Как много вдруг изменилось, дорогая Джилл…
Анита подняла голову от домашней работы. То есть, она делала вид, что пишет домашнюю работу, потому что все уже написала. Конечно, не так старательно и тщательно, как могла бы. Кое-где допустила небрежности, что-то не дописала… и почерк был не так аккуратен, как мог бы. Но если бы она не поспешила, то у неё не осталось бы времени подумать. А думалось ей лучше всего над листом чистой бумаги, с карандашом или пером в руках, постепенно покрывая чистый лист буквами или значками.
Если бы ты только все понимала…
Но Джилл не могла бы её понять, даже если бы сидела прямо перед ней. Милая, добрая, легкомысленная Джилл, её верная подруга. Она бы очень старалась, но точно не смогла бы. Потому что у неё в голове все время то один ухажер, то другой, то такой фасон платья, то эдакий, ой, какая прелестная шляпка! Анита коротко и нежно улыбнулась, вспомнив это. Она теперь редко улыбалась… наверное, никогда за последнюю неделю.
Я могла бы написать Барти, он бы все понял. И я даже могла бы послать ему такое письмо. Если бы рискнула. Ладно, теоретически – могла бы. Но, понимаешь, Джил, мы не говорим с ним об этом. Никогда.
Анита вздохнула и снова наклонила голову над письмом – низко-низко, обхватив затылок руками, так, что волосы плотно закрыли лицо.
Она не напишет Барти письма. Не напишет и не отправит. Она не сделает ничего, что может ему навредить. Мало ли кто получит и прочтет это письмо. Раньше она этого не боялась. Соблюдала разумную осторожность, но не боялась. Подписывалась инициалами, прятала записки в книги, прятала между плиток шоколада, осторожничала, как могла, чтоб если что, он мог махнуть рукой и объяснить «просто приятель пишет, ничего интересного». А теперь она просто не пишет ему, бесконечные десять дней. А он не пишет ей. И еще пара таких дней, и она сойдет с ума. Нет, конечно, не сойдет. А жаль. Это было бы таким спасением…
Предположим, что все это правда. Что все было плохо, а теперь исправилось. Что директор, крестный, мистер Саваж – все они и правда преступники. Я не должна отвергать версию только потому, что она мне не нравится. Итак, допустим…
Она аккуратно отложила перо. Положила голову на стол на вытянутую руку. Закрыла глаза. Как отличить правду от вымысла, если знаешь хорошо только одну сторону жизни. Если есть только светлый опыт. Если все, что ты видела от этих волшебников – только хорошее? Если про все плохое только читала в газетах? Хотя нет, кое-что коснулось, совсем чуть...
Анита неподвижно застыла, будто уснула. Глаза закрыты, дыхание ровное. Мысль работает, разматывает память, проводит линии от очевидного к скрытому.
Она вздрогнула, когда её тронули за руку. Слишком глубоко погрузилась в мысли, слишком далеко была от гриффиндорской гостиной, не в здесь и не в сейчас. Потому не сразу поняла, о чем ей говорят. Барти в школе? Что за ерунда, не может того быть!
Но он в школе, его видели. Анита едва не сорвалась с места – побежать, убедиться, увидеть самой! Но куда она побежит? В кабинет к тетушке? К директору? Куда? Увидит его - и что? Бросится на шею?
- Спасибо, я знаю, - Анита закрыла блокнот, на котором лежала, закрыла книгу. То и другое убрала в сумку. Руки дрожали, сердце бешено билось. Живой! Здесь! В порядке! С ним теперь все будет хорошо! Стук сердца отдавался в висках, в запястьях, в ступнях, и она снова с трудом понимала, что ей говорили, и не заметила, когда перестали.

Она увидела его в этот же день за ужином, за преподавательским столом. Увидела, улыбнулась, чуть кивнула. Вижу тебя, рада тебе! И потом взглядывала украдкой туда, чтоб снова убедиться – точно, не мерещится, все еще тут.

После ужина ушла в библиотеку. Куда же еще? Если Барти захочет видеть её, наверняка догадается, где она – где же еще? Тут они познакомились – она злилась и ревела от того, что заклинание не выходило, никак не получалось, а ведь она все сделала правильно! Он тогда подсказал ей, в чем дело. Запомнил ли? Она не спрашивала. Тут она встречала его потом, и не сразу они стали разговаривать. А когда говорили, библиотека будто заполняла весь мир, или включала в себя весь мир, одним словом, что-то с этим миром случалось. Здесь она рисовала для него открыточки и здесь же дарила. Вряд ли он их сохранил. Тогда они казались ей очень красивыми, забавными, смешными. Наверное, хорошо, что не сохранил, сейчас показались бы глупостью.
Анита погладила стол кончиками пальцев – здесь… Пусть они увидятся здесь, сегодня, хорошо?

Как близко! Еще сегодня утром – бесконечно далеко, и она не знала, где он. Знала только, что, кажется, живой. Жадно искала в газетах его имя, надеясь, что оно не окажется в списке потерь. Еще даже днем – далеко, и она едва могла удержать общую нить урока в своей памяти, потому что голова была занята другим. Где, где они? Что с ними? Директор – с ним точно все хорошо, иначе бы это было в газетах. Крестный – если бы он умер, тетя это знала бы, Анита поняла бы.  Мистер Саваж – он столько всего знает и умеет, он наверняка не один… Но каждый раз, как думала о Барти, ей нечем было себя подбодрить. Он умница, он гений, он лучший в мире, но он не могущественный волшебник, не тренированный аврор, не опытный хит-визард, он Барти, ему не место в бегах, его же каждый…
И вот он тут, перед ней. Анита качнулась к нему, полшага сделала, сама не знала, как удержалась, какими силами. Нельзя! Нельзя! Совсем нельзя!
В тот день, когда Барти был у них в гостях, вечером мама пришла к ней в комнату, и они немного поговорили. С мамой у них всегда так, беседы недолги, а потом лежишь, думаешь, думаешь… споришь с ней мысленно. А делаешь все равно – разумно. Потому что помнишь крепко. А ведь она всего-то напомнила своей дочери историю её бабушки, Изабеллы Росс. И промолчала о своей истории – почти такой же. И напомнила Аните, хотя это уж совсем было лишним, она и так об этом помнила, что в случае скандала Барти теряет больше, много-много больше…
Обхватила его руки у локтей, все равно что обняла, на расстоянии полушага, но обняла, вот так. Так же – можно, правда? Погладила пальцами, сжала, скользнула вниз по рукам, до запястий, до ладоней. И замерла так, глядя в лицо. Как же трудно будет отпустить. И вовсе необязательно отпускать сейчас.
- Ты здесь. Я…
Я рада? Да это не радость. Это как выжить, только в голове.
- Если бы ты не появился, я бы сошла с ума. Где ты был все это время?
Даже не требование отчета, вопрос-жалоба, вопрос - запоздалый всхлип. Как же легче стало. Пусть не совсем-совсем легко, ей еще есть за кого волноваться. Но гораздо, гораздо легче.
Анита оглянулась – в библиотеке никого не было. То есть, пара младшекурсников не в счет. Они вряд ли осознают, что именно происходят рядом с ними, и не смотрят на них, сидят над своими фолиантами. Анита снова не обняла Барти, только на мгновение коснулась лбом его груди – и отступила, отпустив лишь одну его руку.
- Сядь, пожалуйста, напротив меня, хорошо? Хочу налюбоваться на тебя. Вдруг ты снова исчезнешь и потеряешься? – Она попыталась так пошутить, но шутка не вышла легкой, в ней было больше страха, чем шутки. – Ты ведь больше не исчезнешь? Ты останешься здесь?

Анита передвинула стопку книг на середину стола, чтоб не так явно было видно, что они держатся за руки. Кому будет до них дело, все равно увидит, но зачем привлекать внимание малышни – обойдутся без пикантных сенсаций.
- Итан… - «И мама» - добавила она мысленно, снова вспомнив вечерний разговор в конце декабря. - Он боится совсем не этого. Не всяких занудных вещей. Ты же понимаешь, от чего они на самом деле в ужасе.
Они – это все-таки больше мама. Боится за неё, хоть и говорит, что плохо будет Барти, и ни слова о ней, Аните. Не потому что ей наплевать на родную дочь и не наплевать на парня с фамилией из «священных двадцати восьми». Потому что уж кто-кто, а мама понимает, что только так еще можно удержать дочурку от глупостей, уберечь от горя, отодвинуть момент, когда её сердце будет разбито. И маме не объяснишь, что она к этому готова, правда, ей не страшно. Она понимает, что такое "невозможно".
Еще час назад понимала. А теперь одно невозможно уже разрушено. Час назад в списке невозможного было видеть Барти каждый день и хоть иногда говорить с ним, вслух, не письмами, не раз или два раза в год – каждый, черт побери, день! И вот это уже настоящее, и она не спит и не сошла с ума, это правда. Он просто пришел и останется. Это не повод тут же залить чернилами весь список невозможного. Но повод поверить в чудо.
- Знаешь, я бы очень хотела, чтоб так и было. Чтоб ты мне рассказывал. Просто слушать, просто спрашивать… у меня же столько вопросов! Обо всем. С тех пор, как ты вышел из нашего дома – все-все, что с тобой было. Что ты видел. О чем думал. О чем хочется думать. Все, что важно для тебя самого. Но это же – невозможно, да?
Она усмехнулась. Им невероятно повезло улучить минутку, когда здесь не толпа, но в любой момент могу набежать. И тем более, если они каждый раз будут встречаться в библиотеке – вот уж занимательная выйдет картинка. Полукровка и «священный чистокровный» - это конечно непреодолимая дистанция, но её можно благополучно игнорировать, что, собственно, она и делает. Если бы не Итан и не мама, она бы вообще могла не вспоминать об этом. Но вот ученица и педагог – это уже дистанция, которую не проигнорируешь, и не важно, что Барти не профессор, а лишь ассистент. Это означает, что их встречи в коридорах будут коротки и до тошноты благопристойны. Они могут видеться часто, но не смогут даже коснуться друг друга, не говоря уже о беседах, выходящих за рамки школьной программы и расписания. Если, конечно, не придумают что-нибудь. Что-нибудь на грани приличия или даже за его гранью. Чтоб можно было долго-долго сидеть рядом, держаться за руки или она бы положила голову на его плечо, закрыла бы глаза – и слушала бы его голос, сшивающий куски разодранного в клочья мира обратно в цельное полотно.