Рикард ловит Антонина и Эдварда еще утром, когда уходит от Тома, и говорит что надо кое-что обсудить. Это уже почти кодовая фраза: «что-то» - это пагубная привычка Тома резать себя на крестражи. Иногда они собираются втроем и говорят об этом: с того самого момента, как Том воскрес в шестьдесят восьмом.
    Вечером они встречаются «у Тони» - в его личной комнате в ставке. Лестрейндж крутит в руках записную книжку: он нервничает и боится что-то забыть: а за сегодняший рабочий день, он сделал, что называется, «домашнее задание» и пришел на встречу подготовленным. Он почти уверен, что не он один. Потому что и Долохов и Мальсибер знают о жуткой смерти бедного Уильяма, а значит тоже могли сделать свои выводы.
   Он садится на стул, развернув его спинкой вперед и скинув на эту же спинку мантию, складывает сверху руки, все еще не выпуская книжку, и обводит двух своих собеседников взглядом. На их первый подобный разговор это совсем не похоже.
   Потому что в первый раз он говорил сначала отдельно с Антонином, а потом с Эдди, и лишь убедившись, что оба согласны провел переговоры на троих. Тогда они просто порешили следить за состоянием драгоценного Милорда, и Рикард стел разрабатывать ритуал. Сейчас тот был уже готов. Для него даже были готовы ингредиенты.
   И последний лежал сейчас в записной же книжке, во внутреннем  магическом кармашке, что был не многим больше самой книги: колбочка с кровью. Попади эта колба к их врагам, и все могло бы закончится весьма печально, хоть и не смертельно. Даже обладая его кровью – Тома было почти невозможно убить*.
   Оставалось надеться, что тот нервничал дальше больше, чем сам Рикард и ничего не заметил.
- Мы говорили вчера с Томом о смерти Уильяма. Из его слов следует, что он не помнит факта убийства: как, зачем, что. И это не первый раз. Я не могу сказать что это, но уверен в двух вещах. Первое: мы не можем больше откладывать, стоит посвятит в проблему остальных и провести ритуал, который не позволит ему снова создавать крестражи. Второе: рецедив может произойти снова. Но умирать Том не должен. Я бы связал эти выпадения именно с первой его смертью. Это похоже на некоторые практики вуду, и на то, как описывают первых оммедзи, что уничтожили свою целостность пытаясь вызвать как можно больше шикигами. Но все равно другое, потому я пока не могу сказать, что именно это было.
  Пальцы вертящие книжку замирают.

*добывание крови согласованно

- Он – сюзерен всем нам шестерым.  Да, глупо класть все яйца в одну корзину, - Эдвард как обычно рубит с плеча то, что не слишком хотят говорить остальные, манера у него вести диалог та еще. Но мальчишка Крейтон был один из тех, кого он вывел на вербовку он, так что тут нет смысла отмалчиваться и делать вид «ах, это нужно намекнуть, а об этом итак все знают, а вот это всуе говорить и вовсе не стоит». Причем – даже с остальными Рыцарями.
В конце концов, колдомедики у них были народ особенный – одно дело Руди (который мог скальпелем одинаково виртуозно и спасти, и расчленить) или его сын (только расчленить), но совсем другое – такие как Уилл. Он был как раз из тех единиц, к которым можно было тащить покалеченных в боях товарищей с криками «но не в Мунго же!» в любое время дня и ночи. И из тех, к кому еще и с простудой приходили, чтобы на посту не смущать покой господина.
И по сути Эд бы слова не сказал, если бы Том убил мальчика сам, просто так – просто из-за того, что не с той ноги встал. Но – в здравом уме и твердой памяти.
И потому – повод для паники для прочих рыцарей был отличный. Объединяющий фактор весьма и весьма мощного калибра.
Одно дело – остановить повелителя во труде разрушения себя, но другое не менее важное – спаять их друг с другом еще крепче. Этот вариант упускать было бы глупо.
- Но круговая порука. Это касается каждого – и хватит по этому поводу шептаться по углам. Не говоря о том, что участвуй, не участвуй – все равно Том не станет разбираться и искать того, кто прав, а кто виноват, - Мальсибер трет глаза. Прямо сказать, характер у Тома мягче с годами не становится ни на йоту, скорее наоборот – и если бы по юности он еще бы долго разбирался на счет того, кому же из рыцарей пришла в голову сия славная идея, то теперь скорее всего он ощутимо порубит из в капусту сплеча, не слишком анализируя, кто из них был зачинщиком, а кто вообще подчинился стадному инстинкту, кто был против, а кто – вообще не в курсе, что творится. – И потом, даже если что случится – ну останется у него кто-то, кто не знает всей сути проблемы… Это и будет потеря, - Эдвард качает головой задумчиво. – Том итак нам верит постольку-поскольку, я не думаю, что ситуация усугубится от еще одной тайны.
Мальсибер не озвучивает, что это им он верит частично – параноик Лорд тот еще, а его подозрения только потому не притопили ни одного из них, что он знает прекрасно – Рыцари структура такая, сама себя отлично регулирующая. Опять же, Рикард-то предан ему, Тому, до безумия. Тони тоже (причем до безумия – в буквальном мысле), но Долохов всегда был себе на уме среди них, а вот Лестрейндж – это у Тома основная «рабочая» сила в плане того, чтобы держать всех привязанными к себе.
И соответственно… Рику важнее всего уберечь Тома от самого Тома же – неважно, что он сейчас скажет им, неважно, что он скажет и остальным – цель у Рикарда совершенно личная и непрактичная. Том ему друг, брат, мальчишка, которому он протянул руку много лет назад. Тогда они не знали, чем это кончится, а сейчас… Что бы сказал сейчас Эд тем юным болванам? Бежать от сироты без роду и племени?
Нет, скорее – держать его крепче.
- Будет хуже – это точно. Собрать Тома обратно – говорится в некоторых книгах, что можно, но это совершенно не наш вариант, да и это все еще может его убить, теперь уже бесповоротно.  Я согласен на ритуал, не уверен, что это поможет, но зафиксировать ситуацию на уровне, когда наш Лорд безумен, но еще не как мартовский заяц – неплохая мысль. Явно же мы будем все участвовать или нет – знать о ситуации должны все.

Антонин качает головой, - он совсем о другом. Наверное не до конца вынырнул из своих мыслей, и вот - сказал недостаточно понятно, словно сам  себе, а не братьям, которые мыслей его всё же не читали...
- Я не о том, что братья должны не знать. Я о том, что ... Том не знает, что мы можем действовать как единый "организм", и этот "организм" сильнее каждого из нас по отдельности. Мы никогда не показывали ему этого и мне кажется неверным демонстрировать эту особенность его Рыцарей сейчас. Он может обидеться... а может решить, что мы ему угрожаем. Просто потому, что на нашем месте он бы - угрожал, не сомневаясь ни секунды.
Рассуждение Тони просто как вчерашний день - дать понять Тому что они рискнули соревноваться с их Милордом и сюзереном нельзя ни в коем случае, Том просто не тот человек, что потерпит даже иллюзорную конкуренцию. Не сейчас, когда он и так основательно разобран.
- Я, кажется, единственный из нас могу черпать силы из посторонних против их воли, так что я в любом случае буду махать флагом "я помогал" и делать вид, что я тут источник дармовой энергии для Риковых планов. Иначе Том мгновенно поймёт, кто именно кому помогал на самом деле. Это не отменит ни круговой поруки, ни доверия между нами, ни даже кары и мести, но сделает участие всех остальных менее заметным для нашего обожаемого Повелителя. Для того, чтоб между нами было доверие вовсе нет необходимости "пропалиться" всем поголовно.
Впрочем, это Тони уже почти что машинально, - и так понятно, - случись им попасться с поличным (а Рикард явно намеревается попасться -
странное желание для слизеринца) - разбираться Том не будет. Но вдруг? Мало ли что...
На этом самом "вдруг", как на эпическом "авось, была не была" Тони строил изрядный кусок своего мировоззрения и расставаться с ним в пользу отчаянной стройности и мрачной логичности окружающего мира не собирался.
Пока же он расслабленно покачивался на стуле в такт мирового масштаба заговорам... с одной стороны ему импонировала методичная организация, обкатка деталей, с другой... с другой он уже чувствовал подступающий кураж и вдохновение - долготерпение на самом деле не было сильной стороной Долохова и этот вот план уже стучал ему в сердце, словно навязчивая идея - Антонин с ним вставал и ложился все последние дни, не переставал думать о его деталях где-то там, глубоко посреди всяких ежедневных мыслей, вынашивал терпеливо, словно сам был им в тяжести, и теперь не давал признакам нетерпения разгораться внутри, смиряя их умелой рукой, но все же истово алкая разрешения от многолетней давности замыслов:
- Если мы договорились о доверии, осталась дата и время?

Рикард не ожидал, что они так легко согласятся с его «Я возьму все на себя». Хотя почти не сомневался, что из остальной троице его мысль точно одобрит Леонард, и осудит Теодор… а вот Колин может и так и так, смотря, что он для себя решит.
- Я полностью серьезен, Эд, Я не стал бы с этим шутить. Никогда, - он передернул плечами, -  Пусть Том считает, что это наша с Тони инициатива. Он поверит в это, что все равно мы в первую очередь делаем это ради него, и не впутывали вас, чтобы ему было на кого опереться, и чтобы у вас не было последствий из-за нашего решения.
   Лестрейндж на самом деле уверен, что Том – сам по себе Том – подуется, доставит ему ряд неприятных дней, но потом отойдет и охотно простит. А вот тот, кто убил колдомедика… Этот персонаж может отнестись к происходящему совсем иначе.
- Я переговорю с остальными, или можем сделать это втроем. Но я настаиваю на том, чтобы их посветить в план. Чтобы они не чувствовали себя на переферии, когда Том отреагирует на наши действия. Мне нужно не так много, но довольно редко. Я буду обращаться к Дамбалле и Легбе. Для первого – принципиален белый цвет всех жертв. Белые мыши, слоновая кость, совы, мука, соль, молоко, вода. Жертвы Легбе я достану сам. Пока для меня сложность лишь с мякотью кокоса для Дамбаллы и словновой костью. Я предпочел бы проводить в определенный день. Это четверг. То есть нам из ближайших подходит двадцать восьмое декабря, а так же четвертое и одиннадцатое декабря. Четвертое точно отпадает. Двадцать восьмое… успеем ли подготовится? Одиннадцатое почти через месяц, - Рикард потер переносицу, - Что вы думаете. Место проведения – мое  поместье, комната в которой он жил, это единственное подходящее нам место, кроме его комнаты в Ставке… Мне понадобится его кровь, но ее я достану сам.
Ибо, Эдвард даже не подозревает насколько он прав, и как много может себе позволить Рикард. «Ты еще не разу не позволял… Так что можешь, пока только теоритически.» 

- Договорились, - Мальсибер внимательно следит что за Тони, что за Риком. – Совы, кокосы – сколько нужно и чего нужно. Достанем все, это совершенно не проблема. Если нужно – будет завтра, - Эдвард помечает себе весь список «жертв» Совы, мыши – это вам не девственницы-блондинки, ничего сложного. – Если что-то потребуется сверх того – сразу говори, - он кивает Долохову на его мысль о стружке кокоса. – Если не пойдет стружка – есть связи, нам переправят ящик свежих. Ни о чем таком не волнуйся, - Мальсибер поводит черту для себя на этом разговоре и смолкает, думая.
Он не разбирается в вуду совершенно, но отлично разбирается в Рикарде Лестрейндже. То, что тот задумал – это не будет опасно для них, для рыцарей. Не тот ритуал, что требует от выполняющих его бояться. Но только вряд ли это вот все – молоко, ткань, мыши, совы, кокосы – это настоящая жертва. Скорее, часть ритуала – как в кельтских травы, так и тут.
Это все лишь подводка, всего лишь источник энергии – чтобы получить контакт, и чтобы обратиться к высшей силе. Плата же… Эдварду не слишком нравится то, что он думает на ее счет. Не будет ли платой пропасть, что проляжет между ними – Рыцарями и Лордом? Пропасть будет все равно – она, в конце концов, уже есть. Но сейчас они могут дотянуться до Тома и сказать ему, где он не прав. А этот ритуал – не станет ли он сам точкой невозврата для них? Да, Том никогда не был им другом – в том понимании, которое вкладывают в это обычные люди. Том так не умеет – и не его вина, что не умеет, он так устроен. Том не был другом, но был с ними. Лордом, сюзереном – связанным с ними крепкой нитью, повязанным все той же круговой порукой, что и они все. Но Том отдалялся от них – и, быть может, то, что происходит с ним – и есть та грань, от которой нельзя поворотить все вспять. А, может, и нет. Может быть это они сейчас подписывают собственной верности смертный приговор.
Пусть так – но Рик прав. Нельзя больше просто стоять и смотреть, ждать, что это все покатится в бездну: то есть, станет еще хуже, еще страшнее, еще опаснее.
Эдвард думает о том, что он из них сейчас ближе всех к другим – у Лестрейнджа-то давно нет ничего кроме Лорда, он весь на его стороне, с самого начала и с потрохами. Оба его сына, семья старшего – Рик не пожалел ничего и никого в эту войну. Тони… Тони в принципе был вещь в себе – у него была своя особая личная жизнь, к которой Лорд рук не тянул. Эдди же… он был как остальные рыцари – верность верностью, но и семья – семьей. Тому это, пожалуй, не нравилось – но он понимал, что их-то он и держит крепче прочих. Личную преданность он не понимал, но страх…
Эдвард боялся, что страх и удержит остальных от верного решения.
Но – он надеялся – был шанс, что страх их и толкнет к важному решению. В конце концов, безумец, который распоряжается их судьбами – это хуже, чем… чем просто Том.
Просто Том, который способен сломать их мир.
Пусть лучше уж то будет прихоть, чем безумство.
- Давайте как можно скорее. Лично я готов ко всему. Но отрубать собаке хвост по кусочкам – та еще затея. Давайте уж разом. Раз уж мы настолько ту собаку любим… так будет честно, - Эдвард метафорично выразил свое мнение на тему морального здоровья других Говорить с каждым по отдельности и ждать их решения – не выход. Лучше уж ставить перед фактом.

Если бы Тони слышал те, давние, мысли в голове Эдди, он бы возразил: как иначе? Люди рождаются в схожих семьях, люди их круга имеют примерно одинаковое воспитание, навыки, муштру, потом их загоняют в Школу.  А потом выпускают и всё, абсолютно всё, что заставляет их держаться друг друга - куда больше похоже на дружбу, чем глупые детские рамки. Дружить, потому что сидишь на одной парте - элементарно, базовое проявление социальности. Дружить, когда по разным углам развели жёны, когда разная работа, разный быт, разные дети и жёны, разные предпочтения - потому что ты уже взрослый и факультетских цветов для эталона вкуса недостаточно. Разный выбор каждый день, даже при желании одинаковой цели, и всё равно они не подрались, не вцепились друг другу в глотки - конечно же дружба. И их стремление влезть в дела Тома, - Тони считает и это - дружбой. Потому что проще и безопаснее - безразличие. Издали очень забавно и похоже на то, что ты уважаешь чужую свободу. Наплевательство по факту. И Долохов в этом своём понимании готов поклясться: дружба, это когда тебе не всё равно, что он там делает с собою, даже если выгодно промолчать и приличнее не вмешиваться. Тем более, если выгодно промолчать и не вмешиваться...
Хорошо, что Долохов не легилимент. К чему-то не должно же быть талантов и у него вот нет к этому. И к предсказаниям - только аналитический расчёт.
Вот сейчас расчёт подсказывает, что лучше поторопиться, пока и его братья Рыцари не ухватили за руки -  Нотт и Розье сейчас скорее напоминают ему испуганных подростков - с задранным носом, гонором повыше макушки и холодными от волнения ладонями.
Наверное он не прав, просто Тони, так уж вышло, знает их хуже, чем Рикарда и Эда. Неформально. По неприятностям. Оттого и лезет, наверное, в голову всякое. Много. Сам Долохов, прислушиваясь, разделяет сейчас четыре слоя собственных мыслей, отдельно - настроение, отдельно - эмоциональное состояние. "Это оттого, что я сыт" - думает себе в голову вслух Тони, рассыпая кокосовую стружку из пакетика.
Он и впрямь "сыт" - раз уж дата была заранее известна, "нажрался" с запасом, словно питон перед линькой или медведь перед спячкой. Мало ли что... и никаких таких особых жертвоприношений, конечно. Не до смерти...
Главное не забыть, что голову сове сворачивать не надо. Кажется... Антонин отряхивает ладони и преспокойно устраивается у Рикарда за спиною, неторопливо закатывая у изрядно поношеной белой рубахи рукава - на неё и вышивка почти уже не видна, но всё же. Свадебный дар, подарок невесты - самая удобная для всяких таких приключений вещь.
- Мышей можно удавить, или непременно живые? - молоко и соль он доставляет с кокосовой стружкой рядом, а мыши пока что бегают по рукам. Смешные красноглазые шарики из меха. Спасибо, что не гадят, а то привнесли бы сейчас Рикарду контраст.
- При живых сова нервничает...

Рикард потирает переносицу, его нервозность умерла в тот момента, когда кровь перетекла с платка в колбу. И сейчас он спокоен как снежная, безветренная пустыня. Он должен это сделать . Потому что иначе – Лестерйндж в этом уверен – Тома просто не станет, как того, кого они знали. Его тело будет дышать, жить, говорить, ходить, отдавать приказы. Но то, что делает его сюзереном Рикарда, другом, смыслом каждого его действия – уйдет. И пожалуй, Рик не хочет знать, что займет пустое место.
- Живые. Клетка не обязательна. Они не смогу выйти за пределы рисунка, потому что фактически он уже здесь, просто пока не может принять физическую форму. А сове скоро не о чем будет нервничать, - безразлично сообщает он и встает. Он всех предупредил, что Дамбалла может потребовать плату и с них тоже, и что если кто-то не сможет ее принести, то Рикард готов заплатить вперед. Про возможность заплатить вместо он не сказал только Антонину, тот вполдне мог счесть это и обидой и дать по зубам.
   Когда все дары разложены, Рикард проводит по переносице и потом начинает ритуал. Его заклятие напоминает песню – это и есть песня, но мало похожая в на те, к которым они сейчас привыкли в европе. Его руки танцуют на тканью выплетая сеть заклятия. И писк мышей прерывается.
   Почти машинально Лестрейндж думает, что будь они со свернутой заранее шеей, то Дамбалла получил бы гораздо меньше удовольствия, если вообще можно говорить об удовольствии от еды для подобного существа. 
   Он проявляется над тканью – зависший призрачный образ, с каждым мгновением все более материальный. Худощавый, темнокожий мужчина одеяния которого больше напоминают чешую.
- Я смотрю, ты последнее время не зовешь меня один, - улыбнулся Дамбалла, и снова его голос словно расслоился на массу других голосов на разных наречиях, - Я могу сковать ту душу, так что от нее больше нельзя будет оторвать ни части. Но взамен мне нужно будет кое что равноценное. Очень много силы. Там не так много той души. Она... одни осколки.
   Рикард только кивнул:
- Я согласен. Я знаю, что ты хочешь от меня, - он улыбнулся, чловно речь шла о сущем пустяке, а не о его посмертии, - Я согласен войти в твою свиту, когда мое земное существование прервется.
   Лоа кивнул и, его человеческая голова, медленно по змеиному повернулась к Антонину.

Эдвард словно глохнет на миг – а потом ощущение присутствия чего-то еще становится полным и настоящим. Ему даже не нужно видеть, как фигура ткется над тканью, дело совершенно не в этом существе и не в том, чем оно является и откуда оно пришло. Они говорят с Рикардом, но Мальсибер почти не разбирает слов – они как шелест чешуи по камням. Видимо, это предназначено не для него – не для его ушей, а, может, он просто не хочет все это разбирать. Его ведь можно в этом понять?..
Но тут слова Рикарда заставляют цепенеть.
Лестрейндж отдает свое посмертие, свое… даже не будущее – что-то гораздо большее, чем будущее. Эдварда продирает до мурашек и он смотрит на друга, на брата, словно видит в первый раз.
И на что ты готов ради Тома?.. На это ты готов ради Тома?.. Нет!.. Он ведь никогда не поймет, никогда не оценит, это слишком большая плата за него – и для него.
Неважно, ради чего – Эдвард понимает, что Рику за Тома не жаль ровным счетом ничего… И это пугает. Чужое безумие заставляет замирать в пораженном молчании – оно и пугает, и восхищает. И если бы это был кто угодно другой, посторонний, не член их семьи – Эдвард принял бы это с уважением к чужому сумасшествию. Но это – Рикард, его семья, его брат.
Сказанного и отданного не вернуть – но Эдвард едва сдерживается, чтобы говорить об этом, чтобы пытаться остановить и заставить такую плату просто забрать. Ради Тома отдавать столько – не просто жизнь, но и все далее… Ради Тома…
Ради того единственного, который подобную преданность не ценит и никогда не оценит – это так глупо, это так… Бесполезно отдавать такое за Тома, это ведь действительно не имеет смысла.
Эдвард непроизвольно сжимает руку в кулак.
Его очередь. Тони говорит тоже страшное – дам то, что сам имею. Что угодно предлагает, себя отдает.
Мальсибер молчит, но взгляд лоа – кажется, это так называется – он чувствует кожей. И все же ловит его.
У него есть что отдать – много есть чего отдать на самом деле. Что легилименцию, талант к ней… да много чего. Посмертие он ценит, но шестым чувством понимает, что этому пришельцу из иного мира до его посмертия нет дела.
- Я согласен, - говорит он ровно. – Отдам то, что ценю как свою жизнь.
Он не хочет озвучивать детали. Не при Рикарде – и понимает, что его отлично поняли и услышали, тот услышал, кто должен.
Он как свою жизнь ценит семью.
Но кроме семьи – он ценит настоящее. И дороже всего настоящего – любовь. Любовь к жене, его собственную, любовь, которой никогда не было в его жизни, не между родителями, не в семье. Семья – это долг, обязанности, это – это большее, гораздо большее, чем любовь.
Но Ровена… он любил ее, сильно и неостановимо, с того момента в их прошлом, как понял, какая она, что она. Сильно любил, более всего в жизни и смерти, за нее – ничего не жалел бы, и Тома бы предал, и даже Рика.
И эта любовь, та, что заставляла его жить, заставляла его двигаться, дышать, менять мир – это... было ценно. Даже сильнее жизни.
Настоящее, живое – и, пожалуй, единственное.
Он любил Ровену так, как никогда не любил ничего в жизни – и не сможет полюбить. И это чувство - это чувство он отдавал.
Потому что любовь… Без любви он сможет жизнь, пусть эта жизнь будет невыносима и пуста, серой, как пепельная пустыня.
А на другой чаше весов – долг. Перед семьей, перед будущим, перед страной. Перед семьей – первее всего долг.
И потому…
Это словно поцелуй дементора – наверное, ощущение как раз такое. Словно в миг яркие краски меркнут, весь мир выцветает.
Незаметно, словно глаз замылился. Но уже необратимо и вечно.
Лишь бы этого всего было достаточно. Жертвы.

Рикард следит как лоа перемещается от одного из его друзей и побратимов к другому. У него подрагивают пальцы и колени. Он чувствует себя измученным и уставшим.
   А потом Великий змей возвращается, хмурится, прикрывая глаза и допивает уже начатую колбу крови. Его раздвоенный язык собирает все капли, в самом дальнем конце сосуда. Рикард хотел бы знать, что именно он делает, но на такие уровни бытия ему нет ходу, а потому он просто терпеливо ждет, пока Дамбалла закончит. Это длится мгновение – и одну маленькую вечность.
   Лоа приподнимает брови и мягко говорит.
- Ни одна часть души… - следующее слово звучит на языке, которого Рикард пока не знает, и Лоа намеренно не дает ему прозвучать так, как они могли бы его понять, лишь улыбается , - …не покинет его. Теперь только в ваших силах изменить это. Один из вас может повредить барьеру. Но только все пятеро – разрушить. Пусть ваше решение принесет вам мир.
  Его кивок – прощание, Рикард точно это знает, и коротко наклоняет голову. Дамбалла растворяется, ритуал окончен. Последним исчезает с пола белое полотно с рисунком, и единственное что остается стоять, как напоминание о том, что произошло – колба от крови, девственно пустая, столь же пустой стакан и обглоданные кости мышей. Рикард знает, что в каждом скелете не хватает ровно одной косточки – всякий раз разной, их Лоа забирает в свое украшение. «Прийди на сотню ритуалов – собери скелет мышки в качестве бонуса.»
   Он разминает занемевшие и ноющие пальцы. Надо что-то сказать – но Лестрейндж в кое-то веки не знает, что именно.