Marauders. Brand new world |
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Marauders. Brand new world » Законченные флешбеки » Вот сложилось бы по-другому, и ты бы, ты бы…
Вот сложилось бы по-другому, и ты бы, ты бы…
Закрытый эпизод
◊ Рикард Лестрейндж, Антонин Долохов, м.б. Лорд | ◊ 17-19 января 1979 | ◊ Ставка |
◊ "Ты был мне братом, я любил тебя" (с) или "Спектакль специально для Руфуса" или воспоминания любезно предоставлены после 20 числа спасенным Лестрейнджем аврорату
Альберт напоминает Рикарду его расписание на сегодня, и поправляет очки. Мальчик очень старается. И не нервничает так, как нервничал первые пару недель. Рикард, правда, все равно слушает его рассеяно в пол уха. Во-первых, свое расписание он и так знает не плохо, эти утренние встречи – просто страховка. Во-вторых, его расписание на сегодня все равно будет изменено так или иначе. Он не репетировали все от и до, чтобы реакция выглядела как можно более естественной – в конце концов, эти воспоминания еще аврорам смотреть – и потому Лестрейндж знает, что сегодня в течении дня его распорядок грубо прервут, но не знает, когда и как.
Когда он застёгивает последнюю пуговицу на мантии, и чувствует, как его словно протаскивает через воронку пространства в портале, то в первое мгновение застывает: авроры должны принять это за шок, на самом деле Рикард с восхищением думает: «Вот это наглость… моя форма. Как ты это сделал Тони? Неужели привлек Руквуда?» А дальше заклятие, из-за которого ноги отказывают, и – «Конфундус? Ну, спасибо. Хотя, нет... не похоже» - , мешок на голову, палочку из рукава, заботливые руки снимают часы и вынимают заготовку шикигами, тут же ее уничтожая, наручники пристегивают запястья друг к другу, и его усаживают на стул. Через плотную ткан мешка ничего не видно, Рикард сглатывает, но не шевелится.
Он ученый, а не военный. Крауч, правда, наверняка попытается устроит ему выволочку что он не сопротивлялся. «Ну да, вскочить разорвать наручники, стол через голову. Спасибо, но я не Хагрид.»
Он глубоко и нервно дышит, облизывает губы, но не пытается говорить, терпеливо ждет, когда же появится главное действующее лицо. Ему даже интересно: Тони или все-таки Том?
Долохову всегда были интересны разные досадные детали бытия. Вот например, кто Рикарду гладит форму и пришивает пуговицы? - ведь не жена. Конечно, согласно традициям... согласно традициям его рода, к примеру, женатый мужчина вообще не носил рубашек сшитых чужими руками. Не тот слой одежды, что прилегает к самому телу мага - трёх косых стежков красной ниткой, одного наговора, проколов шила по определённому рисунку, - да просто умело наложенного на нижнюю рубаху заклятия хватало, чтобы погубить любого мага - недаром половина сказаний описывала смерть якобы неуязвимого героя от женских рук. Мать, сестра, жена - рукоделие до сих пор было строго одобряемым занятием для дам, а смотрины включали своею частью обязательное ознакомление с рукоделием невесты - может быть она ворот криво вышивает, позору же не оберёшься. У самого Тони лежала, сберегалась до сих пор рубашка, вышитая руками уже-жены.
С течением времени, конечно, такие радикальные воззрения отмерли - никакой жене, пусть самой преданной, не под силу было нашить, заговорить и вышить Антонину или, к примеру, Рикарду, такое количество рубашек. Разве что если подарить ей на свадьбу магловскую швейную машину. Тем не менее в парадной мантии, или рабочей форме сюрпризы могли встречаться и довольно часто, и Антонин проверил форму Лестрейнджа сам, бережно проведя по основным швам пальцами. Кто всё же её гладит? Снимать с пленника головной убор он не торопится - ещё успеется.
- Свободны, - определяет он дальнейшую траекторию тех самых ловких рук, которые разделили Рикарда с его сопровождающим из числа шикигами - сам он без лишней нужды касаться этого клочка бумаги не желает, пусть даже и в перчатках.
- Ты знаешь, я очень огорчён увидеть тебя здесь, - Тони абсолютно искренне сожалеет. Мешок покидает своё место только теперь, когда в комнатке без окон и без дверей никого больше нет, не считать же за свидетелей мебель.
- Мне казалось, мы сможем договориться без этих печальных крайностей. Неужели я так сильно ошибаюсь в людях?
Это было по-своему забавно: когда мешок стянули с головы, и Рикард открыв глаза увидел Антонина. Изумленно расширил значки – ведь по легенде последний раз он видел Долохова... лет десять назад, ну может чуть ближе – во Франции. Игра начала действительно увлекать, тем более, что Тони вел свою роль безукоризненно.
В какой-то степени заставляя Лестрейнджа задуматься, как бы все сложилось будь они действительно врагами. Проверять не хотелось, но посмотреть на близкого друга в новом по отношению к Рикарду амплуа.
Лестрейндж медленно вздохнул, словно собирался с мыслями, осознавал кого именно перед собой видит.
- Доброе утро, Антонин. Мне тоже жаль, что наш разговор проходит в таком антураже. Я тебя искал, но ты всегда умел прятаться.
Рикард удерживает рвущееся с языка: «лучше нас всех», которое выдавало его с головой. Совершенно лишнее: в его памяти не должно быть никаких следов редактирования. Следует быть очень внимательно, тем более он в той ситуации, когда людям свойственно очень внимательно думать, что и кому он говорит. Во всяком случае в возрасте, при опыте и в положении Рикарда. Он никогда не исключал, что некоторые люди не думают вообще, но предпочитал думать о них чуть лучше, чем они того стоили.
- Я весь внимание, - он коротко посмотрел на свои руки, - Что так тебя разочаровало в таких старых... друзьях, как я?
- Ты искал меня не для того. Тогда. Что бы мы сделали? Лили, обнявшись, слёзы? Рассказывали друг другу, каким хорошим парнем был Том Риддл? Напились на тризне? Я думаю, ты простишь меня за то, что я прогулял эти необходимые, важнейшие мероприятия - я был занят...
Долохов не торопится садиться, пусть даже стул для него и заготовлен - куда более удобный стул, чем тот, на котором вынужденно сидит Лестрейндж, но Антонин сейчас не желает беседы на равных, он предпочитает доминировать. И смотреть сверху вниз, чуть более сверху, чем с высоты своего роста:
- Впрочем, вы тоже были заняты - выдавали замуж детей, занимались делами семьи... карьеру делали. Я не собираюсь попрекать вас этим - каждый выбрал для себя то, что хотел, а вы, каждый из вас, захотели нормальной жизни. Помнишь, мы говорили про то, стоит ли перешагивать грань закона ради убеждений. Мы были молоды, мы думали, что убеждения важнее всего, - в голосе Долохова появляется ирония, почти насмешка над бывшими друзьями, которые сами превратились в таких же... пузатых, неповоротливых, приличных обывателей, думающих о благе семьи, а не о перестройке того уютненького мира, в котором вырыли себе такие удобные норки.
- Но когда вы умудрились превратиться в таких же твердолобых ретроградов?Я сделал грязную работу, я подписал её на весь мир печатными английскими буквами, мои люди действуют... мы делаем то, что сделал бы Том, останься он жив, а что делаешь ты? Ты же способен был складывать из букв слова, а в вашем "Пророке" постоянное написано - это всё Лорд Волдеморт! Простим вашим журналистам неумение отличить F от V, но... - под рукой Антонина прочерченные в воздухе буквы складываются сперва в общеизвестное "its Lord Voldemort" а потом перестраиваются в "vor lost Tom Riddle", - я вдалбливаю это в головы не первый год, а ты не только не пришёл ко мне сам, ты пытаешься ускользать от меня, словно рыбка в мутной воде.
Буквы гаснут, и голос Антонина становится жёстче, отстранённее:
- Ты спрашиваешь, что меня разочаровало в старых друзьях? Предательство. И пассивность.
Отредактировано Antonin Yu. Dolohov (2017-10-18 13:50:55)
Суть вживания в любую роль: думать так, как должен думать твой персонаж . Рикард уверен, что именно это сейчас делает Антонин, полностью отрешившись от реальности и уйдя с головой в выдуманную ими историю. И ему стоит сделать тоже самое: вспомнить того мужчину, которым он был в день смерти Тома, и дальше просто вообразить себе свою жизнь без него.
Нет, так не пойдет: без него он возможно стал бы для магического мира палачом похлеще, чем то, что рисует себе о пожирателях воображение обывателя. Отмотать и начать новую жизнь другого человека, с его именем и лицом стоит гораздо раньше.
И этот человек напуган, но совсем не хочет этого показать.
Лишь подрагивают едва заметно пальцы рук.
И он кривит губы, пока буквы перестраиваются из одного имени в другое.
- Мне не пришла в голову подобная наглость. Другой перевод в имени читается гораздо легче, - Рикард выпрямляет спину, насколько может это сделать, - Антонин, ты прав – мы скорбели, ты действовал. Но... – он облизывает губы, ему страшно это сказать, он не знает, как именно отреагирует старый друг, но в тоже время промолчать он тоже не может, - …ты, правда, считаешь, что убивать ради его имени - убивать тех, чью жизнь он хотел сделать легче, став министром – это правильный способ почтить его память? Том был дорог нам всем. Ты и я были, пожалуй, близки ему больше остальных. И ты считаешь, он бы одобрил этот кровавый террор, в который ты вверг столь любимую им страну? Его прекрасную даму? – Рикард говорит не громко, чуть хрипловато, - Как я жалею, что не успел перехватить тебя за руки до того, как ты извратил его идеи – ты и не можешь представить. И пока я стремлюсь со своего места менять эти чудовищные законы изнутри, пытаться вложить в головы политиков и министров его идеи – и я нашел человека, что готова на посту министра зайти даже дальше, чем Том - но ты без жалости крушишь все, чего я успел достичь.
Рикард смотрит в глаза возвышающемуся над ним подобно Голиафу Антонину и вздыхает:
- Предательство, говоришь… - картинка на мгновение расплывается и Лестрейндж смаргивает лишнюю врагу из глаз, - Можно мне воды?
- Страну? О, нет, только подобных тебе теоретиков. Чем же я заставил тебя поморщиться? Тем, что не договариваюсь с убийцами? А может быть тем, что не рублю хвост собаке по частям...из жалости?
Антонин подается вперёд в начале фразы и остается так, фактически нос к носу с пристёгнутым к стулу другом.
- Чего ты достиг за десять лет, Рикард? Удобного места? Построенной карьеры? Ведь я ждал, - честно и долго ждал, пока мои... camarades чего-то добьются принятыми в обществе методами. Мы же не говорим о "стремлении" как о результате, верно? "Я стремился"... а что ты сделал? Ты, не первый день занимающий высокую, чуть ниже самого министра, должность...
Антонин подается назад, скрещивает на груди руки, показывая, что нет, воды не будет, как не будет совместных рыданий и вечера воспоминаний.
- Из всех вас, это забавно на самом деле, именно я больше всего работал и всё ещё работаю с маглами - знаю, какие доводы приемлемы для них и понятны. Какие методы находят отклик. Что действенно... а что нет. Ты же никогда не задумывался, что они и сами не всегда рады терять своих детей, отдавая их в Хогвартс, что политика умиротворения и незнания и им тоже поперек горла. А еще я знаю, что десяток лет у маглов - поколение. Поколение потеряно оттого, что вы лечите больного жароутоляющим и обезболивающим. А у него нога болит, потому что там уже не нарыв - там гангрена. И вместо того, чтобы отсечь ногу или, на худой конец, лечить гангрену, вы говорите "понемногу", "не стоит торопиться", "ой, у нее кровь"... и эти лживые причитания я буду крушить без жалости. Или смогу тебя убедить в том, что они лживы.
Долохов понижает голос, перестает давить, как случается с ним во время важных споров, теперь он просто устало поясняет, почти просит:
- Ведь ты и сам видишь - единственное, чего ты добился в том, что собака осознала: проблема в хвосте. Хвост болит. Хвост режут. Он снова болит - любой больной перестает верить в медицину - так. Зато начнёт верить в то, что нет большей ценности, чем хвост. И это, честно говоря, пока единственное, чего ты добился. Не похоже на идеи Тома Ридла, не находишь?
Любопытно смотреть на него вот так – из другой позиции, с другой стороны медали. И Рикард чуть наклоняет голову и улыбается.
- Мне, казалось, что уж ты-то, рожденный на осколках разрушенной террором империи, должен понимать, как чудовищен и бессмысленнен этот путь. Гражданская война разделяет наше общество на части, рвет и уничтожает его. С чего ты взял, что это гангрена. Ты не приходило в голову, что ты отпиливаешь голову больному насморком? – Рикард выпрямил спину, откинувшись на спинку стула, и прищурился. Это даже начинало ему нравится: искать доводы противоположной стороны.
- Ты так много говоришь, Тони, совсем на тебя не похоже, - задумчиво добавил он после минутной паузы, - Не хочу обидеть, но неужели их «лорд» - это и правда ты. Или есть кто-то, кто открыл тебе глаза на то, как мы не правы? – он коротко усмехнулся уголком рта, задумчиво прикидывая: этот самый рот ему разобьют сейчас или для составленного Долоховым образа этого не достаточно?
- Что это у вас тут в Британии за насморк такой, которым два десятка лет болеют?
Антонин прикрывает глаза, лицо его, едва не пошедшее рябью от эмоций, пока они обсуждали, что понравилось бы, а что не понравилось бы умершему Тому Риддлу теперь практически отрешенное. Как во время штиля. Или в том месте, что моряки называют "оком бури". Не различить. Но Тони смеется, показывает в кратком миге хохота ровные зубы.
- Неужели ты думаешь, Рикард, что, проучившись у Гриндевальда столько лет, я научился только ломать шеи? Что для осознания того, "как вы не правы" мне нужен ещё кто-то? Что из никуда внезапно появился какой-то неизвестный тебе маг, способный манипулировать мною?Послушай себя и посмотри, как... на практике выглядят отчаянные вопли испуганного сознания "Нет! Я не верю! Только не это!" - последний оплот рассудка, уже увидевшего истину, но не способного с нею смириться...
Короткая оплеуха больше похожа на приводящую в себя пощёчину, во всяком случае она обрушивается на Рикарда одновременно внезапно и неотвратимо.
- Хватит прятаться за химерами разума... мистер Лестрейндж. Нет никакого неизвестного вам могучего мага за моей спиной. Есть только дело, оставленное нам Томом. Найди уже в себе смелость это признать... Да, после этого придётся признать, что ты его предал. Но мы же друзья. Я помогу тебе одуматься.
Сперва почти насмешка. Та же насмешка, что в фразе "ну, он же Хогвартс закончил" - Антонин не любитель подделывать эмоции. Зачем, если куда проще говорить правду. Проще, выгоднее, эмоционально насыщеннее. Ярче. Так, что в конце заветного предложения эмоций - ложкой жуй. Через край. И все - настоящие.
Отредактировано Antonin Yu. Dolohov (2017-11-08 22:00:31)
Щека болит от удара, и Рикард невольно скалится. В мунго он должен быть очень убедителен, и причина для убедительности должна быть чуть более конкретная, чем банально: «Просто потому, что Пожиратели смерти – зло».
- Насморком можно болеть всю жизнь, Тони. Конфликт между маглорожденными и чистокровными длится с незапамятных времен. Из-за него один из основателей Хогвартса был вынужден был покинуть школу. И ты, действительно, думаешь, что теперь решишь все проблемы? Чудом? Я повторюсь: история твоей собственной страны тебя ничему не научила? – приподнял брови Рикард, - И теперь ты пытаешься провернуть тоже самое с моей? – он поджал губы, - И ударишь меня еще раз, чтобы заставить одуматься? – Лестрейндж усмехнулся, - Это же… так убедительно, - и через короткую паузу, - Среди авроров, которые были в Хогсмиде был мой младший сын. Твой крестник к слову. Но это – так – он сам выбрал эту работу. Но в поезде младший Эдди... Антонин, вмешивать в свою войну детей, которым в год смерти Тома было около пяти лет – это подло. Совсем на тебя не похоже. Ты всегда казался мне лучшим из нас в том, что касается убеждений. Тем кому я мог бы доверить внучку и знать, что она будет под надежной защитой. Именно поэтому я не верю, что это кровавое безумие – твоя идея. С твоим умением драться, думать или говорить – это никак не связано.
«К слову… а о чем вы обычно болтаете со Скримджером?» - раньше Рикард об этом не думал. А теперь ему даже стало интересно, насколько отличаются его беседы с Руфусом от бесед Долохова с ним же.
- Павел Андреич, вы шпион?
- Видишь ли, Юра...
- Давай пойдём с конца: если бы я хотел втянуть в это детей, сейчас Магическая Британия носила бы траур. Потому что, ты, как человек патологически мирный, можно сказать, обыватель, вероятно не знаешь, но убить всех детей в поезде, едущем в Хогвартс куда проще и, что греха таить,
безопаснее для меня и моих людей, чем нападение. Что, кто-то умер? Максимум простудился. Так что отсутствие кровавого безумия - моя идея, всё верно.
Антонин морщится - заход Рика с карты "это против чести" слишком близок к настоящей правде, но результаты нападения на Экспересс он успел проанализировать значительно раньше заданного вопроса. Давно.
- И потери в Хогсмид - фантастически низкие для того набора существ и заклинаний, что там был. Как там, к слову, крестник, жениться не собирается? Нет? В любом случае смерть от инфери ему не была в тот день на роду прописана, я проверил. Организовать настолько малые жертвы, особенно с учётом методов работы аврората было действительно, можешь мне поверить, сложно. Но мы справились...
Долохов достает из жилетного кармана платок и, повторяя какой-то давний жест на свой манер, стирает с губ своего пленника кровь... Хотя что там этой крови.
- Теперь о гражданской войне.
Платок сложен и оставлен на столе...
- Всем хорош твой пример, кроме смысла. А ведь в моей стране как раз ничего не делали. Сперанский, Витте, Временное правительство - попытки сделать по закону, постепенно. А потом - магглы и гражданская война. А потом - красный террор. А ещё потом - десятки лет, когда наличие в роду магов означало расстел, ссылку, лагеря. сейчас, кстати, значит дом для сумасшедших и принудительное лечение. Так что пример отличный, Рикард, только не в твою пользу. Если помнишь, тогда была целая серия... революций, и устояли в них только те, кто был к ним готов. А хочешь, я тебе ещё примеров расскажу? Есть такая страна - Иран. В ней это же происходит прямо сейчас - весь последний год маглы "борются за свои права". А знаешь, в чем состоят их "права"? В установлении теократического режима мусульманского духовенства. Это когда в стране высшая сила закона - коран. А по корану всякое колдовство запрещено и наказание разнится от побиения камнями до прилюдной казни. Правда в соседнем Ираке все отлично - светская власть, статут, все дела. Но это далеко и кому какое дело... возьмём Индию? Между прочим, бывшая колония Британии, дети оттуда до сих пор иногда учатся в Хогвартсе. А кусок Индии называется теперь Пакистан. И вот, понимаешь ли, буквально полтора года назад произошел там "военный переворот"... была какая-никакая магловская демократия, а теперь у кого автомат, тот и прав... Такие вот дела. Магов, кстати, и всякие просвещённые семьи первыми привели к порялку. Знаешь, сколько народу каждый год гибнет там по границе? В Британии столько магов нет... Впрочем, это тоже далеко и не интересно, куда интереснее то, что в соседних государствах с развитой магической системой, прямо и открыто интегрированной в общество такого нет. А вот эмиграция из Ирана, Пакистана, Индии - огромная. Так что нет, Рикард, у вас этих лет на мягкие преобразования. Их нету, понимаешь ты? А ведь даже маглы это понимают...
Долохов вытряхивает из ящика стола красочный плакат, демонстрирует Рикарду издали, но достаточно близко, чтобы прочитать можно было отдельные пункты программы партии Консерваторов за 1979 год.
"Консерваторы строили свои предвыборные обещания вокруг экономических вопросов, доказывая необходимость приватизации и либеральных реформ. Они обещали бороться с инфляцией и добиваться ослабления профсоюзов, поскольку организуемые ими забастовки наносили значительный ущерб экономике"
- У маглов на этом острове десять лет уже как кризис, их правительство шатается и ему фактически объявлен вотум недоверия. Любой исход для Магической Британии плох - что оголодавшие маглы при кризисе, что эта "Железная леди", которая просто пересчитает паспорта с её тягой к порядку. И знаешь, что печальнее всего? Что ты, и наши общие друзья "умеренного толка" ничего об этом не знают. Я не вмешиваю в конфликт детей, Рикард. Я заставляю их отцов оторваться от "Пророка" и подумать. Подумать, Рик, я не прошу тебя марать руки и скакать по лесам. Не прошу накладывать непростительные на своих коллег. Не прошу отдать своих детей в партизаны. Но... почти наверняка к маю назначат новые выборы... и чтобы опоздать насовсем достаточно будет опоздать на один только день.
...
- Ты всё ещё можешь доверить мне свою внучку, но не ждать, что я буду спокойно смотреть, пока из этой страны сделают... С.С.С.Р. или Исламскую республику Иран... или государство моджахедов Пакистан...
Отредактировано Antonin Yu. Dolohov (2017-11-09 12:14:23)
Слушать как Тони рассуждает омировой политике, о частных примерах, рассказывает – одно удовольствие. Рикарду стоит труда не расслабиться, не заулыбаться, не поддержать тему с позиции… не с той позиции, с которой следует «обывателю», человеку семейному, нравственному и всячески законопослушному гражданину. В духе их бесед в истинном лице. И в тоже время, это можно использовать на пользу роли.
Губы Рикарда вздрагивают, в следующий миг он смаргивает и появившийся было влажный блеск в глазах теряется.
- Я скучал по твоим рассуждениям и доводам, - негромко вздыхает он, а Тони стирает кровь с его губ и рассуждает дальше. Лестрейндж смотрит на платок с легким беспокойством. И когда Долохов прекращает говорить, улыбается:
- Помнится перед нашей шахматной дуэлью – его «брата», я сжег. Хорошо, Антонин, положим, я поверил, что ты действительно хотел избежать жертв. В этот раз, - он выделяет последние три слова голосом, и поджимает губы: «Кровавое рождество» пока не звучит, и признаться, Лестрейндж раздумывает еще когда бросить эту карту «обывателя», - Но какой ты видишь свою победу? Разница между тобой и революционерами твоей родины в том, что они за маглорожденных, а ты берешь лишь другую сторону доски. Или я что-то не так увидел? И что же ты теперь хочешь предложить мне?
О том, чем еще можно было бы уязвить старого друга в рамках их ролей, он пока не думал, хотя… Ладно, это он ввернет, когда и если Тони ответит на его вопросы.
- Разница между мною и "революционерами" моей родины в том, что я не ищу личной власти. Да-да, не смотри на меня так, я отлично понимаю, что сам я - для жителей Магической Британии всё ещё иностранец. И, возможно, сумасшедший - это будет сложно утаить. Так что свою победу я вижу простой: никакой иллюзорной демократии. Решения будут принимать те, кто понимает ситуацию. Пять лет. Максимум семь. Пять лет военного положения, во время которого маги не убивают магов - поверь мне, я в силах это устроить. Пять лет для изменения законов, обучения министерских чиновников, для того, чтобы у противников этой реформы пропал ореол "борцов с насилием", позволяющий употреблять непростительные и вламываться в дома магов, - то есть творить насилие. Пять лет на то, чтобы маги Британии поняли, какой мир их окружает. Я готов положить ради этих пяти лет свою жизнь, и я не один такой... жертвователь.
Вот теперь Тони подается назад, давая свои слова обдумать, давая родиться всяким неприятным вопросам, вроде "так почему ты еще не?" и "что же, эти твои жертвователи просто так себя пожертвуют?"... Он не знает, что творится в голове у Рикарда, не хочет знать и, пока что, не хочет давить, пусть даже он успел проверить: действовало ли заклятие легилименции, или только было произнесено, по воспоминаниям не понять, если только легилимент не мальчик-первокурсник в Хаффлпафа. Пугать так пугать, но ещё не сейчас...
- Тебе я хотел бы предложить выступить гарантом. Гарантией того, что мои усилия не будут напрасны, что эти пять лет будут потрачены с пользой.
Я... нерукопожатен и не только не знаю, кому можно доверить выполнение созидательной части этого плана, я и не могу донести предложение до этих людей. Нет, я, конечно, могу выдёргивать вас поодиночке, но как раз одиночки мне не нужны - мне нужно сообщество магов, занимающих достаточно высокое положение, чтобы заменить собою Министерство. Ту часть Министерства, что не пойдёт на переговоры, не смирится с пятилетним миром, не воспользуется подаренным им временем правильно. Было бы обидно разменяться на пять лет тех же самых споров.
Рикард смотрит на Тони задумчиво, чувствуя спиной, что они оба слишком увлеклись своими ролями, и все дальше уходят от задуманного сценария, итогом которого он должен провести пару дней в Мунго под сочувствующими взглядами. И это без сомнения – в большой части Рикарда вина. Не во время включил провокатора чуть в другую степь. И теперь надо вывернуться. Теперь надо спровоцировать Тони на жестокость. И жестокость осмысленную, которая не покажется аврорату не правдоподобной.
- Красиво… говоришь, - не громко начинает Рикард, глядя на него не отрываясь, и не свойственные ему тяжелые желваки ходят по горлу: «А сейчас я буду гнусно врать, прости, Тони», - Заслушаться можно. Помнишь, мы в юности обсуждали этих… кровососов. Вампиров. Фасад: красивый юноша или девушка, ну бледноват – с кем не бывает. Внутри же, труп жаждущий крови. Так и твои слова. Красивый фасад. Красивый фантик, истинный смысл которых… - он поджимает губы и продолжает, - Позволь я переведу: «Знаешь, Рик, я разрушу до основания мир в котором ты живешь, построю на его обломках диктатуру, силой насажу прекрасную утопию, а ты будь добр, потом побудь добрым полицейским и преврати это насилие анонимного блага над личностью в хорошее государство.» Спасибо, Антонин, я сыт по горло твоей резней. И не хочу иметь к ней отношение, даже если ты отводишь мне роль спасителя в белом, - «А теперь удар ниже пояса, но никто не удивится, если после этого ты обратишь меня в кровавый салат», - Твой чудесный мир, как и твои дети – мертоврожденный, Антонин. И я не смогу сделать из этого настоящего мальчика, как помог своему крестнику. Ты должен прекратить это.
Гнев который бушует в нем – лживый от и до, на самом деле ему почти омерзительно от того, что он только что наговорил Антонину, и хочется просить прощения – веден по подрагивающим рукам, раздувающимся ноздрям и напряженному взгляду.
- Да? Ну что же, нет так нет...- Тони абсолютно равнодушен, - Хотя бы честен, а не пытаешься из моего живого мира сделать то, что сделал из своего крестника. Не люблю оскоплённые мечты... - губы Долохова бледны, как бледен он сам - в мертвенный зеленоватый, потому что последний удар приходится по живому. Слишком... Стихия за его плечами свивается в тугой клубок, но пока не набрасывается, терпит, а может просто не в силах сдвинуться с места. В очень холодных орехово-карих глазах видно только блики и чорную окружность зрачка.
- Когда-то мы говорили, что настоящий лидер должен бы отказаться от личного, ради общего блага. Помнится, мы оба с тобою думали, что ради дела стоит пренебречь своими интересами, иначе что это за дело такое? Я, пожалуй, пренебрегу собственными интересами... Эй, - Антонин оглушительно хлопает в ладоши, - расстегните.
На Лестрейнджа он смотрит скорее как на мокрицу - гадливо, сцепив руки в замок на колене терпит, теперь явственно терпит его присутствие. Только вот встать не даёт, с размаху впечатав ботинок в так удачно согнутое колено.
- Личное, это если тебя отпустить, - пояснив, Долохов неторопливо стекает со стола, упираясь обеими ногами в пол, потирая ладонью костяшки правой руки, держащей палочку. - Так что чуда не будет, Рик. Нельзя плевать в душу и оставаться друзьями. Не со мною...
C-R-U-C-I-O
Взгляд Тони меняется – уловимо и ясно, так темнеет светлое озеро замерзая, так выцветает до темного белый лист в огне перед тем, как сгореть, так на небо набегают тучи. И Рикард не может не задаться вопросом, а не перегнул ли он палку. Но об этом он подумает после, когда встретится с ним уже будучи самим собой, а не «предателем, чистоплюем, добропорядочным гражданином и кем там еще? Ах да, идиотом.»
Удар в колено он благополучно пропускает: нога просто подламывается от резкой боли. Стремительное движение Антонина сбивает столку и даже пугает, а потом он возвышается над морщимся от боли Рикардом горой. Он и так едва ли по плечо Долохову, а с пола эта разница выглядит еще более внушительной.
Зато гадливость во взгляде Долохова не поддельная, настолько не поддельная, что Рикарду хочется извиниться прямо сейчас. Не из страха, наверное, это один из первых признаков безумия, но он разучился бояться за себя, с того момента как они провели ритуал, как он заплатил свою цену. Он привык бояться за Тома, за Эдди, за сыновей, за Тони… И сейчас Рикарду хочется извиниться за мерзкие слова, за личное. И даже их естественная натуральность его не оправдывает.
Долохов стоит так, словно врастает ногами в землю. Такой любитель мифологии других народов, как Лестрейндж не может не вспомнить былины о Святогоре, и вот ему сейчас кажется, что пол проломится под основательностью этого русского. Но Антонин стремительно легкий.
И сперва Лестрейндж не верит, что прозвучит именно это слово. Он смотрит изумленно: искренне ошарашено. С совершенно неподдельным: «Как ты мог?!» Он молчит, закусив губу до крови первую пару мгновений.
Жуткая боль не оставляет сомнения в искренности желания Тони причинить ее, и для Рикарда это неожиданность.
«Естественно»- успевает подумать он перед тем, как закричать.
Больше всего на свете Антонин не хочет разбираться в том, как именно он мог. Так. Должен был и смог, играя все эти январские роли с абсолютной отдачей - наверное он смог бы и себя за...круциатить, это было бы, пожалуй, проще, но сейчас он занимается Рикардом. Биться головою об стены - потом. Потому что Антонин абсолютно уверен в том, что эта игра очень опасная. Чорт с ними, с аврорами - не обмануть, так заавадить. Нет, это совсем другая опасность и другой совсем страх. Выигрыш, проигрыш - мелочи, а вот их с Рикардом... дружба может эдакого представления не пережить, даже и с рефреном "это ради Тома". Тони давно уже не двадцать лет, он очень хорошо знает цену близким и разменивать их на мелочь не хочет. Что там, он и на крупные ставки не факт, что пойдёт. Разменять себя - да, а вот Рика - нет.
Он очень хорошо подготовился, он расставил в своем сознании рамки, которые не переступит сегодня, он, кажется, всё учёл. Кроме того, что накатывает на него, Тони, в самом дальнем из слоев сознания - паника.
Объясняться с Лестрейнджем он будет потом. Если это потом для них теперь вообще будет.
На поверхности же Антонин спокоен и трезво рассчётлив, особенно когда добавляет поверх круциатуса толчок в солнечное сплетение: Рикарду уже не запомнить этого движения, а ему, Тони, ему нужен обморок, который будет выглядеть последствием заклинания. Благо воспоминания о круциатусе всегда специфические, он проверял - даже если заклинание длится практически миг, в памяти это останется вечностью, полной нестерпимой муки.
Самое время "перевести часы"...
Из ящика стола извлекаются обрывки "Пророка", заляпанные кровью скомканные вырезки, лоскутья ткани, неимоверно похожие на сегодняшнюю одежду Лестрейнджа, несколько отвратительного вида пузырьков и обычная, совершенно не магическая, плеть. Потому что если бить Лестрейнджа софийским хлыстом, в себя он до Мунго уже может и не придёт. Антонин переодевается сам, меняя и покрой и цвета шмоток, вытаскивает наверх подвеску с изображением Даров, а потом отрывает Рикарду оба рукава и обильно смачивает их в чужой крови. Их он аврорам не собирается предъявлять, можно принадлежностью крови пренебречь. Весь карнавал занимает от силы пять минут, включая затаптывания пола и украшение лестрейнджевых шмоток пылью, грязью и сомнительного вида пятнами. В пальцах Долохова хрустит стекло, - запах лидокаина, характерно "ментоловый", - растекается по помещению, но Антонин уверен почти на все сто - Рикард его не опознает, а значит его не опознают и те, кто просмотрит вспоминания. Знать, что спину Рикарду Долохов сейчас со свистом расчерчивает плетью под местным наркозом аврорам совершенно лишнее - главное самому успеть: местное применение может завершиться минут через двадцать, а прийти в себя Рик должен в совершенно конкретном, особенном состоянии духа. И именно от фонтана ощущений...
В качестве дополнения к фону, если просто фона не хватит, при случае приложится пинок в бок - нечего тут лежать...
Боль обрывает божественное небытие – спасительный обморок, в котором так хорошо спрятаться. Когда Рикард приходит в себя от букета болевых ощущений, он не знает сколько точно времени прошло. Но сколько-то прошло, потому что он не ощущает того, как не слушаются мыщцы после круциатуса. Но все равно от ощущений хочется свернуться в клубок, прижать колени к груди, и негромко скулить. Лестрейндж никогда не любил боль.
Пинок приходит под ребра, и он рвано выдыхает, поворачиваясь к тюремщику.
- Ну и… что... теперь? – в горле сухо, и потом голос звучит как наждачная бумага. Он знал, что это будет больно и совсем не здорово, но сейчас Лестрейнджу хочется спрятаться от боли и ощущений где-нибудь еще, и только привычная мантра «Однажды это закончится» - помогает, - Убьешь меня? Ничего личного, разумеется.
Он не хочет думать о круциатусе, о том, что значит круциатус, и боль – сейчас даже милосердная – не позволяет ему этого. Хотя мог бы отвлечься.
- Мне не стоило привлекать к этому детей. Ты прав. Было низко с моей стороны, - остраненно, словно это никак не связано с происходящим, - Я бы не хотел, чтобы после моей смерти, ты помнил эти мои слова. Это не твоя вина, - он словно обращается к полу или к стене, даже не глядя в сторону мучителя. И дрожит – словно от боли и от холода. Но тем, кто будет смотреть со стороны понятно: ему страшно, умирать он не хочет. И показать этого не хочет тоже.
- Ну как...
Антонин вытирает руки. Чистые руки вытирает тем самым платком, или очень похожим. Комкает ткань и комок позволяет себе уронить перед Риковым лицом. А потом растирает носком ботинка неторопливо и старательно. Он теперь никуда не торопится, кажется...
- Раз мне не удалось поговорить с моим другом Рикардом, придётся говорить с мистером Лестрейнджем. Ты же вроде глава рода, да?
Тони склоняется ближе, лицо его почти абсолютно отстраненно, разве что беспорядок вокруг ему не по нраву, или место Лестрейнджа в этом беспорядке - ощущение его для брезгливости слишком холодное, почти жгучее, больше похожее на невозможную сейчас ненависть. Если ухватить Лестрейнджа за останки мантии, его можно даже усадить снова. На стул. Со спинкой. Издевательское и садистское проявление заботы - на полу, наверное, было не так больно.
- У тебя всё еще есть шанс произнести другие слова. Я тоже, знаешь ли, не хочу привлекать к этому твоих детей, глава рода. Так что пока не убью...
Он дает Рикарду время осознать и прогнать внутри себя эти чувства, новое расположение приоритетов: если глава рода упорствует, его убивают, да, но в случае с Рикардом это не тот выход, за который стоит бороться. Плохой выход. Так что теперь, пожалуй, очередь Рикарда что-нибудь предлагать. И очень быстро, потому что надавить на Рудольфа куда проще технически... по крайней мере так видится
Остается подтолкнуть:
- Роль спасителя в белом вам, мистер Лестрейндж, уже не предлагают. Но у вас всё ещё есть то, что мне нужно... я жду.
Отредактировано Antonin Yu. Dolohov (2017-11-29 23:24:25)
Рикард дышит громко, глухо, с присвистом. Это помогает ему меньше выдавать для одного благодарного зрителя насколько ему больно. Только руки дрожат. Насколько логично попробовать оказать сопротивление? Хоть какое-то. Насколько он может в свои полвека, лишенный палочки, после круциатуса? Насколько это разумно?
Да, пожалуй, безумие.
Лестрейндж отстраненно смотрит на платок, падающий на пол. Это не может быть тот самый – тот самый сгорел. Потому что на нем оставалась его кровь, а даже в юности Рикард не разбрасывался такими вещами.
Ткань трещит, когда Антонин рывком поднимает его и усаживает на стул, а потом шипит сам Лестрейндж, стоит спине соприкоснуться с перекладинами стула.
- Что же вы хотите, мистер Долохов? – его голос звучит тихо и обреченно, а перед глазами встает воспоминание: старший сын с женой над колыбелью внуков, сначала Белла целует детей в лоб, а потом Рудольфус привлекает ее к себе жену. Потом Рикард смаргивает и смотрит на Долохова, чуть кривит губы.
- Любезность на любезность значит, - он поджал губы, голос звучит хрипло и глухо, очень устало, - Тронешь сына – настроишь против себя сразу четыре семьи из двадцати восьми, хотя, общитался – пять. Вам это не выгодно, мистер Долохов . У меня есть влияние, деньги, хоть и меньше, чем у кузена. Что же вам нужно от главы рода? – он вздрогнул и зашипел, - Если убьешь меня и придешь к Рудольфу, он скорей крестовый поход против объявит, чем будет сотрудничать с собой. Он более расчетлив, чем я – и до его детей ты не доберешься. А причинить вред крестнику ты не решишься – магические ритуалы крови такого не прощают, - Рикард морщится, - не шантажируй меня семьей. Иначе точно уйдешь с пустыми руками. А может и с проклятием. Так что же вы от меня хотите?
В его угрозах – нет угрозы, скорей усталое: «Больно, холодно, я устал, отвали: будь другом.» Лестрейндж вздрагивает словно бы ежится от холода, и смотрит болезненно кривя губы и глаза. Он совсем не привык к подобному обращению.
- Я доберусь до всех - у меня, прямо тут, на стуле, четыре с половиной литра свежей Лестрейнджевской крови - я доберусь до всех. Рабастана, конечно, убивать не буду, но есть и другие способы. За прошедшие года ты стал немного прямолинеен. А я, как и говорил, не собираюсь использовать в войне детей. Ты забыл... Ведь есть способ куда надёжнее.
Антонин смотрит не мигая, делится своим "другим надёжным спосбом способом" неторопливо, не испуга ради, а просто для того, чтобы с Рикардом поделиться блестящей задумкой:
- А ведь я могу просто убить тебя. Здесь. И, разумеется, воскресить обратно - не сомневайся, я и смогу и успею. И будешь ты, безо всякого Imperio, под полной моей властью, как всякий, воскрешённый некромантом. Рудольф этого даже не узнает. И никто не узнает. И никаких проблем с пятью избранными родами у меня не будет тоже.
Тони замолкает, дает Лестрейнджу осмыслить сказанное и всё многообразие открывающихся перспектив, а потом добавляет:
- Но мы всё же говорим о сотрудничестве. О доброй воле обеих сторон. Так что я хочу от тебя только посредничества. Не информации или доносов на наших общих друзей, - я хочу только твоё влияние, репутацию... в меньшей степени деньги. Всё то, что предполагает должность консильери* Семьи.
*статус в систему ценностей мафиозного клана, аналогичный "советнику Дона"
Отредактировано Antonin Yu. Dolohov (2017-12-02 00:08:21)
Рикард вздрагивает от этих слов про четыре литра крови. Щурится – темно и опасно. «Не смей» - говорит этот взгляд, но в глубине пляшет страх, почти животный ужас. У Главы Отдела Тайн модет быть только одна слабость: его семья, и его противник использует этот страх на полную катушку.
Лестрейндж жует губами, но молчит.
А потом Антонин Долохов произносит вторую угрозу, глаза Рикард расширяются, он открывает рот, явно пытается что-то сказать – запретить или опровергнуть – но отшатнувшись в ужасе назад, задевает спинку стула израненной спиной, и вскрикивает от боли и не осторожности.
Боль гасит и вспышку страха, и вспышку ярости. Он горбится на стуле, смотрит на Долохова почти затравленно. «Достал… Должен признать: ты и правда достал до самого большого страха.»
- Ты хочешь получить ответ сейчас? – он морщится, чувствуя, как из лопнувшей корочки по спине течет несколько капель крови, - Или дашь мне подумать?
Если бы речь шла только о нем, и может о сыновьях – Лестрейндж бы отказал. Но малыши… При мысли о них он испытывает почти животный страх. И если Закон их не тронет, то человек, который когда был другом, а теперь окончательно сошел с ума…
Антонин знает, что дожал - видит этот взгляд, читает в нём и ужас и угрозу... и подается назад, давая немного пространства. Положительное подкрепление, так это называется: среагировав так, как надо, Лоестрейндж заслуживает поощрения, которое приходит немедленно. Страхи самого Долохова до поры крепко заперты внутри, словно их нет, и никакой "риддикулус" не вытащит их сейчас на свет божий. Цена слишком дорога - слишком дорого Рикард заплатил уже за эту бытовую сценку. Теперь Тони нужно не передавить, не переусердствовать в запугивании - решение должно быть в условной степени добровольным, иначе ничего хорошего из такого решения не выйдет.
Поэтому он не налегает на пытки - страх, боль, усталость - то, что подрывает волю, но ключи от крепости ими не добыть. Их могут вынести только сами жители осаждённой твердыни.
Именно поэтому Антонин отвечает:
- Дам подумать, - размашистое движение рукой без палочки приносит облегчение перепаханной спине: беспалочковая магия дается особенно легко, когда за спиною её свидетеля надежно спрятан сообщник с палочкой. Особенно если этот сообщник владеет простейшими колдомедицинскими чарами и способен не выдавать своего присутствия сопением и шорохами. У Антонина сообщник вполне умелый и беззвучный, можно продолжать демонстрировать невероятное могущество.
- Разумеется, не без залога, ведь дружба оказалась некрепкой. Думаю, магический контракт будет надёжнее... на то время, что ты думаешь, разумеется.
А еще Тони отлично знает - этот страх из тех, что со временем только крепчают....
Отредактировано Antonin Yu. Dolohov (2017-12-02 00:09:54)
Ему становится легче - вместе с движением руки Антонина - и это, право, эффектно. На лице Рикард нет и тени благодарности, только тщательно скрываемый под маской усталости и боли - ужас. "Ты не мог так. Не умел. Как это вообще возможно!" - эта мысль старательно подается им через все возможные способы.
- Ты хочешь неприложный обет? В чем же я должен поклясться? - он все еще ежится зябко и подрагивает, поза зажата, руки на коленях и смотрит словно затравленный зверь.
Финальная часть пьесы подходит к концу. И Рикард был бы рад потом умыться, привести себя в порядок, похлопать Тони по плечу и сказать: "А ведь хорошо вышло, не так ли" - но такой роскоши ему не доступно.
А еще этот круциатус. Такой настоящий. Любой поймет, что настоящий...
До финала далеко, - по представлению Антонина пьеса еще не сыграна, не дошла даже до середины, если всерьёз. А уж хорошего финала и вовсе может не быть, - эту мысль он засунул так далеко, как только мог и обратно к ней не возвращается: она не должна отвлекать от текущих процессов, и Антонин не дает себя сбить ничему. Они уже давно всем пожертвовали, ради... и это, это просто формальность, как признание мата тогда, когда других ходов всё равно нет, так или иначе.
Неизбежность.
- Нет, непреложный обет не хочу, - Антонин неторопливо извлекает палочку, - какой в нём смысл? Ты нарушишь его и... в чём будет наказание?
Ты умрёшь? В свете недавно открывшихся перед тобою перспектив это даже смешно. Нет, я хочу магический контракт...
Перчатка, Тони не собирается касаться мистера Лестрейнджа своими руками, - не сейчас и не за кожу, - ухватить за предплечье можно и в перчатках. Надёжнее. И проще произвести следующее действие...
- Согласишься ты, или нет, ты будешь отмечен Тёмным Лордом. Сейчас. А уж как распорядиться этим... ну, собственно только над этим ты и собрался размышлять, верно? Метка тебя "подстрахует" - не даст наделать глупостей... сбежать. Умереть. Предать... Наглупить.
Антонин хмурится, - чтобы стереть слой маскировки достаточно правильно подобранных перчаток и их незаметного скольжения по коже чужого запястья - там, под его пальцами, прикрывающими метку, контур уже видно, но этого не достаточно и Долохов касается рикардовой метки прямо сквозь прикрывающие её пальцы с самым сосредоточенным лицом: ну же, теперь смотри туда, картинка должна быть яркой.
Картинка того, как размыкаются пальцы, позволяя увидеть проступающую сквозь кожу змею, покидающую череп.
До черноты.
И до ошеломляющей боли, потому что невербальное Glubo cuticulae он накладывает ровно в тот момент, что Метка начинает проявляться и ювелирно доводит его до максимума, стоит ей проявиться до конца. Позже,когда Рикард будет без чувств, он залечит рану.
Последний штрих, ибо кто поверит в такого рода контракт без всяких сопутствующих ощущений?
- Контракт свяжет тебя, не позволит тебе рассказать никаких деталей и подробностей твоего сегодняшнего дня - он такой насыщеный - не хочу, чтобы допросы и пересказы повлияли на твоё решение.
Glubo cuticulae - сдирает кожу.
Отредактировано Antonin Yu. Dolohov (2017-12-05 17:40:13)
На взгляд Рика это была сложная честь, большой риск, сильно подмывающий условия игры. Доказательство для тех, кто и так не сомневается в его вине, и… любопытно посмотреть на реакцию других. Кто-то уже успел убедить себя, что метка равно доказательство вины. «Вовсе не факт, господа, вовсе не факт». Но он отвлекся, пусть и не выходя из роли, продолжая смотреть затравлено, гневно и напугано.
- Ты хозяин положения – решай, - не громко, прежде чем перчатка ложится на предплечье. Рикард сперва поднимает на него напряженный взгляд: «что ты задумал». А потом отпускает глаза , и снова кричит от боли, не сразу понимая, что именно происходит. Это хуже, чем было на самом деле. И проступивший сквозь кожу рисунок отходит на второй план перед все поглощающей ее Величество болью.
И лишь после, когда ощущение отходит, и Рикард пытается выпрямиться на стуле.
- Думаешь, не оставил мне этим выбора: и чтобы я не сделал, для них я буду одним из вас? – тихо и сухо спрашивает он, - Посмотрим.
“Я слышал, капитан Барбосса не терпит дураков и не заключает с ними договоры”
“Значит то, что я не дурак, очень кстати”
- Думаю, что оставил - только совсем уж дурак решит загонять тебя, Рикард Лестрейндж, в угол. Так что нет, я и не подумаю так поступать...
Антонин прячет палочку, больше ей тут делать нечего, всё остальное он намерен "колдовать" "невербально и беспалочково". "Всё остальное" практически подошло к концу, так что много колдовать не придётся. Petrificus он изображает жестом, - при наличии помощника этого достаточно, а наказывать Рикарда дальше вроде как не за что. Разве что немного подчеркнуть пренебрежение и... не самую большую важность этих переговоров - Антонин-в-шкуре-Лорда не стремится придать этой фигуре вес ключевой в разворачивающейся шахматной партии.
- Пожалуй не стоит больше тратить на это время, раз мы ужё всё решили. До новых встреч...
Долохов разворачивается и уходит, оставляя Лестрейнджа именно так - под парализующим, сидящим, вынужденно уставившимся в одну точку. Умелые люди натянут на Рикарда мешок тогда же, когда наложат заглушающие - часа через полтора.
Полтора часа боли, темноты, невозможности пошевелиться, ожидания и беспомощности.
Полтора часа наедине со своими собственными демонами.
Отредактировано Antonin Yu. Dolohov (2017-12-05 19:27:15)
Вы здесь » Marauders. Brand new world » Законченные флешбеки » Вот сложилось бы по-другому, и ты бы, ты бы…
