Если и было в текущей ситуации что-то, что герр Тодд мог счесть удачей, так это то, что он не был ввязан в происходящее так сильно, по самую, будь она неладна, маковку.
Он жил в Британии не так уж долго, большая часть его личных интересов оставалась за ее пределами, друзей у него здесь было - по пальцам пересчитать. В целом, Герхард признавал, что ему приходится лучше, чем многим. Он был слишком новым винтиком для этой гражданской войны, у него не было за плечами груза привязанности и близости с большей частью населения страны, где каждый был друг другу каким-то родственником. И это не ранило его, но, Тодд видел, что это ранит других. И он знал, что пройдет немного времени и станет ранить ещё больше, ещё сильнее.
В конце концов, со злом проще бороться, когда оно безликое, но не когда оно обретает черты того, с кем ты сидел за одной партой или играл в детский квиддич в саду.
С другой стороны, местное жёсткое деление на факультеты чуть искупало эту проблему. И здесь, пожалуй, было над чем задуматься, если на ту, другую сторону шли те, кого Герхард для себя окрестил как "политиков" в его системе понимания хогвартского деления. Или дело было в наследственности?
Скорее, впрочем, в воспитании.
Когда Руфус изволил постучать в дверь, Герхард был занят. Его лаборатория была довольно маленькой, всего два секционных стола, стол для оборудования, образцов, письменный стол... Впрочем, ему и этого было вполне достаточно, в своём "нормальном" кабинете Герхард бывал только по праздникам.
Пахло здесь отвратительно, хотя артефакт с очищающими воздух чарами исправно висел над дверью, но Герхард с запахом уже довольно свыкся и не замечал.
И когда начальство зашло в дверь и дверь за собой закрыло, Герхард оторвался от того, что когда-то определенно было человеческим телом (а теперь больше напоминало деформированное кусками несвежее мясо) и приветственно кивнул.
- Шеф.
А потом нырнул обратно в свои изыскания, судя по всему, пытаясь при помощи палочки и пинцета чего-то от своего подопытного добиться.
Занят он был всегда, если находился а лаборатории, это был основополагающий факт, так что Скримджер был вполне прав, уточнив, насколько сильно, а не "свободен ли ты".
- Что-то случилось?
Просто так глава аврората к нему обычно не заходил, да и никто не заходил. Но если бы Скримджеру нужен был отчёт, то он бы мог просто послать записку. Но он решил спуститься лично, значит это было что-то важное.
Придя к такому выводу, Герхард оторвался от исследований, движением палочки накинул на стол простыню, скрывая от посторонних глаз неприглядное зрелище, а потом стянул с рук перчатки, отложив их в сторону. И поднял на Руфуса взгляд. И тот не заставил долго ждать.
- Уверены? - уточнил Тодд, отходя к раковине, чтобы промыть руки зельем и водой.
Если бы он был хорошим другом Руфуса Скримджера, он бы, пожалуй, этот вопрос не задавал - тот бы не пришел, если бы не был уверен. Но Тодд, помимо его приятельских чувств к начальству, был ещё и достаточно недоверчивым скептиком. Да что там, он не называл даже кровь кровью на месте преступления, обходясь формулировкой "следы неизвестной жидкости бурого цвета" до тех пор, пока все анализы не давали однозначный результат. А уж полагаться на обоняние... Это и вовсе было не в его правилах.
- Вы проверили свои подозрения? Помимо... запаха.

Отредактировано Gerhard Todd (2017-11-12 13:19:29)

"Ты не к тому пришел" - неожиданно горько думает Герхард и тут же гонит от себя эту мысль.
Она, впрочем, рано или поздно загнездится в голове и у Руфуса. Или, наоборот, к тому, кто же ещё в аврорате мог бы быть таким же недоверчивым скептиком?
Но здесь Скримджер и правда прогадал - Тодд не понимает и не может его понять.
Он отходит от стола в задумчивости, потом копается в своем шкафу и что-то ищет. Через некоторое время вытаскивает на свет божий чашку Петри и несколько флаконов и переносит все это на рабочий стол, раздумывая над ответом.
- Если бы я был кем-то другим, я бы согласился. Но ты знаешь, - наедине он легко переходит на "ты" как только разговор меняет плоскость из деловой в личную, - о моем отношении к неподтвержденным фактам.
Он высыпает в чашку несколько багряных чешуек из флакона со стертой надписью, оценивает количество и снова отходит к шкафу, разыскивая что-то ещё.
- И знаешь, что я никогда не полагаюсь на личные суждения. На них может повлиять слишком много факторов. Твои личные подозрения, твое отношение к подозреваемым, - он специально не называет имён, потому что они не имеют значения. - Я не отказываю другим в аврорской интуиции, в этом шестом чувстве, наработанном годами, но я знаю, как обманчиво оно может быть. И как люди любят выдавать желаемое за действительное. - Он поднимает указательный палец, останавливаясь возможные вопросы и возмущения. - Я не говорю, что так поступаешь ты. Но это нормальное свойство человеческого организма и, увы, человеческого разума. Визенгамот не примет такое обвинение от главы аврората да и от любого аврора тоже, каким бы анимагом он не был. Это свидетель может сказать, что ему показалось, что он видел, но такого свидетеля тоже никто не пустит в зал суда. А мы, как представители закона, полагаться на информацию полученную таким путем не имеем права. К тому же, - он склоняется и разводит свои чешуйки каким-то раствором. - Зверя легко сбить с толку. Только не принимай на свой счет, ничего личного. И если ты спрашиваешь меня, что делать в такой ситуации... Ищи. В меру сил, не пытаясь обвинить, просто ищи другие факты, которыми можно подтвердить твои подозрения. А я в свою очередь в таком случае помогу тебе, если это будет в моей компетенции.

На самом деле это обращение его почти смущает. "Birdie". На немецком оно звучало бы в несколько раз более основательно, но в немецком любые слова обретают шумный тяжеловесный колорит, что не лишает их при этом определенной, пусть и угловатой, как неоформившийся подросток, грации. Оно смущает его не интимностью, но каким-то пренебрежением, указанием статуса - как так вышло, что его положение в этом случае получилось именно таким? Хорошо это или плохо? Нужно ли это исправлять? Оно царапает слух - никто в аврорате не называет его так, как называет шеф, так уменьшительно, очень лично и Тодд до сих пор не знает толком, как к этому относиться. Такие прозвища ему давала мать, но по-венгерски они тоже звучали грубовато, такие прозвища могли давать ему друзья, но начальство...
Он усилием воли переключает мысли на другую, более продуктивную колею. В конце концов, хоть горшком назови, только в печку не ставь.
- Если эти доказательства будут входить в мою компетенцию, - отзывается Герхард бесстрастно. И замирает, даже волоски на загривке встают дыбом - Скримджер заглядывает ему через плечо . В чашке Петри пузырится что-то похожее на кровь, вернее, с высокой вероятностью, это и есть кровь.
Герхард аккуратно меняет место дислокации, обходит стол с другой стороны и вытаскивает из ящика стола набор обычных предметных стекол.
Только после этого он поднимает на мужчину взгляд.
- Если я получу официальное разрешение на приготовление и ингредиенты, шеф.
Он смотрит на Руфуса прямо, не моргая. Уже зная, что разрешения скорее всего не будет. Для разрешения у аврората есть запас оборотного зелья и есть квалифицированные зельевары, для которых оборотное - обычная рутина. И есть он, ни разу не квалифицированный зельевар, зато, вероятно, молчаливый и послушный. Впрочем, тут шеф тоже дал маху, потому что у Герхарда была дурная привычка выступать, если что было не по нему, а в сложившейся ситуации не по нему было практически все.
- Но в этом случае вы всегда можете обратиться к любому зельевару и попросить его приготовить для вас зелье.
Смотрит Герхард спокойно и бесстрастно, явно готовясь дать весь необходимый отпор.

Герхард ненавидит такие моменты.
Нет ничего хуже, нет ничего гаже в вопросах выбора между честью и совестью, между тем, что делает тебя человеком и тем, что делает тебя профессионалом.
Когда-то давно он сознательно принял такой выбор, может быть, из страха, из затаенного страха, что преследовал его всю жизнь, может быть по какой-то еще причине, но он принял решение быть профессионалом - не человеком. И не делал в этом различий - наука была его воздухом, его мерилом правды и лжи, его полосой, пролегающей между белым и черным, там, где он всеми силами стремился не давать места серому.
Потому что сейчас, когда Руфус Скримджер говорит те слова, которые говорит, Герхард понимает - между ними огромная пропасть, пропасть воспитания, мировоззрения, прожитого опыта и эту пропасть не перейти, не перепрыгнуть, какими бы друзьями они с шефом ни были.
И Герхард медлит, взвешивая внутри себя две чаши весов, укладывая на одну свой мир, а на другую - дружбу небезразличного ему человека. Он терпеть не мог, когда в работу вламывалось личное, крушило на своем пути все.
Но он терпит, ждет, пока чужое пламя перегорит, не давая себе возможности самому вспыхнуть об чужой командный тон. И последнее слово почти выбивает из-под ног почву, оставляя во рту горечь, хотя не он это слово произнес.
Герхард переводит дыхание, а потом поднимает на Руфуса синие, как небо, глаза.
- Мы - аврорат. Именно поэтому мы должны быть оплотом нравственности, показателем того, что хоть что-то делается по правилам. Там, где начинаются послабления, там, где черта переступается "ради блага", наступает анархия, - Герхард закусывает губу, смотрит чуть сузив глаза. - Вы хотите, чтобы я сварил оборотное зелье, шеф. Зелье, которое позволяет изменить внешность на любую иную. И хотите вы, чтобы я сварил это зелье потому, что через месяц, когда оно будет готово, вы собиратесь использовать его для того, чтобы подставить или обмануть людей, которых вы подозреваете. Подозреваете на основе того, что почувствовали будучи в анимагической форме.
Тодд качает головой.
- Если мы будем уподобляться им, мы никогда не победим в этой войне.
Он отводит глаза на миг, смыкает ресницы, а потом смотрит на шефа снова.
- Если ты отдашь мне приказ, я его выполню. Но ты просишь меня как друга и как твой друг я говорю тебе, что ты собираешься сотворить глупость, которая больше достойна их, чем нас. И будь я не на твой стороне, я бы согласился без промедления, но тот Руфус Скримджер, которого я знаю, не будет поступать так, как собираешься поступить ты.

Говорят, невозможно остановить взбесившуюся мантикору.
Возможно ли остановить взбесившегося льва Герхард не знал, но полагал, что хотя бы рассмотреть этот вопрос ему придется. В конце концов, Руфус Скримджер нравился ему как человек (да и что уж там, как лев тоже). Их дружба была Герхарду важна, друзей у него было не так много, потому что проверять их приходилось немалой ценой и терять их... терять их Тодд не хотел.
Но тем не менее, идея начальства была... Герхарду она не то что не нравилась, она попросту не ложилась в его мир и законы чести. Но стоило бы уже привыкнуть к тому, что думает Скримджер совершенно иначе.
И все же...
И все же, то, что он собирался делать, как на вкус Тодда, было неправильно. Недостойно.
Герхард смотрит ему в глаза молча, спокойно и слушает этот почти бурлящий поток несдерживаемых слов.
Может быть, если выслушать его, станет лучше? Он выговорится и сам трезво оценит все...
Руфус отводит глаза, берет паузу и Герхард думает, сейчас, сейчас его отпустит горячка и он поймет...
От следующих слов Скримджера аврора Герхарда Тодда бросает в дрожь. Такую, что он опирается пальцами на стол, удерживая равновесие. Такую, что нога отзывается болью.
Такую, что из его лёгких словно разом высасывает весь воздух и Герхард, разом сдувается, опускает взгляд, чувствуя глубоко внутри острую злую горечь.
- Да, шеф, - отзывается он не громко, но больше на Руфуса не смотрит, занимаясь тем, что убирает лишние предметы со своего стола.
- Я сварю для вас это зелье, - произносит Герхард, но смотрит теперь шефу не в глаза, в переносицу, спокойно и совершенно бесстрастно.
"Но я не знаю, смогу ли когда-нибудь снова смотреть тебе в глаза, Руфус"