Быть готовым на словах можно к чему угодно. Сколь угодно фантазировать как легко перешагнешь через барьеры собственных привязанностей, порвешь цепи всей связей и пойдешь выбранной дорогой. Не зря так много вопросов о том, сможешь ли ты навредить собственной семье. Не зря «я же не прошу вас убить Отца…». Отца – действительно – и просить-то не надо. И с самого начала всего этого Барти казалось, что все это  - вульгарная фикция, попытка надавить через закладываемую романтичными книгами мораль.
Конечно, врать тем, кого считаешь друзьями не то что бы приятно. Даже как-то инстинктивно стараешься меньше – тут полслова, а там уже и пол предложения промолчишь.
Да и когда аврорат, ставший в одночасье какими-то очень не чужими людьми: лицами, именами, воспоминаниями… Когда он выходит в бой против своих – все равно проще. Словно бы не они сами встают на другую сторону баррикады, а то всего лишь долг. Причудливая и хитрая игра масок и теней, плащей и шпаг. Каждый день, улыбаясь при приветствии, кивая, находя взглядом знакомые лица в общей комнате аврората, пока с какими-то бумагами пересекаешь ее просто не думать о плохом: воскресил образ человека в бою или лучше честно-честно себе признался – они войны. И вы воюете. А значит не жаль. Значит так надо.
И все эти выученные мантры, все эти внутренние конструкции уверенности и правил трещат под грузом самой неожиданной и вместе с тем легко предполагаемой встречи. Однажды профессор Макгонагалл должна была оказаться втянутой в эти события – Барти был просто уверен, что ее характер не позволит оставаться в стороне до бесконечности. И все же вот оно – гражданское население. Невиновные люди. Близкие. Хуже. Те, кого уважаешь. Те, благодарным кому быть не просто обязан: иначе даже не выходит.
Руки сами дрожат, пока Барти обхватывает чашку, забирая ее у домовика и ждет друга. Мелкая судорога воспоминаний. Ставка, длинный стол. Лица дорогих и важных людей – этому чуть хуже, этому лучше. Милорд и… знание, без которого было бы проще.
Гром среди ясного неба.
Минерва Макгонагалл.
Мысль, которую там нельзя было думать, что бы не потерять контроль над собой. Что бы не забиться в угол. Что бы не сбежать в лабиринт собственного самообмана. Как… как с этим живут? К такому нельзя подготовить.
Потом это оставалось фоном. Фоном отчетов Руфусу Скримджеру. Фоном работы с Домиником – Барти даже не позволял себе вспомнить это, когда подташнивало от вида кислоты, въедающейся в плоть. Стоило попросить… У Рудольфуса возможности поучаствовать в каком-нибудь его опыте… поизощеренней, если таковые были. Вытравить из себя отвращение и слабость. Сочувствие. К знакомым.
Но это другое. Это заставляло его опустить руки. Это мешало с первого раза написать письмо правильно. Это отвлекало отражением в зеркале. Мыслью между горячей чашкой кофе и усмешкой. Той болезненной, настигающей в тишине собственных мыслей.
«Как с этим живут?»
Разница между «знать, что так будет» и тем, что бы так было на самом деле, да?
Четверг. Вечер.
Шаги, с которыми невозможно ошибиться.
Шаги, от которых руки дрожат чуть меньше.
«Давно не виделись. Здравствуй. Я так рад…»
- Беллатрикс… Все хорошо?  – Максимально не тактично и не вежливо – лучший маркер не способности собрать свои собственные мысли в целое. И высшая точка доверия: проиграть бой с собственным воспитанием и сыграть «мимо нот», сыграть как хочется вместе с серьезным взглядом.

Он, конечно, не может не знать о том, что волнует Барти все это время. И если Темный Лорд просто проницателен, но личные сложности отнюдь не то, что стоит ему показывать, то здесь… другое. Не стоит ведь потому, что это вопрос преодоления, а не сомнения.
Шага на котором споткнулся, но не сменил цели и не усомнился в ней.
Это то, с чем приходят к самым близким. То, что пробилось сквозь воодушевление общего собрания, которое придало Барти сил пережить последующие бессонные дни. То, что прорвало сквозь пелену покоя у того, кто «здесь и должно находится». То, что прокралось в кошмары ночью и мешает урвать пару минут сна в рабочем кресле – вдруг что-то не то сможет услышать сторонний свидетель. То, что встало тенью за плечом и каждый день клюет в висок.
То, почему после собрания Барти почти сорвался прочь. Так непривычно для него – не ища разговора ни с кем из тех, кого уважает. Что-то подсказывало ему, что если он попросил бы тогда, то даже очень занятой Лестрейндж нашел время для разговора поняв его тему. Было  не время. Он не был готов и куда важнее, что у Рудольфуса  были десятки других более важных дел. Равно как у любого другого человека, к которому он мог бы пойти за советом. Что бы спрашивать совета – надо разобраться во всем возможном самому.  Поэтом впервые в жизни Барти сбежал сразу после собрания – сбившись лишь на короткий жест поправить почему-то ужасно душащий ворот. Одиночество тоже учитель для того, кто не боится уроков.
И вот он здесь. Спустя время.
С таким уже родным чувством благодарности. За то, что ему дали пройти это самому.
Кое что отвлекает его от мысли.
Мучительно хочется возмутится. Отбросить всякое Но. Его беспокойство – искренняя правда, а не попытка отвлечь, сбежать от другого волнующего вопроса. И все же есть в этом «но» часть маленькой правды. Правды, которая подсказывает – с ней и не могло ничего случится. Обрывки мыслей – какая первая попадется под руку теперь?
Орион. Видеть его всегда отдельная маленькая радость. У Барти никогда не было брата, да и племянников тоже… таких, что бы видеть их детьми. И все же что-то говорило ему, что не все пятилетние дети одновременно столь разумны и…  столь похожи на своих отцов в лучшем смысле этого слова. У него – куда больше достоинства чем у самого Крауча, больше легкости. Но он – именно тот, о ком Барти неизменно вспоминает под Йоль – вот уж само собой вышло.
И тот, кто совершенно не меняет в картине мира ничего. Едва ли в мире много людей кто сейчас бы вошел и не вызвал у Барти желание сбежать от темы, которая способна его съесть. Вряд ли бы они стали слушать, но.
Переводя взгляд с отца на сына Барти еще недолго приветливо улыбается, прежде, чем тень прежнего вернется к нему.
- Не буду пытаться соврать. Глупо. Было бы. – «Мысли и те разбегаются – какой тут может быть обман?»  - Это должно было случится рано или поздно. Я… всегда это знал, но больше думал о призраках. Вроде… Отца. Или войнах вроде Мистера Скримджера. Я не знаю как поставить вопрос, если честно. Впервые. Не знаю. Что я хочу спросить. Хочу ли я знать ответ.  Нужен ли мне совет или…. Просто нужно поговорить… С кем-то, с кем я могу не врать. Даже не так…
«С отцом в другом смысле этого слова. С братом. С тем, кто я мечтал бы мной мог бы гордится. Ты и сам знаешь все, что я чувствую к тебе, правда?»
- Как с этим жить? Или… Как простить? Не ее? И ее тоже. Как…  Те ли слова? Нет. Иначе. Это черная комната без окон и дверей, которые я мог бы увидеть. Здесь есть ничего. Страх. Отголоски голосов. Стекла, дающие воспоминания о ее взглядах. О ее напутствиях. О ее уроках. О ее голосе. Перепуганное лицо Аниты. Оно-то тут к чему? Впрочем вот. И оно тоже здесь.  Я знаю как отсюда выйти быстро, легко, но тогда меня неизменно сюда возвращает. Стоит остановится. Замедлить бег. А бежать без остановки не получается… 
Крауч позволяет себе подобный монолог. Кажется, не первый с Рудольфусом  такого рода. Это почти как открыть сознание, но вместо того что бы дать увидеть – объяснить в слова. Даже самый опытный легиллемент заглянув в его голову сейчас увидел бы ровно то же самое. Так же сбивчиво, переходя с темы на темы. С образа на образ. Барти может вывести это в структуру, выкинуть эмоции. Еще немного посидев – смог бы точно. Только был ли бы этот вопрос полным? Был ли он бы полностью честным? Было бы в нем столько страха? Нет. Наверное, Рудольфусу было бы проще, если бы он сделал это.  Или нет?

Немного Барти знал таких внимательных и благодарных слушателей. Казалось – он выбирал самый не удачный из возможных способов объяснится с этим человеком и, вместе с тем, именно это никак не мешало им. Чужое понимание слишком очевидно в голове. Чувствуется где-то между ними и Барти останавливает порыв сцепить пальцы между собой, желание спрятаться куда-то прямо сейчас почти истаивает под теплым взглядом Лестрейнджа.
Столько всего надо спросить и сказать и все же вот оно все – в простом «понимаешь почему?», которое сам себе побоишься задать. Потому что ответ на него звенящий и простой – и да и нет.
- Противодействующая нам организация, да, - Барти кивает и вместе с тем пожимает плечами, - Но это не делает ее воином. Наверное, от этого совсем не проще – но нет. Она остается просто гражданским лицом. Человеком, для которого происходящее перешло границу приемлемого и он берется за оружие, что бы хоть как-то это остановить, не в силах терпеть собственную неспособность влиять. Как повстанцы в оккупированных странах времен…  Той войны.
Мысль не нравится. Совсем не нравится Барти, как и сравнение и он легко выворачивает его наизнанку, простым «мы же не захватчики. Значит ли это бунт против своих? Значит ли это не партизанство, а диверсию?» Вероятно – да.
Снова кивает – он слышал о помолвке дочери Рудольфуса, а уж мистер Скримджер. Сложно. Дальний родственник, никак не тронувший юность Барти и не напомнивший отцу о долге чистокровного тогда или сейчас. Начальник Аврората – человек, с которым Крауч регулярно оказывается заодно в рабочих вопросах и, вероятнее всего, против в делах личных, важных, государственных и не законных.
- Иными словами, если переменится позиция министерства, то Мистер Скримджер останется на нашей стороне, а профессор… в любом случае против. Личные убеждения? – Барти поднимается на ноги, поймав дернувшую его мысль. Она плохо формулировалась в слова, но крутилась вокруг образа Милорда и совсем не позволяла применить к нему эти самые, чужие убеждения. – Страх перед…. Нашими действиями? Образом Милорда? Чужая пропаганда и убеждение? Это все может иметь такой эффект, но мне сложно понять. Она одна из самых мудрых женщин нашей эпохи… почему… она не понимает?
Не совсем замечая это, Крауч проходит несколько шагов по комнате туда и обратно, почти мечется но слишком медленно – тело сложит лишь отражением мыслей.
Вопроса. Самого сложного.
- Как?
И это отнюдь не об ее убеждениях. Не о профессоре.

Почему она не воин? Потому что женщина? Но назвать Беллатрису «гражданским лицом» язык не поворачивается. Юноша переводит взгляд на Ориона и словно с его лица читает ответ, который у него есть на самом деле. Тот, о котором он думал все это время, с испуганного лица Аниты и ее стойкости, до нынешнего момента, когда.. позволил этой мысли стать осознанной.
- В декабре того года я сказал бы, что разница в профессионализме. Иными славами – мы учлись этому, у нас есть какая-никакая, но подготовка. У них нет.  Но сейчас у меня другой ответ. После всего что я видел и понял. Разница в том, что мы… – Короткая пауза, значащая только одно: выбор слова. В этой фразе нумерологическая нужна точность: как иначе говорить о том, что воспринимаешь без определений и дотошности, если утопая в метафорах ты путаешь и себя и собеседника? – Ты, Я, другие – выбрали войну сознательно. Каждый из нас сделал этот шаг, понимая его цену, понимая за что и ради чего мы боремся и что пытаем доказать. Мы остались лишены способов объяснить то, во что верим и что верно иными способами и взялись за оружие что бы изменить. Самое важное во всем этом – мы так решили.
Барти кивает, словно ловит высказанную Рудольфусом мысль, присоединяя ее ко всему, что говорил выше.
- Но она – другое дело. Она выходит на войну, не потому что выбрала этот путь, а потому что у нее не осталось иного выбора. Да, можно говорить, что мы никого не заставляли, что это ее совесть толкнула на этот путь. Но ведь толкнула же и не из простой жажды протеста. Стало просто невыносимо жить и не ввязываться в это – это я имею ввиду под «не выбирал».
И замолкает. Эту мысль ему дополнить нечем. И думать ее дальше – маленькое, но насилие над собой без нужды. Дальше, каждым шагом, невольно начинаешь оправдывать своих врагов – а это не лучшая тактика.
«Худшее в них все еще то, что они люди. А самое отвратительное – порой дорогие нам люди».
- В самом начале мне показалось, что «как» это вопрос «как продолжать бороться за эти идеи, когда происходит такое». Тогда, на собрании, едва возможно было дышать и казалось что это именно то «как», которое про мои идеалы. Но… - Погружаться в тот день не хочется. Уж вот точно не лучшее воспоминание: столкновение с реальностью. И вместе с тем маленькая причина гордиться собой: смог совладать и вернуться к делу. Отложить сложности восприятия на потом. Кажется, даже не дав особо никому заметить, что что-то было. - Эти пару дней показали мне, что это «как» о другом. Как смотреть ей в лицо теперь, когда я знаю… кто я. И кто она. Как смотреть в лица другим таким же людям, имеющим большое значение лично для меня, но выбирающих не верную сторону? Как продолжать закрывать глаза на то, что возможно уже завтра мы сойдемся в бою? Как не пробовать переубедить их?
И все это вопрос, которые не просили ответы. Важнее было задать их. Признать свое не безразличие и смириться, если другого пути не существует. Нет, Барти было бы интересно узнать ответ Рудольфуса, но всем своим видом он показывает – Ответ не так важен. Если его нет – пусть и не будет.
Это вопросы не о фактах, а о том, что зависит от самих людей. Психология, если будет так угодно, в ее самой опасной грани: чем люди отличаются друг от друга и насколько ты готов жить со знанием, как работает у других.
- Я теперь знаю о себе, что мне тяжело это делать. И что я продолжу бороться за идеи Милорда чего бы мне это не стоило. Против кого бы не пришлось выйти. – «Многие так говорят, да?» - Раньше это было «я хочу быть таким», теперь я знаю, что я – такой. Вот только это не делает легче. И еще не делает легче то, что… все равно будут дрожать руки, да? Все равно будет очень сложно каждый раз…  Или… не будет?

Порой хочется отказаться от чувствительности. Дать себе заледенеть. Обратится в камень внутри и оставить хлипкого, подверженного эмоциям мальчика только маской. Вот только такая маска легко вскроется – чем меньше в твоем актерстве настоящего, тем лучше снаружи видно обман. Поэтому Барти учится лишь контролировать свои эмоции, обращать их оружием в своих руках, но не против самого себя. Иногда не получается. А иногда…
Рано или поздно это должно случаться. Сейчас лучше.
- Да, это все просто слова. Можно сказать, что доводы, при том мои, а не ее… Я не настолько уже глуп, что бы пойти говорить с ней самой об этом. Лишь мои мысли на этот счет. Но почему-то от всего этого слишком тяжело. Словно я… предаю ее? Делаю что-то непоправимое. Тогда, на собрании… Мне казалось я ляпну какую-нибудь глупость если не отвлекусь на другую мысль. Или... Не смогу вдохнуть потому что… Это кажется очень личное переживание. Я.. Мне всего лишь показалось так, но эти секунды замешательства… Ведь если бы я стоял в бою напротив нее они бы стоили мне жизни. Ладно мне, но они могли подвергнуть опасности тебя… - Очень эмоционально. Так открыто только с Рудольфусом. Во многом потому, что единственный путь сохранять свои эмоции живыми – иногда доверять им, - Подвести Милорда.
Барти задумчиво посмотрел на Ориона с той нежностью, какую положено испытывать старшему брату к младшему. Хорошо, что его пока не задевают все эти перипетии так глубоко, хотя лучше бы было не военное время. Лучше бы у мальчика всегда была его семья, а не передышками между операциями.
- Она бы очень расстроилась. И. Мне кажется что профессор дала бы мне шанс передумать, но может быть и нет. В любом случае меня ждало бы объявление о розыске и аврорат, если бы она узнала. Рано или поздно. И это тоже отличает…  Скажи, а… У тебя был кто-нибудь значимый кто… выбрал не наше дело?
Барти рассеяно перевел взгляд сначала на свои руки. Потом на руки Рудольфуса. Вот она цена открытости – нелепые и неловкие вопросы для которых пришло время.
- И ранее и сейчас я считаю, что идет гражданская война. И… Мне было бы проще, не иметь связей на той стороне. Воспринимать противника как безликую массу, но я уже не могу. А отсечь все это сейчас будет слишком подозрительно. И все же. Я. Это. Слишком. Больно? Почти как… От боевой магии. Только на каком-то другом уровне.
Барти кривит губы.
- Да, я понимаю… Даже в самый болезненный момент я не… кажется не сомневался в своем выборе. В том, что мы делаем правильные и нужные вещи. Что однажды они поймут, увидев всю картину целиком, но… - Постаравшись собраться юноша соскользнул в ощущения на собрании, в то охватившее паническое чувства. В другие – связанные с Анитой. В отвратительное ощущение нехватки дыхания. Рези где-то внутри, которое преследовало его последние дни. – Это почему-то совсем не отменяет боли.

Все что говорит Рудольфус – правильно. И все же оно так отчаянно похоже на все те домыслы разума, что Барти сам себе повторял. На все то, что он мог понять и принять из головы. Нет, были мысли которые прежде не приходили или которые путались, уходя в хитросплетение правды, выбора и ответственности за других. Теперь же, благодаря чудим вслух сказанным словам вся эта каша улеглась на полочки сознания. И база объяснений стала крепким каркасом для внутренних эмоций.
И все же самому себе врать в присутствии учителя было бы отвратительным.
Барти поднялся и по старой привычке сделал несколько рассеянных шагов прежде оставив чашку на столе.
- Да. Я согласен с тобой. В каждом слове и… Правда в том что… В итоге я все равно выберу дело милорда. Понимая все. Как… Сделал это тогда. И как делаю это каждый день, встречаясь взглядами с приятными мне людьми в аврорате… Видимо шпионаж надежно закаляет от предательства, но… - Он остановился. Вздрогнул.
«Эмоции это глупая слабость, Бартемиус. Ты не должен себе это позволять» - Отцовский голос. Четкое указание. И сейчас, что редко бывает, это собственные мысли Барти озвученные так причудливо…. Впрочем, Крауч младший не просто не уверен, что его отец никогда так не говорил. Наоборот. Он готов поклясться что это было и было не раз. Но уходить в бездны памяти – нет. Он слишком взрослый для этого.
- Дело не в том, что говорит мой разум… - Барти замер на несколько мгновений. Даже остановил дыхание.
- Был момент в жизни, когда мне казалось что у меня нет эмоций. В глобальном смысле этого слова. Что… Просто послушная функция. Это было раньше, чем в моей жизни появился ты, - Барти помолчал немного еще, собираясь с мыслями. Подошел к Рудольфусу.
В его взгляде – вся та куча сложных переплетений эмоций которые есть. Всех состояний, помноженных на усталость.
Каждое не сказанное «Пожалуйста, не убейтесь там» ребятам из аврората.
Каждое опасливое «Они сильнее меня» о Пожирателях, уходящих на задания.
Каждые минуты с замершим дыханием в ожидании пока вернется Рудольфус, Белла, Рабастан, Ник, Рикард… Все те, кому не нужна его защита и волнение, но с кем он не может иначе.
Вся боль, растаявшая снежинками лондонского пригорода в смехе Аниты. Все не объясненное о Кае, о заданных вопросах. И о спичках.
Списках, которые он то и дело зажигал, что бы согреться.
Барти опускается на колени, кладет руки на колени Рудольфуса и поверх – голову. Когда-то он позволял себе сидеть так с матерью, но потом.. Потом он одел маску и уже не мог быть столь искренне открыт.
- Мне не к кому больше прийти за советом и за пониманием. Я… все время думаю что зря вываливаю это на тебя и все же… Я не могу и не хочу врать тебе, если конечно этого не требует от меня дело Милорда. А оно не требует. У меня нет никого ближе и важнее и… Я услышал все что ты сказал. И… Мне было важно это услышать. Очень важно. Но… Правда в том, что мне больно. И… Это не в голове. Это… Где-то внутри. Глупое и не рациональное чувство, но оно есть и я… Я просто посижу немного? Мне…Кажется станет лучше если мы… просто поговорим о чем то другом… наверное? Мне кажется ты понимаешь меня даже лучше, чем я сам.

Спокойствие закрывает глаза. Здесь и сейчас не остается границы у сознания – она стирается и больше не облекается в плоть. Только в ощущение тепла большего, чем физическое, правильности больше, чем логическая. В то, что отныне будет служить новым «лучшим аргументов» в любом споре. В воспоминание, к которому можно будет вернуться задавая себе вопрос «как» при выходе в бой против друга. Подменяя его на такой верный и конкретный – «ради чего».
Немного жаль смотреть как падают вокруг снежинки. Снежинки из того самого дня кануна рождества, кружащиеся, путающиеся в волосах и отражающиеся в ее смешной улыбке. Это нелепое чувство и неизвестное ему вовсе. Оно холодит и колется, словно перед мысленным взором Анита выглядывает из-за плеча Минерва – неизведанное и не объяснимое из-за юбок ясного и ожидаемого. Машет рукой. Напоминает и тает под теплом и спокойствием дома, где он впервые ощущал себя живым.
Человека, вернувшего ему веру в семью. В понятия об отце.
Разум и чувства. Все чаще спорят в его внутреннем мире, но первый кто дозволил этому спору проступить сквозь смирение все еще здесь. Может быть сомневаться и правильно. Иначе как понять что ты прав?
Барти фыркает от этого «идеального наследника» и прежний круговорот сменяется вполне конкретным и спокойным чувством: говорят месть стоит подавать холодной. Как интересно – когда огонь его ненависти успел превратиться в стальной лед? Он будет рад встать против отца. Он будет рад убить его своей рукой. И ради общего дела он не сделает ничего пока не придет время. А однажды оно придет. Барти точно это знает.
Какое-то время он молчит, отдаваясь этому моменту. Закрепляя воспоминание и ощущения внутри. Потом вспоминает кое-что важное еще.
- Хотел с Рождества с тобой обсудить, но все не находилось момента… - Барти так и сидит, опустив голову на свои руки и закрыв глаза, ощущая родные прикосновения. – Я встретил девушку…
Крауч запинается поняв, как именно сформулировал эту мысль и коротко ругает себя за двусмысленность фразы, едва не заставившую почему-то его самого покраснеть.
- И это звучит совсем не так, как то что я хочу сказать. Я думаю что рано или поздно ее характер, убеждения и… Все остальное приведут ее на сторону оппозиции, если не привели уже. Рано или поздно она спросит меня на чьей я стороне, впрочем, тут ответ известен. Но быть может мне удастся скорректировать ее действия и создать диверсанта, а может и нечаянного предателя в их рядах. Знаю, что мелкая сошка, но мне кажется она проберется в самое сердце да и, пожалуй, опаснее всего разве не тот клинок от которого не ожидают? Но… Не уверен, что Милорду сейчас есть дело до таких мелочей. Как считаешь?
О деле говорить спокойнее. Буря пока улеглась.
И что-то подсказывает Барти что улеглась настолько надежна, что ему будет хватать времени как минимум дождаться конца задачи и, может быть, прийти в этот дом пить какао и успокаивать ее снова, вместо того что бы поддаться влиянию эмоций. Хватит стержней, зацепок и доводов.

Вот уж кто, а Барти точно не до заговоров. И он прекрасно знает, что Рудольфус не имел ввиду «ты заговорщик», а скорее показывал ему как нелепо он прозвучал. И Крауч кивает, принимая эту поправку как совет.
Что бы в следующий минуту затормозить себя быстрее, чем успеет среагировать. Он не знает почему ему так отчаянно хочется начать оправдываться – «Знаешь, просто знакомая, ничего важного, так – случайно пересеклись». И это желание ему чертовски не нравится. Хорошо хоть удается сдержать.
- Друг, пожалуй… Если бы она могла понимать, что происходит на самом деле, то мы могли бы стать когда-нибудь друзьями. Дружба это доверие, а доверять тому кто идет в темноте вслепую очень странно. – Барти пожимает плечами. Когда это звучит вслух и искренне он даже сам себе верит. Впрочем, в этот раз он и не врет – он думает так. Но чувствует ли так же?
- Ты дашь мне пару советов? Никогда не приходилось общаться с людьми… с такой целью. – Крауч почти спокоен. Но имя профессора Макгоногалл заставляет его чуть тоскливо отвести взгляд. Доводы разума снова побеждают.
Доводы разума должны побежать.
Однако в этот раз эмоции не всколыхиваются бурной волною – они звучат слабыми отзвуками переживания.

Барти слушает внимательно, но пожимает плечами.  Что-то ему не нравится в этой истории про «двоих».
Вполне можно было представить спустя какое-то время Аниту на стороне защитников Дамблдора. Надолго ли? Но предположить какую-то операцию приводящую к столкновению не сложно. Как и представить ее, дающую ему лазейку сбежать подальше от аврората. Представить же Аниту в плену вместо Минервы тоже не было сложно, ровно до того момента как по логике описанной истории он должен был вопреки общему делу ей помочь. Барти в своём воображении так и застыл с ключом… Нет.
И мысленный ключ падает на землю. Он не предатель.
- То что друг заблуждается не значит что он перестал быть другом, здесь ты прав. Но не каждый друг выбирал сторону взвесив все. Многие знают едва ли половину и из неё берутся суждения. Понятно кому это выгодно. Вот только… Это какая-то скользкая дорога. Если они это сознательно, то это предательство, если только один из них… то предаёт друга.  – Крауч повёл плечом. – Знаешь, не вижу в этой истории ничего хорошего. В ущерб общего дела это в любом случае предательство.
Категорично? Наверное, но Барти резко хотелось столь резких суждений, а заодно и выбраться из этого ощущения примеривание на себя чужой шкуры.
На предложение чая Барти благодарно кивает – тёплая ладонь Рудольфуса выдергивает его из мысленных картин.
- Возможно это мне и предстоит узнать. Я бы хотел что бы она поняла все сама, но пока я не покажу ей брешь в том что ей рассказывали до этого у неё мало шансов – Барти по себе знает это чувство, когда ты в клубке чужих суждений и другие варианты может быть и существуют, но чужие мысли опутывают тебя сильнее, тянут в глубь не позволяя собственным суждениям расти и крепнуть. Нужен ли Аните проводник или только лишь первый шаг? Ему достало первого.
- Спасибо, Рудольфус… Кажется… Теперь стало легче. Понятнее.