткрывает пронзительно желтые глаза, стоит Рикарду заговорить о ней. И Лорд совершенно уверен сейчас, что его драгоценная подруга прикидывается, что безмятежно спит - она слушает и слушает внимательно, при том она знает, что он все замечает, но все равно не хочет прекращать свою игру.
- Ей не нравится, как я пахну, - отзывается мужчина, не отводя от змеи взгляда. Та лениво моргает, показывая, что он говорит правду, а потом высовывает язык и шипит. - И общее ощущение от меня ей не нравится тоже.
Он медленно расслабляется под массажем, склоняя голову и подставляя уставшие плечи и загривок. Пожалуй, что массаж - это та вещь, которой ему действительно всегда не хватает. И здесь не обойдешься заклинаниями.
- Если хочешь, поговори с ней сам. Я переведу.
Он тянется к чужому стакану, намереваясь сделать глоток огневиски, но меняет планы. Этот напиток никогда не был его любимым. Мужчина задумчиво смотрит на стакан, на янтарную жидкость в нем, а потом движением руки, прикрыв глаза, чтобы сосредоточиться, заставляет открыться дверцы нескольких шкафов и бара. Разноцветные бутыльки мельтешат в воздухе, встряхиваясь, изредка выплескиваясь в высокий стакан из непрозрачного темного стекла. В воздухе пронзительно пахнет лимоном и чем-то тягуче-сладким.
На самом деле он ненавидит лимоны, слишком кислые для него, но в такие моменты всегда хочет чего-то кислого. Такого, чтобы сводило челюсть.
Когда стакан прилетает к нему, запотевший от холода внутри, мужчина делает глоток, сначала один, пробный, а потом еще несколько, куда более жадных. От напитка несет лимоном и алкоголем, но зато когда он, уже руками, отставляет стакан на подлокотник, фиксируя заклинанием, руки у него совсем не дрожат.
- Не возражаю. Но мне интересно, что ты собрался делать, - голос его звучит куда ровнее и с куда меньшей тревогой, чем до этого, в нем даже появляются пока еще слабые нотки привычной иронии.
Он усмехается, проведя ладонью по чужому колену.
- Ты так напоминаешь мне о своей работе, словно боишься, что однажды я о ней напрочь забуду.

Наверное, проблемой было то, что уже много лет он никогда в себе не сомневался.
В конце концов вот это, лишённое сомнений существование и стало в какой-то момент его целью. Ведь было бы довольно странно предположить (кощунственно, даже), что тот, кого знали как великого темного волшебника, тот, кого боялись и кто наводил ужас одним фактом своего существования, в самом начале своего пути был движим... страхом.
Больше, чем человек, меньше, чем человек - какая в сущности разница?
И о том, чего он боялся тогда, давно, теперь уже никто не узнает и разве что Рикард сможет усмотреть тень этого страха в его самоуверенности. Того, что когда-то давало ему такую самоуверенность, что тащила его вперёд. Но даже Рикард знает не обо всем, что происходит у Лорда в голове и даже это знание сильно искажено призмой их взаимоотношений. Так сильно, что уже нельзя присмотреться и задуматься.
- Я знаю, о чем ты думаешь, - произносит он негромко, глядя на потолок, тот самый, где сейчас нет следов крови, но где он мог бы их увидеть. Или где он может освежить их в памяти.
Здесь трудно подобрать слова для того, чтобы описать своё мироощущение. Так уж повелось, что внутренняя алхимия Лорда Волдеморта довольно сложна для всех, кто его окружает.
- Это не затронет тебя, - и слова звучат почти что ложью, потому что, разумеется, затронет, просто не в том смысле, который он, Лорд, в это слово вкладывает.
- И это было почти оскорбительно, - замечает он бесстрастно, прикрыв глаза. Обычно он сохраняет определенную вежливость, игнорируя мысли Лестрейнджа. В конце концов, они проводят вместе столько времени, что он уже даже не напрягается, чтобы услышать плавное течение чужих мыслей. И все же, он оставляет Рикарду право на уединение, чаще всего попросту пропуская мимо себя то, что находится в его голове. Но иногда, как сегодня, он слушает. И слышит.
Он все ещё смотрит в потолок, прикрыв глаза, рассматривая его сквозь марево ресниц и даже не поворачивает голову. Он слышит, как размазываются тугие кольца, как Нагайна ползет по длинному ворсу ковра.
- Боюсь, ей будет трудно объяснить на пальцах, - ему не нужно открывать глаза, чтобы знать, что фамилиар перебрался ближе. Звякает стакан, который она задевает своим телом, но не роняет. Нагайна как-то очень ловко оказывается на спинке дивана и свешивает узкую треугольную голову, замирая ей у Лестрейнджа перед лицом, шевеля тонким раздвоенным языком. Она шипит что-то, быстро показывая кончик, потом пряча язык обратно и, кажется, заглядывает Рикарду в глаза.
Том приоткрывает глаза, когда змея заканчивает свои приветственные пляски и переводит для нее фразу Рикарда, Но Нагайна на него даже не смотрит, на миг дергается тонкий кончик хвоста, хлещет мужчину по пальцам и Том фыркает, снова прикрывая глаза, пробормотав что-то беззлобное себе под нос. Отвечает змея сама, не отводя немигающего взгляда от лица Рикарда, подергивая хвостом и пытаясь что-то до него донести.
- Она говорит, что я пахну гнилью. Болотом, - он так и лежит с закрытыми глазами, усмехаясь. - Мертвецом. Моя дорогая Нагайна, - он делает паузу и судя по шипению, в этот момент они оба друг на друга огрызаются, - обладает довольно трепетной психикой и не любит мертвых, как и многие живые существа.
Он поводит плечами. Нагайна говорит что-то ещё, не отводя от Рикарда взгляда, но эту фразу Лорд уже не переводит, а змея беспокойно дергает хвостом.
- Никогда не подозревал в тебе тяги к таким мелочным обидам, - мужчина насмешливо усмехается, но насмешка выглядит мягкой. Он ведёт пальцами по чужой руке, от кончиков пальцев выше, по кисти.
- И никогда не умалял твоих талантов и умений. Но, согласись, есть вещи, которые не понятны даже тебе. Впрочем, как есть и техники, которые не понятны мне, - он умалчивает о том, что эти техники ему просто не по нраву, хотя, разумеется, пожелай он и они бы получались у него отлично. Это было частью его таланта - он мог все или почти все, за что брался и что его интересовало.
Он ловит руку Рикарда и поглаживает ладонь едва уловимым касанием.
- Ты знаешь, о моей семье и о том, чем они прославились, - в голосе Тома звучит задумчивая мрачность. - Вырождение. И умственные болезни. Это все может оказаться печатью моей принадлежностью к древнейшему и окончательно свихнувшемуся роду Гонтов.
Он садится, мимоходом гладит замершую Нагайну по спине и поворачивается у Рикарду. Ловит свой стакан и делает ещё несколько жадных глотков.
- Попробуй, - Лорд усмехается чуть заметно, но не зло. Пикантность ситуации придает то, что он намеренно никогда не изучал техники вуду, даже по тем книгам, что Рикарда привез из своей поездки. Ему было не интересно и потому он хранил в себе только обрывки информации.
- Что мне сделать?
Он бросает Нагайна что-то короткое и та недовольно сползает с дивана обратно на пол, но не покидает комнату, только смотрит неотрывно.

Отредактировано Lord Voldemort (2017-11-03 12:24:27)

Наверное, будь он другим человеком, это причиняло бы ему боль.
Но он был самим собой и большая часть реплик об оскорбительности была автоматической, заученной когда-то давно. Он _знал_, что в отношениях между близкими людьми такого рода предположения должны оскорблять, он знал, что должен был отреагировать, но на самом деле мысли Рикарда о наличии рядом с ним близких людей были пустыми, как пузырек, в который забыли налить зелье. Не потому что таких людей рядом с ним не было, скорее потому, что он давно уже привык не чувствовать по этому поводу ничего лишнего. Такие люди были и пусть они были ему близки совсем не в том смысле, в каком хотели бы быть, они все же существовали.
- Я знаю, - произносит он негромко, накрывая чужую ладонь своей, соглашаясь то ли с высказанным вслух, то ли с той мыслью, что мелькнула где-то в голове Лестрейнджа.
- Она ругается как склочная наседка, - фыркает мужчина коротко. - Если будет что-то важное, я непременно тебе скажу. Но большая часть ее слов, - хотя называть так те звуки, что издает змея, довольно странно, - это ворчание на меня, которое я слышал уже сотню раз, если не больше за один только последний год.
Том потягивается и все же садится окончательно, отстраняясь. Лицо его и правда на миг отсвечивается тенью лёгкого безразличия - не то что бы это было что-то сильно личное, просто с вудуизмом у него не срослось совершенно и он совершенно ничего не может, да и не хочет, с этим делать. Если Рикарду нравится с этим возиться, это его право и его же воля, но самому Лорду эта наука не интересна совершенно, а изображать вежливый интерес он не сильно любит.
- Давай займёмся этим прямо сейчас. Не хочу тянуть, - он поводит плечами и чуть морщится. - Потом, я надеюсь, ты примешь мое приглашение на ужин.

Это жест почтительности, сейчас - да, но все в равно в нем проскальзывает что-то слишком личное, такое, что у мужчины дергаются уголки губ - эти недосказанности, жесты. Забавно, но с тех пор как прошли времена их общей молодости (не юности даже, хотя в юности недосказанности тоже хватало) и он снова начал ценить прелесть таких проявлений привязанности. Если раньше они были шипучими, словно шампанское, то со временем словно выстоялись, как хорошее вино. Приобрели определенную тяжеловесность, подходящую их возрасту. Впрочем, он все еще любил шампанское - в этом его проявлении и если бы не пролегшая между ними тень...
- Зови, - он машет рукой, плотнее запахивая халат - здесь, вне тепла Рикарда Лестрейнджа, становится не слишком комфортно, хотя в кабинете и без того довольно жарко, по старой традиции.
- Впрочем, давай я сам... не хватало еще собирать домовика по всему кабинету, - он морщится от неприятных воспоминаний и вызывает эльфа, весьма боязливо сунувшегося в хозяйскую дверь.
Услышав вопрос Рикарда, Том задумчиво покусывает губу.
- Я мог бы это сделать. Я могу видеть ее глазами, потому что она мой фамилиар, могу считать ее память, но, пожалуй, что не сейчас. Потом, если у меня получится, я попробую оставить для тебя эти воспоминания, - забавно, но здесь он даже не лжет. Это забавный диссонанс, Рикард достаточно давно его знает, чтобы понимать - Том любит допытываться до правды даже ценой собственной... если не жизни, то крови. Но в этом вопросе, вопросе своего разума он до странного безразличен. Казалось бы, он должен сам хотеть получить эти воспоминания, даже если не планирует потом делиться ими с Лестрейнджем и посвящать его в увиденное, но Том словно... не хочет. И сам не хочет тоже, неожиданно избегая, заталкивая свой интерес поглубже в таком, вроде бы, важном вопросе.
- Отлично. Накрой ужин на двоих в гостиной через... допустим, через сорок минут, - бросает он домовику, который выслушав приказ Рикарда терпеливо ждет, не захочет ли что-то его непосредственный хозяин.
Он улыбается одним уголком губ в ответ на это "как обычно" и движением руки делает пламя в камине ярче, а потом поворачивается к Нагайне, обращаясь к ней на парселтанге. Змея что-то недовольно шипит в ответ, а потом все же забирается на подоконник (створки окна бесшумно открываются при ее приближении) и сползает во влажную травянистую зелень. При этом все ее длинное тело, даже выражение морды хранит печать оскорбленной чести. Том посмеивается, движением руки закрывая за своей любимицей створку, а потом серьезнеет и поворачивается к Рикарду.
- Можем перейти в более удобнее помещение, - замечает Лорд спокойно, хотя и подразумевает под этими словами вовсе не то, что хотел бы подразумевать.
- Я переоборудовал кабинет для ритуалов на днях, ты его еще не видел.

Тому, наоборот, совершенно не нравится быть человечным – в конце концов, очень долгое время он хотел перестать быть им.
Больше чем человек, меньше чем человек, какая, в сущности, разница, как он любил повторять иногда – чаще всего, наедине.
Люди, даже волшебники, слабы и глупы. Хрупки, словно тонкая стеклянная посудина, словно цветок. И это еще раз доказал несчастный колдомедик, о котором, кажется, Лорд уже совершенно забыл. На самом деле нет, не забыл и едва ли в ближайшее время забудет – о таком, как же, забудешь. Но сейчас у него совершенно нет желания показывать свою собственную тревогу.
И если бы он полностью отдавал себе отчет в своих действиях, если бы Рикард Лестрейндж был сейчас чуть более внимателен, если бы подумал немного под другим углом…
То вполне мог бы понять одну простую истину, которая разом давала ответы на большинство вопросов.
В мире было не так много вещей, которых Лорд Волдеморт боялся – он был бесстрашен в юности, он остался таким и сейчас, потому, пожалуй, никто, ни Рикард, ни остальные Рыцари, не могли бы сказать, что тревожит их лидера. Им попросту не с чем было сравнивать, но если бы внезапная догадка их осенила, стало бы ясно – нелюбопытство того, кого когда-то звали Томом Риддлом объяснялось страхом. Он болезненно не желал знать ответ на свой вопрос, на все свои вопросы. Что там, сама мысль о чем-то внутри его разума, что могло управлять им и при этом оставаться бесконтрольным, приводила его в ужас. И тем тяжелее было чуть заметно улыбаться, поддерживать беседу, отказывать себе в этом ужасе, на который он попросту не желал расточать силы.
Мир шатался, балансировал на тонком канате, сама его адекватность балансировала на этой самой тонкой грани, как когда-то давно…
Он отвлекается от своих раздумий, скользит взглядом и задерживает его на одно единственное, лишнее мгновение, на пальцах, что высвобождают пуговицу из петли, на открывшуюся обнаженную кожу. И отводит взгляд.
- Одна из немногих доступных мне радостей, - Лорд пожимает плечами, чуть иронично усмехаясь. На самом деле нет, в его жизни бывают и еще радости, но все же, даже в войне, ему всегда интересна наука, всегда интересно чистое знание. И чистая же функциональность.
- Но я бы не сказал, что что-то сильно изменилось. Так, кое-что обновил, кое-что переместил… Наложил целую вязь охранных заклинаний, - он поводит плечом, пока движением руки разжигает в помещении свечи. Рикарду не видно, мужчина стоит к нему спиной, но по этой едва заметной улыбке можно догадаться, что он… хвастается. – Кое-что совсем новое. Можешь посмотреть потом, если будет желание.
В голосе его сквозит небрежность, но тщательно взвешенная – пусть ему никогда особо не нужны были какие-то особые проявления внимания к его трудам, все равно это, разумеется, льстит.
- Кради, - он так же небрежно машет рукой. – Рудо ужасно скуп на удобство, голая функциональность, - мужчина усмехается чуть заметно. – Хочешь – пользуйся этой. Сам знаешь, я всегда рад…
«Рад видеть тебя здесь» - повисает в воздухе. Сколько копий было сломано…
- Не будем, - соглашается он, хотя и чуть помедлив. Право же, домовик с его ужином подождет, все подождет, он бы с удовольствием отложил бы ритуал на час… ну хорошо, на пару, если брать во внимания еще и традиционный сон, но здесь как с любым болезненным действием, лучше сразу все закончить и не откладывать на потом.
Лорд наблюдает за тем, как Рикард совершает свои манипуляции, но думает о своем.
«Лет через триста…»
- Хотел бы на это посмотреть? – Все же не может удержаться он. Впрочем, нет, этот разговор нужно начинать не сейчас, он запланировал его как раз на ужин и запланировал довольно давно, еще до смерти несчастного колдомедика…
Он отходит на указанное место и замирает, чуть прикрыв глаза. Расслабленный, спокойный – как и всегда, пространство словно само подстраивается под него и даже вот так, когда он стоит в домашнем халате посреди ритуального зала, он не кажется чужеродным. Он кажется частью.

...Или все остальное кажется частью его.
Том не большой любитель спиритических сеансов - так или иначе то, что считается находящимся "за гранью" его... не пугает даже, скорее нервирует, вызывает смутное беспокойство. И если привидения, которых он видел в Хогвартсе, ещё более или менее вписываются в его картину мира, то любые другие существа уже могут казаться... излишними. Словно грязь на белой ткани.
Тем не менее, он все же не отказывает другим в подобных увлечениях, хотя и яро не одобряет всем своим видом. Хочет Рикард играть с огнем - его, Рикарда, право (при том, что сам Лорд совершенно не считает собственные действия такой же игрой).
Он не боится сейчас, но испытывает где-то внутри, глубоко придавленные, словно дохлая лягушка камнем, чувство отвращения. Почти брезгливости, словно все существа по ту сторону слишком испачканы чем-то... какой-то весьма неприятной субстанцией, которая делает их такими, такие они есть.
Когда кто-то приходит, Том не слышит слов. Только воздух словно становится гуще, столько тени пролегают чётче, пряча углы, да он может почувствовать присутствие... чего-то чужеродного этому миру. Почувствовать, но не увидеть.
Чужие слова сплетаются для него в шум парселтанга, в котором толком не распознать слов, в шелест листьев на ветру, в капель и летнюю грозу, хотя до лета ещё много лун...
Это многозвучие завораживает, погружает его в дремоту, как и несколько минут (или часов?) назад завораживали его плавные движения рук Рикарда. И уже очень трудно отделить то, что он видит на самом деле от того, что может принести ему короткий сон.
А потом голос обращается к нему - и звучит, кажется, отовсюду и на всех языках мира, потому что Том отчётливо угадывает в словах отголоски других времен и эпох.
- Меня достаточно, - отвечает он коротко, вскидывая взгляд туда, где, по его разумению, должно быть лицо собеседника. И от слов этих в желудке словно сворачивается тугой узел, который поднимается выше, словно бьющаяся внутри его тела змея - или живой угорь.

Том чувствует не разочарование, не страх... скорее смутное, раздражающее беспокойство, словно зудение комара над ухом, которого никак не удается поймать.
Когда ритуал подходит к концу, он чувствует условное облегчение: словно в душной, жарко натопленной комнате наконец-то открыли окно наружу и дали глотнуть студеного свежего воздуха.
Мужчина чувствует раздражение, глухое и тяжёлое, но лишённое причины. Вернее, он знает, причина есть и эта причина будет ему ясна, стоит лишь задуматься, но именно потому он и не задумывается. Словно пока он не знамечает ее, проблемы нет.
- Я хочу подумать об этом, - произносит он негромко, уже зная, что лжет - меньше всего он хочет об этом думать. Он хочет отложить эти мысли на дальнюю полку, заставить их другими, но не возвращаться к ним, потому что...
Потому что как только он начинает об этом думать, у него случается очередной приступ головной боли.
К ужину он все же переодевается, впрочем, не до конца - этот вариант рубашки и брюк, с бледными стопами, утопающими в ворсе ковра, можно счесть домашним. Во всяком случае, несколько верхних пуговиц рубашки расстёгнуты, как и манжеты.
Домовик завершает последние приготовления, когда Лорд приглашает своего гостя к столу.
- Когда ты обдумаешь все, что услышал от него, я хочу знать, к какому выводу ты пришел, - сообщает мужчина спокойно, небрежным движением руки разливая вино - по двум бокалам, что уже само по себе редкость. На столе в изобилии овощи в различном их виде, закуски, весьма своеобразные, и, жестом компромисса, разной степени прожаренности отбивные, некоторые из которых приготовлены лично для него, с кровью и почти не подвергались обжарке.
У него самого почти разом заканчивается как аппетит, так и желание говорить на ту тему, на которую он планировал изначально. Конечно, ее все равно нужно будет обсудить, так или иначе, но желание... Желания нет и он чувствует внезапную, тяжёлую и острую ярость от всего происходящего. Такую, что ему трудно с ней совладать.

Лорд моргает, тяжело вскидывая внезапно отяжелевшие веки. Он неожиданно чувствует во рту вкус крови, но не своей, чужой, знакомый до боли вкус... И сглатывает, в тщетной попытке от этого вкуса избавиться.
Он сидит так, склонив голову, подавшись вперед и почти нависнув над тарелкой не меньше нескольких мгновений, хотя кажется, что они тянутся, словно бесконечные часы.
Его рука под прикосновением чужих пальцев напрягается, сжимается в кулак так, что ногти впиваются в кожу, оставляя кровавые лунки, а потом медленно расслабляется, распрямляется, вжимаясь окровавленную ладонь в накрахмаленную ткань салфетки.
- Все в порядке, - негромко произносит мужчина, хотя им обоим ясно, что не в порядке. Он поднимает взгляд на Рикарда, темный взгляд, с тревожным, но уже уходящим багровым отсветом в глубине зрачков, с сетью вспыхнувших кровью капилляров на поверхности глазного яблока.
Потом устало смыкает ресницы.
- Я устал, - ему почти отвратительно произносить эти слова, но все же он поднимается на ноги, освободив руку и тяжело оперевшись пальцами о столешницу.
- Можешь закончить ужин без меня.
"Если хочешь, можешь уйти, но я бы предпочел, чтобы ты остался" - все это повисает в воздухе.
Сегодня работать нет никакого смысла, как и думать о чем бы то ни было.