Лавиния Лестрейндж, в девичестве Эйвери, всегда считала себя женщиной практичной и здравомыслящей.
В детстве была послушной и любящей дочерью, в отрочестве - прилежной, исполнительной ученицей. Она всегда поступала как должно, ни секунды не сомневаясь. Ее будущее было предопределено задолго до ее рождения, и так было правильно. Этот путь подтверждал и подкреплял собой многовековые традиции, неизменные и неоспоримые. Так с чего бы ей, глупой девчонке, поднимать бунт?
Она и не протестовала. Ее нареченный, Рикард Лестрейндж, был родовит и богат. После официального знакомства, в копилку его достоинств Лавиния могла добавить "вежлив" и "любезен". Он был истинным джентльменом и никогда не позволял себе проявить неуважение к своей будущей супруге.
К выпуску, коллекция положительных качеств пополнилась определениями "талантливый" и "целеустремленный". Восхитительная партия! Умелый интриган, обаятельный и остроумный. Влюбиться было легко, как и вспоминать одобрительную улыбку матери - она-то все верно рассчитала.
Договорные браки всегда являлись обязательным условием, умелым инструментом-конструктором общества. Благо рода - превыше всего, и уж точно важнее чем юношеские сантименты.
Это маглорожденные и отверженцы могут позволить себе не думать о будущем. Незаметно пришли в этот мир, так ни с чем и уйдут. Древние семьи - хранители наследия. Только рациональный подход и здравомыслие позволяют достичь удачной комбинации. Лавиния никогда не увлекалась шахматами, но от чего-то это сравнение ей казалось наиболее удачным.
Спустя двадцать лет, возвращаясь к теме шахмат, она с прискорбием признавала, что эту партию ее родители проиграли.
С первого взгляда - все безупречно. Они идеальная семья, с идеальными детьми. Уважение, почет, богатство. Хоть девиз рода меняй.
Войдя в дом Лестрейнджей, Лавиния сразу заняла свое место. Она Леди. Ей никто не противился и она быстро утвердилась в новом статусе.
Лучший друг супруга, идеальная любовница, верная жена. Вечная вторая скрипка. Она любила эту жизнь, это ее мир и ее предназначение - поддерживать мужа во всем. Она посвятила себя ему одному.
Была восхитительна, но предсказуема. Предупредительна. Умело обходила острые углы, не встревала в разговоры мужчин, не пыталась быть ему равной, но всегда была рядом.
Никогда не спорила - зачем? Они строят отношения и распространяют влияние в разных тональностях. Она всегда дополняла его.
Как же так вышло, что лишь спустя годы ей открылось понимание того, как мало она знает супруга?
Рикард всегда был "шкатулкой в себе". Он охотно демонстрировал одобрение, лояльность и хорошее настроение, но лишь недавно Лавиния позволила себе заглянуть чуть глубже и задуматься. Действительно ли это - то, что он чувствует?
В их круге принято скрывать эмоции, но Рикард с юношества пренебрегал этим правилом. Сперва это вызывало недоумение и даже неодобрение, не может же наследник рода быть настолько неосмотрительным?  Наблюдая, как их властолюбивые конкуренты раз за разом попадают в ловушки собственных сетей, ей открылось, что супруг - умелый манипулятор.
И это открытие посеяло в ее душе зерно сомнения и даже страха. Попыталась отбросить мысли об этом и отвлечься, но вновь и вновь возвращалась к этому вопросу: насколько ее лорд, ее любимый искренен с ней?
И был ли когда-то искренен?
Выверенные улыбки, обязательные подарки, осторожные поцелуи. Они кружили ей голову, пока супруг буквально отнимал Рудольфуса из ее рук. "Ему нужен наставник, так нужно для блага рода". Ее сердце замирало от счастья, когда он деликатно касался губами запястья ее руки, произнося: "Ты выглядишь утомленной, мой ангел. Ступай в свои комнаты и отдохни. Мы должны обсудить некоторые деловые вопросы". И она смотрела в след лордам знатных домов, поднимающимся на второй этаж поместья, в кабинет. Кажется, они организовали какую-то партию или движение. Лавиния не была уверена, но знала, чувствовала, что что-то будет.. Что-то, что всколыхнет общество и нарушит привычный уклад.
А теперь вот это. Рикард выбрал Беллатрису Блек для ее мальчика, для ее первенца. Мнением самой Лавинии поинтересовались, конечно, но едва ли учли при окончательном выборе.
Единственная характеристика, которая сразу приходит на ум - вздорная девчонка. В глубине ее глаз есть что-то неистовое, живое и стремительное. Она непокорная, дерзкая на грани приличий и очень настоящая, что так непривычно в кругу аристократов. Так чем же руководствовался Рикард, выбирая ее для своего сына? Почему она?
Если в детстве Руди был ее мальчиком, то сейчас он однозначно сын своего отца - манеры, мимика, жесты. Они похоже хмурятся, задумываясь о чем-то, и вместо улыбки лишь чуть ухмыляются самым уголком рта.
Рудольфус так же скрытен и недоверчив, он полон тайн и секретов, и для Лавинии было бы истинным счастьем знать, что по жизни с ним будет идти человек, способный разделить всю тяжесть этих секретов. Таким человеком она стала в свое время для Рикарда.. Стала ли?
Шокированная необычным открытием, Лавиния будто лишилась сил и осторожно опустилась на пуф подле туалетного столика. Потревоженные движением, флакончики с дорогими духами чуть покачнулись и замерли, не нарушая привычный, доведенный до абсолюта порядок. В другое время леди бы посмеялась над собственной неосторожностью и пустыми домыслами, но, нет. Это были отнюдь не домыслы.
Мерлин подери, она более двадцати лет доказывала, что достойна. Она была безупречна для него. Он был ее единственным, но она знала, что не была единственной для него. Разумеется, никаких фактов, просто интуиция. Даже если супруг и имел...связь, она его Леди и его Жена, и лорд никогда бы не позволил и тени скандала коснуться их семьи.
Ее не волновала близость физическая, но вот сердце Рикарда, его душа принадлежали ей. Точнее, ей бы этого хотелось. Она больше всего желала, что бы он доверял ей. Их союз скреплен магией, они - одно целое, как он может сторониться ее, отвергать ее?
Так вот зачем ты здесь, Беллатриса Блек. Отрадно думать, что супруг действительно учитывает интересы сына. Надо полагать, прожив комфортную жизнь с Леди Совершенство он, бедный, был настолько несчастен, что предпочел для своего наследника, второго "я", необузданную и дикую амазонку.
Девчонку Блеков сперва хотелось по-матерински пожурить и научить быть Леди. Это приходит с возрастом и опытом, в конце концов. Потом ее хотелось сломить и подчинить. Теперь же Лавиния ясно поняла, что не Беллатриса должна подвергнуться изменениям.
Рикард. Сердце мое, любовь моя. Увидишь ли ты сталь в моем взгляде? Ты хоть помнишь, когда в последний раз смотрел в мои глаза?
Я помогу тебе вспомнить. Ведь я всегда рядом.

.   Как нужно реагировать, когда начальство вызывает к себе на ковер? Еще в школе этот алгоритм сложился таким образом, что где-то раз на пятый, к Дамблдору Сириус шел как к себе домой. По обыкновению тот кормил конфетами, толкал умную речь, а напоследок пристально всматривался в его глаза сквозь свои крутые очки половинки, после чего виновник прощался по всем статьям и благополучно возвращался в башню Гриффиндора. Но директор остался наставлять юные умы в Шотландии, а Сириус решил пойти на стажировку в Аврорат, где, соответственно, свои правила и свой "ковер".
   Хорошо, что его не предупреждали заранее. Терпением Сириус не отличался и сразу пожелал бы узнать, что такого он натворил. Даже если в памяти и не отложилось ничего плохого, что он мог сделать, поручиться за себя он не мог, так как случаи бывают самые разнообразные: от элементарной белочки, жертвой которой Блэк вполне себе мог стать, до сомнамбулизма. Вполне возможно, что он даже сознательно совершил что-то неподобающее, просто в силу своей неопытности или по незнанию, не заметил этого. Словом, вариантов много, ответа ни одного.
   "А почему сразу что-то должно было произойти? - вдруг пришло в голову Сириусу, когда он остановился в полуметре от кабинета начальства. - Может, меня хотят наградить? Или дать важное задание? Или послать в качестве шпиона к Пожирателям?".
   Разумеется, последнее Блэк добавил смеха ради. Такие миссии по части орденцев, которые, кстати, не спешили никого внедрять в веселую компанию циркачей в масках. Ну или внедрили, а ему не сказали. Дамблдор вообще любил никому ничего не говорить - единственный ответ, который можно было дождаться от старика - пафосно-внимательный взор и невнятное "Очевидно, так".
   Больше всего Сириус сейчас благодарил Джеймса - за то, что тот сейчас не стоял рядом и не смеялся с того, как он, Сириус Блэк, гроза дамских сердец, первый парень в школе и вне школы, отпетый хулиган и прочие титулы, стоит под дверью своего начальника и никак не решится войти. Воображение снова и снова рисовало хохочущего рядом лучшего друга - до тех пор, пока Блэк мысленно не послал его и не постучал в дверь.
    - Можно? - спросил он, но разрешения дожидаться не стал и сразу вошел. - Добрый вечер, мистер Робардс.
   Сириус как-то извиняюще улыбнулся и поспешил присесть на предложенное место. Он не очень хорошо понимал, как ему следует себя вести, отчего слегка заерзал на стуле, но быстро успокоился, стараясь не раздражать своей неусидчивостью. Сцепив руки в замок, он внимательно посмотрел на Робардса, но говорить не торопился, дожидаясь, пока тот не объяснит цель их беседы.
   На самом деле пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, когда было восемнадцатого декабря, но лишь по ходу Блэк понял, что их разговор, вероятно, будет касаться нападения на, собственно, его собеседника и поиска виноватого. Значит, Сириус - потенциальный свидетель? Или потенциальный виновный? Впрочем, второй вариант пришел в голову наобум и его пришлось сразу отбросить, потому что... Он так и не смог завершить свою мысль, не придумав адекватного продолжения.
   Блэк мог поклясться, что в тот день он действительно ушел раньше, чем его начальство, так как едва ли он был таким чудесным работником, чтоб засиживаться допоздна, только если того не требует верхушка. Вот только... технически здание Министерства он не покидал, так как встречался с Рэган после работы. И теперь, когда в его алиби была замешана женщина, имеющая, так сказать, определенные не очень выгодные им обоим связи, Сириус замешкался.
   "Спокойно, он ведь всего лишь спросил, не видел ли ты ничего подозрительного..."
   Эта мысль снова успокоила его. Блэк сдвинул брови, вспоминая события, которые предшествовали его встрече с Рэган.
    - Если честно, я не очень хорошо помню события того дня, - наконец ответил Сириус, пожимая плечами, - а если я ничего необычного не помню, значит, ничего необычного и не случалось. Вроде все было как обычно.

Поллукс ощущает почти что укол совести, видя, какая искренняя улыбка появляется на лице деда, когда он его замечает в доме. А ведь он здесь не просто так, не вспомнил и не приехал навестить - он здесь прячется потому, что тут его точно не станут искать! Укол совести получается отчего-то болезненным, и Дож-самый-младший как-то суетливо пристраивает свой вещьмешок возле ног. А следом за дедом спускается его зверюга, которая косится подозрительно, будто знает всю правду о визите!
- Да, я не частый здесь гость, - Поллукс кивает головой и жмет руку деду, когда тот было порывается его обнять, но тут высовывается Грызлик и тоже с подозрением косится на симурана - мол, чо за болонка? - И правда визит получился внезапный, - надо, наверное, что-то говорить, и Дож-самый-младший торопливо справляется о делах деда, получая вполне себе светский ответ, который, по сути, не говорил ровным счетом ничего. Ну да - считай, чужие люди: это у него бы дома на него бы вывалили ворох информации, но здесь дед откровенничать не торопился. Впрочем, как и сам Поллукс, который кивнул дедовой зверюге. - Ага - помню-помню, - выразительный взгляд достался Грызлику - чтобы и не думал тут кусать или драть симурана. А ну как помрет еще Зевс? Вот дед расстроится! Но пока что Грызлик был занят десантированием на деда после смачного хозяйского чиха, а там как-то и вещи вдруг оказались пристроены, и к столу уже звали. От голода желудок тут же отозвался урчанием: последний раз Поллукс ел дня два назад в той самой Болгарии, где целитель ни пикси не смог сделать с раной. Впрочем, это было ожидаемо, но мало ли...!
- Да, я давно на ногах, а Грызлик у меня - вечно голодный. Ты бы знал, сколько жрут еноты..! - Поллукс сделал было шаг, как замер: на чистом паркете дедова дома оставались смачные следы берцев! Топать в таком виде в столовую? Нет, понятно, что эльфы потом приберут, но все же... И Поллукс присаживается на корточки, быстро расшнуровывая берцы, снимая их и оставаясь в одних плотных носках. Все бы ничего, но носки были штопанные-перештопанные - как и какой-то растянутый свитер, который обнаружился, когда он снимал куртку. На фоне деда с его явно не самыми дешевыми, но хотя бы добротными шмотками, внук смотрелся лютым бомжарой! Нет, деньги у Поллукса водились, да и одежка была нормальная, но какой смысл в дорогом костюме лазать по подземелью? А отец еще подумывал расширять виноградник, и последнюю получку Поллукс, даже не раздумывая, перевел родителю. Кто же знал, что потом он подастся в бега, и деньги станут для него архиважным вопросом?!
А пока что Поллукс догоняет деда, а Зевс следует за ним так, будто тот под конвоем! Дож-самый-младший пару раз обернулся на симурана и все также натыкался в ответ на крайне подозрительный звериный взгляд.
- Как я уже говорил, я тут проездом и не мог не заскочить к тебе. Да, признаю, надо было сначала тебе написать, что ли... но все случилось так внезапно: я как-то и не планировал, что окажусь в Британии. А вот на тебе - оказался! - и тут Грызлик стартанул к столу первым, выпутавшись из рук Дожа-самого-старшего. - Ща по рогам! - только и успел рыкнуть Поллукс, что енот замер на месте, зафырчал обиженно, а потом ответил Зевсу таким же недобрым покосом. Поллукс, не обращая на такое внимания, хватает зверя за шкварник и усаживает рядом собой за столом. Вот теперь наконец можно не светить позорными носками, и он немного выдыхает! Впрочем, дед у него вроде как умный и все дела, поэтому явно ему ненужные вопросы тут еще прозвучат - надо придумать на них вполне правдивые ответы, кстати! - Ты, это, не переживай: у тебя из-за меня проблем не будет, - Дож-самый-младший поспешил успокоить деда. - Не поймают, - и, весело подмигнув Дожу-самому-старшему, Поллукс накинулся на еду так, что сразу спалился тем, как давно он этой еды в принципе не видел, и Грызлик тут от него не отставал. Хотя наглый енот явно врал: три часа назад же сожрал яблоко - кормился же!

О том, что происходит за дверями супружеской спальни, никто не рассказывает вслух - это крайне неприлично. Впрочем, Белла знает по обрывкам разговоров знающих, что именно и как, и, признаться, она всегда считала все это каторгой. Ну что хорошего может быть в занятии, которое приводит к рождению детей? Мать рассказывала, что сама Белла родилась с трудом - все упиралась и не хотела выходить в этот мир. Сестры, конечно, родились легче, но даже так - что хорошего в деторождении? А в зачатии?Сама Белла думает, что у нее никогда не будет детей. И замуж она не выйдет. Сбежит из-под венца куда-нибудь, только не будет выходить за муж за какого-нибудь лорда и становиться настоящей леди, рожать детей и хранить очаг.Впрочем, сейчас это не важно.Белле уже пятнадцать, ей не положено ничего такого знать, но она знает, что это все больно, неприятно и мучительно. Только вот...Пальцы Рудольфа расшнуровывают тугой корсет и он сползает с нее, позволяя наконец-то вдохнуть полной грудью, сразу же распахивается любовно устроенное матерью декольте, где на подъёме туго затянутой груди тревожно блестели фамильные рубины в украшениях гоблинской работы. И Белла поворачивается к Рудольфу, бросает взгляд в глаза, снизу вверх, чтобы приподняться на носки, вжаться пальцами в холодный камень пола...Руди ловит ее на середине движения, подхватывая на руки и губы их наконец-то встречаются. Это так не похоже на тот первый, неуклюжий поцелуй в Выручай-Комнате. Это не похоже ни на что. Ни на что, что она хоть раз чувствовала в своей жизни. Платье ползет под его пальцами следом за корсетом, обнажая спину, рукава сползают с плеч, мешаясь и, прежде чем обвить руками шею Лестрейнджа, Беллатрикс торопливо стряхивает ткань с рук, подаваясь вперед. На столе достаточно удобно и едва ли сейчас ее смущает мертвое тело рядом. Точно так же, как не смущает и то, что высвободив руки из рукавов, она осталась в одной тонкой сорочке - сквозь шелк видно округлую грудь, напряжённую то ли от холода, то ли от чего-то ещё. Ее не смущает больше ничего. Белла подаётся вперёд, интуитивно желая обхватить коленями чужие бедра, но ей мешает платье и подъюбник, потому сейчас она просто прогибается под его руками, скользящими по ее лопаткам. Запускает пальцы в волосы Рудольфа, тянет, заставляя откинуть голову и целует линию челюсти, потом снова - губы, почти наощупь, губами и языком чувствуя на его устах своё имя.

Появляются девочки, одна за одной, так слаженно, как будто кто-то за дверями гостиной дает звонки: твой выход, а теперь твой, а теперь третья пошла. Змеи совсем не похожи на гриффиндорок. Грюм уже привык, что со своими можно и в плюй-камни порезаться, и штуковинами из Зонко обменяться, и в квиддич погонять, и в Чарах вместе поупражняться, друг на друге. Нет, конечно, и у них не каждой дашь почетное звание «своя в доску», но зде-есь... Их прям хоть сейчас в какое-нибудь высшее общество, плести интриги и подсыпать яд. Интересно, им самим так не скучно? Не противно? Самих от себя не воротит? Ядом так и брызжут ведь.
Единственным приятным исключением является сестра Рика. Как только Ровена появляется в гостиной, голова Аластора как-то сама собой поворачивается в ее сторону, и они встречаются взглядами. Ее взгляд его приободряет, заставляет распрямить плечи и пропустить мимо ушей все обвинения в трусости. Вот сейчас пойдет игра, и еще посмотрим, кто здесь трус!
— Ну, все, все, разобрали на сувениры, коллекционеры проклятые, дайте-ка я для вас еще и печенку заспиртую, — он тянется за кружкой, и наливает туда сливочного пива. Сегодня тут потрясающее разнообразие всевозможных напитков, и хочется попробовать всего, но если с чего и начинать, то с проверенного и вкусного. Правый глаз так и косит в сторону Лестрейнджей, и ему стоит большого труда сделать вид, что вообще-то все его внимание сосредоточено на словах слизеринского старосты.
Том на удивление ловко сформулировал весь их галдеж в несколько емких фраз. Вот уж в чем, а в красноречии Риддл силен, этого у них не отнять. Интересно было бы встретиться с ним один на один в каком-нибудь поединке — хоть на Заклинаниях, хоть в Дуэльном клубе, хоть в темном коридоре. Как-нибудь надо будет это устроить.
...Игра началась. Все остальное сразу отошло на второй план. Откровенно говоря, Грюм ожидал, что хозяева вечера рванут с места в карьер и начнут с заковыристых вопросов, но, с другой стороны... Зачем бы им представать перед гостями не в лучшем свете, верно? Очень своевременно ему пришла в голову мысль, что игра тут идет не вполне на равных, и свой своего всегда прикроет. Ну и ладно.
Буквально за пару минут до того, как шляпа должна была оказаться у него в руках, Аластор несколько растерялся, сокрушенный явлением мисс Блэк. Да уж... Куда там Риддлу до этой, серьезно. Но через пару лет должны сравняться. Жалко, что на это уже никому не посмотреть, Вальбурге до выпуска осталось всего ничего. Конечно, виду он не подал, спрятав половину лица за своей кружкой, а потом гроза прошла стороной.
— Вот мне интересно, — пока Злата делала глоток из кубка, гриффиндорец размышлял, что бы такого у нее спросить. Он совсем не знал гостей из Дурмстранга, а что можно спросить у незнакомого человека, еще и иностранца? Конечно же... — Чем тебе не понравился Хогварс? А  выбираю действие... для начала.

Говорят: «Не страж я брату своему!»
Кайлан опровергал эту древнюю мудрость,  будучи ей и защитником, и стражем и цепным псом, если придется. И не только ей. Он, как последний и старший мужчина в семье, оберегал их с матерью не только от любых напастей извне, но и друг от друга, если придется. Со смерти отца- это перестало вызывать умилительный смех, а со службой в ДОМП – начало восприниматься всерьез. Именно поэтому Мюррен умолкает и целиком погружается в ужин, грозовые интонации в голосе Кайлана она отлично слышит и не хочет дергать его. Мать, впрочем, тоже. Просто она сама затронула эту тему. А может, ей так только хотелось бы, чтобы стыд от предстоящего скрылся за злостью на извечный конфликт с матерью.
-Это ты их раздавишь,- тихо добавляет она, разделывая мясо,- Своим армянским обаянием и неудержимым шотландским характером. Им бы не помешала трепка.
Своеобразный белый флаг на примирение. Она готова явиться с повинной, готова на все что угодно, лишь бы ее отпустила. С намеченного они не свернут. Не тогда, когда маглов находят мертвыми то тут, то там, а у них рук на все не хватает. Угрызения совести еще можно пережить, а вот потерять  второго Гранта для них с Каем- смерти подобно.
До самого конца ужина Мюр ведет себя как примерная девочка, помогает за столом и крайне тщательно следит за языком. Ее трясет от ужаса. Но она- выше этого. Сумела пережить уход от любимого мужчины- и это сумеет…
… Дома тихо, тепло, уютно. Это почти аксиома, которая за тридцать лет здесь никогда не нарушалась. Даже, когда кто-то ссорился. Руби отправилась спать, не подозревая ни о чем, везде погасила свет, а ее дочь пробирается по скрипучим половицам коридора в комнату к Кайлану. Они так много раз делали, игнорируя не писанный запрет и возмущаясь на любой грязный намек. Им, на самом деле, никто не намекал, просто если бы таковой был…
В общем, не повезло бы тому умнику, мягко говоря.
Она знает, что Кай ее слышит, даже если бы пол под ступнями не скрипел на все лады, он бы ее услышал. Почувствовал. У них вообще была хорошо развита та часть интуиции, что улавливала приближение или мысль о близком человеке. Вот, казалось бы, ты только подумал о том, что тебе плохо, а брат уже интересуется, что не так и наоборот. Мама и отец, в свое время, объясняли это тем, что они давно живут вместе да и вообще- двойняшки.
Она осторожно открывает дверь на ощупь и заходит в комнату. Всклокоченная голова Кайлана на фоне подсвеченного дворовым фонарем окна выглядит устрашающе.  Ее брат умеет внушать нужное впечатление, даже рта не раскрыв. И черт- так похож на отца, тут Руби Грант душой не покривила- до ужаса похож. До слез.
-Можно я к тебе?,- никаких вопросов не возникает- зачем, почему и что случилось. Она не заснет сегодня без него, ее слишком колотит от всего этого, крайне дерганный год заканчивается не лучше, чем начался.
Она, справедливости ради, со своей подушкой. Одну на двоих, по их богатому опыту, делить не слишком удобно. Мюррен, как пятнадцатилетняя девчонка, забирается на кровать Кая сначала коленями, а потом и ныряет под одеяло, сворачиваясь под боком у мужчины в клубок и чувствуя себя в безопасности, когда он ее обнимает. Какое уж там Министерство и  заклятия: в руках брата не страшно ничего. Совсем ничего. И можно даже уснуть, если приложить усилия.
-Я тебя люблю. Только никому не говори,- по старой, дурацкой детской дразнилке-традиции говорит Грант, уткнувшись носом в грудь Кайлану.

Иван усмехается в усы и вежливо склоняет голову: он оценил и обращение, и упоминание имени батюшки, и то, что его собственное имя при произношении не исковеркали на "англицкий манер". Они с мисс О'Флаэрти знакомы давно, и этого вполне можно было ожидать, но ожидание - это одно, а реальность зачастую бывает совершенно другой. Ему ли не знать о подобных коллизиях и метаморфозах?
- Я нисколько в вас не сомневаюсь, и я смею надеяться, что вы также не сомневаетесь во мне, - глаза сверкают лукавым блеском, и они оба знают, о чем же пойдет речь дальше, и это будет вовсе не про пациента, поговорить с которым так надобно аврору. - Я так полагаю, что снова озвучивать мои предложения нет смысла? Иногда мне кажется, мисс О'Флаэрти, что мне надо стать каким-нибудь преступником, чтобы вы за мной гонялись, а не бегали от меня и от Мунго, - все тот же лукавый блеск, но Иван не тот человек, который станет читать нотации: он может пожурить, но не более того. Во всяком случае, пока ситуация не становится критической, и тут он уже забывает про мягкость, показывая медвежьи когти, ставя перед фактом и не оставляя выбора. С этой его "милой" стороной мисс О'Флаэрти успела столкнуться в самом начале лечения, когда, попытавшись махнуть на все здоровой рукой и списав на безнадежность, она решила, что усилия целителей здесь не помогут, и ей нечего делать в стенах клиники. Иван ее разубедил сразу же и бесповоротно, отобрав палочку и привязав к больничной койке. Но именно такое его решение и помогло, о чем мисс О'Флаэрти вспоминала наверняка с толикой благодарности и закрывала глаза на жуткий целительский произвол и насильственные действия, направленные на удержания сотрудника аврората.
- Чай - так чай, - Иван с радостью на такое соглашается и деловито перебирает различные баночки, которые у него не только не переводятся, но и множатся. Об этой его привычке осведомлена, наверное, вся клиника, и только миссис Дэвис все упорно пьет с ним кофе, будто проверяя коллегу на стойкость и прочность. Иван до сих пор давится этим кофе, надеясь, что когда-нибудь Селестина окажется здесь, в его кабинете, и он заварит ей самый вкусный чай из своей коллекции. - У меня есть совершенно потрясающий рябиновый чай - вам он должен понравиться, мисс О'Флаэрти. Рябина - это не только отличная составляющая для настоек и целительных средств, но эта ягода также обладает и тем самым тонизирующим эффектом. Но вам бы лучше отдохнуть, мисс О'Флаэрти. Хотя о чем это я? Вы же меня не послушаете, - Иван улыбается и тут же принимается "колдовать", заваривая свой расхваленный чай и не сомневаясь, что барышне он понравится. Разве может не нравиться чай? Это же не мерзкий кофе! И запах той самой рябины, морозной, почти русской, заставляет Ивана ностальгически вздохнуть. Когда-нибудь у него будет свой домик под Москвой и целая рябиновая роща, где сочные алые ягоды яркими пятнами будут контрастировать с белизной зимнего русского снега. Эту картину он представляет себе очень давно, почти детская мечта, вызванная рассказами родителей, которую Иван пестует и лелеет, держит ото всех в секрете, как что-то лично, и суеверно опасаясь, что, если мечту озвучить вслух, но она точно не сбудется.
А чай уже заварен, и он разливает его по кружкам: первым делом - гостье, а уже потом - себе. Чашка занимает свое место подле мисс О'Флаэрти, а свою он ставит на стол возле кресла, когда голос барышни отвлекает его от очередной лекции про чай, которые Иван со вкусом всегда рассказывает всем, у кого не хватает такта его перебить.
- Да-да? - он поднимает голову, внимательно смотрит и ахает, подаваясь немного грузным телом вперед, опираясь на стол и прищуриваясь, будто от этого ему станет лучше видно, и малейшие детали мигом окажутся, как на ладони. - Это же? - недосказанный вопрос повисает в воздухе, пока он пытается разобраться сам в этом видении, где логика вступает в противоборство с его извечной верой в чудеса. - Но, мисс О'Флаэрти, как и откуда? - это ему хочется узнать и узнать прямо сейчас, что Ивану приходится себя сдерживать, чуть ли не насильно усаживая себя в кресло и притрагиваясь к чаю. - Вы хотите сказать, что физические тренировки вернули вам частичную подвижность? А что касается ощущений, включая тактильные контакты? - еще ему хочется прямо провести детальный осмотр, проверить рефлексы, снова попробовать исправить - а вдруг получится? Но это будет невежливо: хватать мисс О'Флаэрти и тащить ее в смотровую, когда она от него и без этого бегает, а чай может остыть.
- Ваш сюрприз удался, - Иван улыбается и тоже берет в руки чашку. - Как вам чай?

Camille Saint-Saëns - Danse Macabre

Смерть приглашает на вальс один-единственный раз – и искренне жаль тех, кто отказывается разделить с Ним паркет.
Европа сгорает войною, робко решив принять Его руку – и оказавшись втянута в бесконечный Totentanz, пляску смерти. Война в магическом мире практически ничем не отличается от того, что творится среди магглов - разве что за исключением самого театра боевых действий. К примеру, захваченный маггловским командованием в сороковом году Париж, склонил голову перед магической армией лишь в сорок третьем – и то, неохотно, всюду скалясь партизанами и кровавыми проклятьями.
Впрочем, было и иное – но чаще всего, армия магов брала легко страны – и с огромным трудом конкретные города. Оседлость магического сообщества была самой непостоянной вещью – а вот хорошо защищенные древней магией министерства и школы отдавались… не настолько охотно. Но – то была не такая уж и приоритетная цель. Не плен, не истребление – но установление нового порядка.
Не создание из руин нового мира (впрочем, не без этого, особенно этим жарким и душным летом) - а качественное изменение самой ткани этого мира. Не из старых кирпичей новый замок – а из легчайшего, но самого крепкого во вселенной шелка.
Территория Империи – магическая Австро-Венгрия не делилась и делиться не собиралась, особенно под новой властью – была чем-то вроде испытательного полигона. Германия – о, эта страна, измученная войной, отлично подходила для того, чтобы кардинально менять мир – но она всецело была ориентирована на войну. Австрия же, особенно ее столица – нет, магические кварталы тут почти не тронула война, да и страна была практически полностью открыта для посещения.
И еще она была первой ласточкой нового уклада общества.
В первую очередь, это касалось ключевых моментов – Статуса Секретности, этого воистину людоедского правила, которое почему-то заставляло магов превращаться в крыс при виде магглов. В Вене Статус Секретности был отменен полностью. Нет, конечно, это не звучало как «о, мы маги, а теперь мы покажем фокусы» - но тем не менее, магам было позволено колдовать везде, где им заблагорассудится, не отводя взгляды и не стирая памяти.
Разделения на магические и маггловские кварталы также не было – точнее, оно, конечно было и магглов в магические пабы, лавки и прочие заведения никто не пускал – вот еще, что эти животные там забыли. Но тем не менее, они ходили по этим улицам, они работали в этих местах.
И, на удивление, несмотря на тяжелые первые годы, сейчас уже все воспринималось магглами как должное. И если поначалу маги опасались использовать при них магию, то теперь никому даже в голову не приходило обращать внимания на этих несчастных вырожденцев.
Не говоря уже о том, насколько ярче стала жизнь всего магического общества – лучшие театры, опера, рестораны… Раньше о таком могли знать лишь магглорожденные, чистокровные же австрийцы считали, что посещать места скопления магглов – самое постыдное, что может быть. Несмотря на то, что в местах скопления магов ничего кроме как вечных досужих светских сплетен и не было.
Впрочем, для приезжих и уезжающих правила были строже – с магглами, все же, немного работали обливейторы. Не хватало еще, чтобы они выбалтывали важные сведения. Ну а приезжих магов просто инструктировали – но держать язык за зубами не требовали. Пожалуй, в сорок третьем Вена была единственным городом, где были только рады шпионажу.
Этой ночью здание Оперы было, пожалуй, набито битком совершенно необычными гостями. Здесь достаточно тесно соседствовала как маггловская, так и магическая аристократия – но, конечно же, бал-маскарад тем и был хорош, что никто доподлинно не знал, с кем танцует. По крайней мере, в залах было достаточно темно, а также в воздухе было натянуто достаточно легких размывающих границы восприятия чар, чтобы вечер был волшебным для всех.
Впрочем, в танцевальном зале к этому часу были одни лишь маги – иначе появление припозднившегося гостя не вызвало бы такого ажиотажа. И нестройных аплодисментов, и тихих возгласов, и тостов за здравие.
Рядовой светский раут своим прибытием почтил сам герр Геллерт Гриндевальд.
- Не стоит, - коротко осадил он своего спутника, который явно хотел привлечь всеобщее внимание, недовольный предположительно тихим приемом. Сам же Геллерт в принципе не имел ничего против замершей музыки и остановившихся пар – а также всех взглядов, которые оказались прикованы к нему. – О, прошу прощения, - картинно усмехнулся Геллерт и провел ладонью у себя перед глазами, сотворив маску из воздуха.
Зал тотчас расслабился, будто дело было в том, что он пришел без маски, а совсем не в том, что пришел – он. Музыка почти сразу зазвучала вновь, но явно сменила тональность.
Вот здесь против Геллерт совершенно не возражал.
- О, прекрати, Вайнц, - отмахнулся он, взяв из руки соратника бокал. – Мы всего лишь пару часов назад взяли эту стерву Данцкре, я имею право расслабиться, - Гриндевальд смеялся, но глаза его – нет.
Час сорок назад по его часам они взяли Эльзу Данцкре, удивительно упрямую и сильную ведьму из сопротивления. И фрау Эльза действительно нужна была живой – а задавить желание сделать с ней что-то удивительно противное было крайне сложно.
Впрочем, Геллерт сожалел лишь об одном – о том, что у него нет маховика времени. Очень уж хотелось перенестись в будущее и посмотреть, как Железная Эльза раскается в своих заблуждениях. А пока же она ждала своего часа в Нурменгарде.
Ради блага, все ради блага.
Геллерт не притронулся даже к своему бокалу, взглядов выловив в толпе мелькнувший яркий след – словно крыло невозможной птицы.
О, надо же. Совсем юная леди.
И кружится в вальсе с не самым подходящим ей кавалером.
Интересно, это недоразумение – молод, хорош собой, уже сразу видно, как безбожно глуп и нелеп, а также влюблен – уже является женихом или можно спасти принцессу от самого страшного дракона – скуки?
Геллерт не останавливает пару – молодой человек проявляет чудеса сознательности и замирает с партнершей сам. Отдает честь. А, кто-то из детей. Что ж, он всегда рад новым лицам – только, пожалуй, печати интеллекта им недостает… Фамилия… Кхм, да. Точно – фон Дорн. Старший сын, Фридрих-Йорингель.
Верно говорят, на детях гениев природа развлекается. А меж тем, пара остановилась не из-за него, а из-за окончания вальса. О, какая жалость.
- Не позволите ли украсть вашу даму? – Геллерт коротко усмехается и кланяется девушке. Она не австрийка и не немка – но тем приметнее. Высветленная – или бледная от природы – кожа, смоль волос, огонь во взгляде. Губы тронуты кармином, темная полумаска.
Точно, сынок фон Дорна собирается женится.
- Откажете ли старому вояке, фроляйн? – со смехом спрашивает Гриндевальд у девушки на английском, но даже не трудится убирать из речи акцент. Все говорят, что итог получается очаровательным. Впрочем, со «старым воякой» он немного перегнул – тут спасает разве что китель. О, ну и да – мало кто приходит на балы в кителе, но Геллерт тут давно законодатель мод. Не в парадной же мантии ему командовать, право слово.
Взяв даму за руку, он коротко и легко проводит над ее головой, создавая в непокорных волосах живые цветы. – Лугнасад, мисс, - он целует ей руку перед тем как вывести в танец. – Не стоит планировать собственную свадьбу, когда где-то женится Луг, - Геллерт позволил себе короткую усмешку. - Могу я узнать ваше имя, фроляйн?
В ее глазах – огни, но быть может, это всего лишь отражение свечей, парящих под потолком. В волосах же – лаванда, жимолость и жасмин, сплетенные с колосом пшеницы. На удачу? Или, быть может, это последний сноп, «старая ведьма»?
Скрипки тихо стонут в такт первым шагам..

Вот так, кто-то из тех, из тех, кто был до неё… Это не принесло облегчения, не сняло ни камня с души, ни чувства ответственности за происходящее. Напротив, это шокировало, спутало мысли, вызвало недоумение – это не вчерашние дети такое творят? Не потерявшиеся в жизни молодые люди, захлебнувшиеся в своих перезрелых подростковых обидах, это взрослые, очень взрослые, зрелые, черт возьми, маги.
Застыла – прямая, с немигающим взглядом, руки неподвижно лежат на коленях, губы сжаты. На лице – недоумение, разочарование. Зеленые глаза темнеют, брови сдвигаются. Опустила взгляд, хмурясь, подумала сосредоточенно. В мыслях промелькнуло, оставшись невысказанным вслух – говна им на лопате, а не власть одного. Тем более, такими методами…
Эта мысль сработала как антизаклятие: Минерва выдохнула, сморгнула, откинулась спиной на спинку кресла, потерла пальцами лоб под волосами. Хотела ответить, но поняла, что в уме вертится только что-то очень неприличное, многоэтажное и преимущественно на старошотландском. Потому еще немного помолчала, переводя непосредственную реакцию в благопристойнее слова.
- Я поняла вас, профессор, - проговорила медленно. – Это ужасно. Ужасно, что вы сказали мне только сейчас, хотя, наверняка, думаете об этом давно.
А сама-то – сколько таила в себе свою злость и решимость уйти в ночь, с одной волшебной палочкой и парой амулетов? Яблонька и яблочко, гори все огнем.
Помолчала еще. Слишком много мыслей сразу, слишком много внутреннего огня нужно пригасить сейчас, присыпать пеплом мыслей, сохранить на потом. Посидела, все так же глядя на чашку с чаем. Чай медленно остывал, она – тоже. Лицо спокойно, все спокойнее, все задумчивее. Пальцы левой руки будто медленно прядут невидимую нить, в голове пряжа слов свивается в нить мыслей. И вдруг замерли пальцы. Минерва подняла голову, с улыбкой взглянула в лицо учителя.
- Пожалуй, это самая трудная проблема, которая на нас сваливалась в последнее время. Я все еще не представляю, как мы с ней справимся. Но раз у вас есть план, приказывайте, mon general, я полностью в вашем распоряжении. Только у меня есть одна просьба. Нет, две, две! – Минерва показала два пальца для убедительности. Взяла чашку, обхватила её ладонями – чашка привычно ткнулась в объятия, как теплый доверчивый котенок. – Во-первых, мы с вами не будем заострять внимание на том, кто там чей ученик. Это многое проясняет, но ничего не меняет. Я понимаю, что для вас значит ответственность. Для меня она значит то же самое. Но если бы это все устроили марсиане, мы точно так же не остались бы в стороне. И второе. Вы ведь не станете меня беречь и щадить только потому, что я женщина и пока еще не слишком стара? Вы же понимаете, что с вами или без вас я бы все равно так или иначе в это бы ввязалась? Я взрослая самостоятельная работающая волшебница, но вы – моя голова, а я ваши руки. Без руки, если что, жить можно, без головы – нет. И вот что. Нам ведь понадобятся помощники в Министерстве. Я знаю нескольких человек, кому можно совершенно доверять, я поручусь за них. Вы тоже знаете, конечно. И даже больше. Но в нашем деле никто лишним не будет.

Урхарт скептически хмыкнул. Он бы очень удивился, если бы этих франков хватило бы на шоколад - в "Спящей Мантикоре", в самом центре магического Руана. Но раз Минерва один раз уже удивила его сегодня, почему бы не дать ей шанса удивить еще раз? Он сунул монеты назад в карман и присоединился к очереди в кассы, с интересом осматривая магглов. Некоторые магглы платили ему тем же, и судя по взглядам - однозначно распознавали в нем чужака. Вот МакГонагалл была здесь своей, несмотря на английский акцент. Он почувствовал себя магглорожденным в Косом переулке и очень мило улыбнулся вежливой кассирше, понимающий взгляд которой в обоих мирах означал одно и то же. Но Урхарта этим было уже не смутить, а Минерва, к счастью, не заметила. Незачем было портить хорошее приключение ненужной неловкостью.
- Ты уже выводила в маггловский мир бестолковых волшебников? - полюбопытствовал он. - Или это эксперимент?
Наверное, экскурсии по маггловскому миру могли бы иметь успех. Если бы удалось убедить Министерство, что Статут пострадает от этого не больше обычного.
Все то, что Минерва так подробно разъясняла, Элфинстоун знал и до того, как минимум наполовину. Но отчасти не представлял, что известные по книгам явления будут выглядеть именно так, отчасти не хотел прерывать инструктаж. Ему нравилась метаморфоза маленькой потерянной девочки в уверенного в себе лектора, который перекрывает ему буквально все пути к неведению. Это подходило ей гораздо лучше, чем работа в ДОМП - как ни обидно было признавать, что не все ценные специалисты должны достаться хит-визардам.
- В добродетелях, - с сомнением повторил Урхарт. - Я могу уточнить у твоего отца, но кажется, добродетель в том, чтобы... ммм... поститься и молиться. Думать о религии... и не ходить в кино.  Или это другая разновидность добродетели?
Магглы были большими выдумщиками, от них стоило ожидать еще и не такой изобретательности! Вот например, они изобрели последние ряды в кинотеатрах. Понимающая мадемуазель кассирша продала билеты так, чтобы все сидели подальше друг от друга, а расстояние между рядами почти позволяло вытянуть ноги.  И когда начал гаснуть свет, Урхарт обнаружил, что в театре не бывает такого ощущения, как здесь, что тебя оставляют наедине со зрелищем.
Он без возражений вынул палочку, установил барьер, не пропускающий звук наружу, и очень мягко заметил:
- Ты очень предупредительна, Минерва. Совсем немного слишком предупредительна. Дай мне шанс справиться с этим фильмом самому, ладно?

- Старший целитель Пуэлл, вас... - договорить кто-то из стажеров не успел, так как прямо перед ним захлопнулась дверь по велению медсестры, с напряжением следящей за тем, как изящные руки с осторожностью выводят узоры в воздухе, словно переплетая тоненькие нити между собой в причудливые узоры.
Просматривать хрупкие, будто хрустальные, воспоминания, не причиняя при этом дискомфорта и без того измотаному организму, было делом нелегким, требующим предельной сосредоточенности и максимума отдачи, поэтому Гвендолин было нельзя отвлекать, что так неосторожно попытался сделать еще не совсем сотрудник Мунго, видимо, посланный, кем-то из заведующих. Не сказать, что образы были какие-то запутанные, но их было много, с ними нужно было работать, их нужно было понимать и отыскивать среди них нужные, ключевые, которые повлекли за собой все остальное. Случай был не единичным, когда несчастной жертве просто попытались "вырезать" кусок памяти. Чудом хоть рассудок не повредили, но ведь теперь этот "вырезанный" кусочек нужно было поставить на место или хотя бы его чем-то заменить. Нет хуже зла, чем неквалифицированный легилимент, возомнивший себя мастером - в этом Пауэлл убедилась еще раз, наконец, покидая сознание пострадавшей и устало улыбаясь медсестре.
- Все не так плохо, но нужно разрешение от родни девушки и заведующего отделения, так что сейчас я ничего сделать не могу. - собственные слова действительно радовали, как и любой случай, когда она действительно могла помочь людям.
- Это прекрасно, миссис Пауэлл, но вас искали. Кажется, что-то важное.
Что могло случиться такого экстренного, что за ней послали в срочном порядке? Все старшие целители знали, что она пошла работать с последствиями ментальной магии и не стали бы беспокоить, понимая ответственность. Поблагодарив медсестру за информацию и за то, что не дала никому помешать процедуре, волшебница поспешила покинуть палату, боясь даже представить что случилось, так как коридор встречал её диким количеством народа, словно на их этаж сбежались еще, минимум, два отделения в полном составе. Путь до приемных покоев был удивительно насыщен полуживыми людьми, над которыми стояли колдомедики и пытались хотя бы понять куда отправлять все это. Где-то на горизонте еще мелькнула аврорская униформа.
Теперь хотя бы стало понятно, кто завел всю эту карусель. Что-то глобальное, раз столько пострадавших. Голубые глаза вскользь пробежались по общей картинке, выхватывая лишь куски, так как рядом оказался, как удобно, заведующий их отделением с крайне взволнованным выражением лица.
- Старший целитель Пауэлл, вы крайне нужны в седьмой палате. Бумаги почти заполнены, но, боюсь, их скоро придется переоформлять. - такие фразы нечасто услышишь от этого человека. Он всегда говорил, что медики могут практически все, не признавал, что нет шанса на поправку, а тут....

Седьмая палата встречала гробовой тишиной и приторным ароматом чего-то похожего на гниение. Три кровати были заняты и над двумя уже стояли старшие целители, а около третей сидел бледный, как полотно, стажер третьего курса, нервно озираясь по сторонам и не зная, что же предпринять. Спасибо ему за то, что хоть сам ничего делать не стал, а, завидев, Гвендолин лишь поспешил передать ей бумаги и, уточнив, что его помощь не требуется, ретировался за двери. Его можно было понять. Малоприятное зрелище - тело, которое и живым-то назвать трудно, особенно, если прочесть неутешительные результаты проведенной в приемных покоях диагностики. Раны разной степени тяжести и давности, будет чудом, если заражение не пошло, содранная кожа, переломы, да еще и, судя по всему, попытки что-то сделать с сознанием жертвы. Такое увидишь не каждый день, не каждый, даже бывалый вояка или медик, выдержит подобное зрелище, да еще и с поправкой, что в таком состоянии находится твой хороший друг со школьных лет.
Вдох-выдох. Отчистить раны от заражения и гноя, наложить обезболивающее, вправить кости, наложить шины и послать медсестру за зельями и мазями. Сращивать все это заклинанием было делом небезопасным для истощенного организма, который и без того балансировал на грани жизни и смерти. Нельзя было ошибаться. Магия магией, но такого тело может и не выдержать, к тому же, там еще какой-то магический вирус может быть или последствия темных проклятий. Лучше не рисковать. Главное сейчас - стабилизировать состояние, чтобы исчезла угроза смерти, и дать организму хотя бы немного восстановиться самостоятельно и с помощью зелий, которые точно не вступят в реакцию с тем, что могли в несчастного Аластора влить эти экспериментаторы-психи. Потом уже, если выживет, буду аккуратно долечить все, чтобы уже точно не навредить и знать с чем имеют дело. Все же первостепенно именно спасти жизнь, разобраться со всем остальным можно закончить после стабилизации состояния.
Пугал еще и тот факт, что с сознанием все могло быть еще хуже, чем с телом, но им все равно придется заниматься позже, а это может дорогого стоить, но сейчас на это нет ни разрешения, ни времени, ни сил. Тем не менее, после применения базовых заклятий, когда раны промыты, на них наложены повязки с мазями, как и на места, где содрана кожа, сломанные кости правильно зафиксированы, внутрь влито кроветворное и восстанавливающее, картинка, даже на диагностике, стала более радостной, говорящей о том, что сам человек еще хочет жить, что его организм борется, активно принимая помощь и пытаясь выкарабкаться.
- Скорее всего, скоро поднимется температура, её не сбивать, если не станет угрожать жизни. Если очнется, - хотя это маловероятно, - Нужно позвать меня или другого старшего целителя отделения. Если доживет до утра, придется переводить в палату травм от темных или от ментальных. В него, с большой вероятностью, влили не одно зелье, так что при рвоте, затруднении дыхания,  резком поднятии или падении температуры, нарушении сердечной деятельности, любых других отклонениях от нормы - звать старших из Отравлений, ясно? - Гвендолин очень надеялась, что молоденькая медсестра справится, так как с пострадавшим надо провести всю ночь, за которую, скорее всего, все и решится. Выкарабкается или ей завтра на него похоронку оформлять.
Пауэлл бы и сама осталась, если бы не еще пострадавшие в подобном состоянии и даже хуже, которых осторожно левитировал в палату и на кровати младший медицинский персонал, тут же убегающий за другими и чтобы помогать старшим в приемных покоях. В любом случае, она все еще будет в отделении так же до утра, так как уйти домой, пока они всем хотя бы минимально не помогут, не получится. Значит, если что-то произойдет, то её обязательно позовут, хоть ночью, хоть утром.

- Я использую Hollo, это аналог. И, разумеется, я могу вам рассказать, как оно работает.
Антонин как раз спокоен, смотрит почти что с сочувствием:
- Сложно сориентироваться в этом бурном мире войны, особенно если не знаешь его законов, верно? Для многих место на передовой - совершенно не то, где они могут принести больше всего пользы, даже если их убеждения требуют действий. Это как с детьми, - пока они плохо знают мир  взрослых, они хотят быть аврорами. У маглов еще пожарными. Героями. Потом они вырастают, и начинают понимать, что ради того, чтобы авроры работали, пожарные тушили пожары, а герои... геройствовали, куча народу должна учить, лечить, шить одежду. А когда эти люди пытаются быть аврорами, их убивают. Просто потому, что портными или учителями они были намного более талантливыми. А главное, они могли принести своим идеям куда больше пользы, оставаясь уважаемыми гражданами.
Долохов поводит плечами и остается сидеть как сидел, - участвовать в самобичевании Минервы он не собирается, - мадам профессор справится сама, вон, уже до "апофеоза бестолковости" дошла. Похоже, что она действительно хороша как учитель, - думает Антонин, - спокойная, уравновешенная. Разумеется, ни разу не боец на практике - выпусти её и в следующий раз она заколдует парты, чтобы пинали врага... или перила, чтобы они исчезали, кусачие книги и рычащие стулья - её природный максимум - но для того, кто работает с детьми, это скорее плюс.
- Давайте вы научите моего патронуса говорить? Никогда не слышал о такой модификации этого заклинания - наверное это исключительно английское колдовство, но звучит прелюбопытно. А я расскажу вам про то, как работает заклинание вызова авроров.

Рикард ловит Антонина и Эдварда еще утром, когда уходит от Тома, и говорит что надо кое-что обсудить. Это уже почти кодовая фраза: «что-то» - это пагубная привычка Тома резать себя на крестражи. Иногда они собираются втроем и говорят об этом: с того самого момента, как Том воскрес в шестьдесят восьмом.
    Вечером они встречаются «у Тони» - в его личной комнате в ставке. Лестрейндж крутит в руках записную книжку: он нервничает и боится что-то забыть: а за сегодняший рабочий день, он сделал, что называется, «домашнее задание» и пришел на встречу подготовленным. Он почти уверен, что не он один. Потому что и Долохов и Мальсибер знают о жуткой смерти бедного Уильяма, а значит тоже могли сделать свои выводы.
   Он садится на стул, развернув его спинкой вперед и скинув на эту же спинку мантию, складывает сверху руки, все еще не выпуская книжку, и обводит двух своих собеседников взглядом. На их первый подобный разговор это совсем не похоже.
   Потому что в первый раз он говорил сначала отдельно с Антонином, а потом с Эдди, и лишь убедившись, что оба согласны провел переговоры на троих. Тогда они просто порешили следить за состоянием драгоценного Милорда, и Рикард стел разрабатывать ритуал. Сейчас тот был уже готов. Для него даже были готовы ингредиенты.
   И последний лежал сейчас в записной же книжке, во внутреннем  магическом кармашке, что был не многим больше самой книги: колбочка с кровью. Попади эта колба к их врагам, и все могло бы закончится весьма печально, хоть и не смертельно. Даже обладая его кровью – Тома было почти невозможно убить*.
   Оставалось надеться, что тот нервничал дальше больше, чем сам Рикард и ничего не заметил.
- Мы говорили вчера с Томом о смерти Уильяма. Из его слов следует, что он не помнит факта убийства: как, зачем, что. И это не первый раз. Я не могу сказать что это, но уверен в двух вещах. Первое: мы не можем больше откладывать, стоит посвятит в проблему остальных и провести ритуал, который не позволит ему снова создавать крестражи. Второе: рецедив может произойти снова. Но умирать Том не должен. Я бы связал эти выпадения именно с первой его смертью. Это похоже на некоторые практики вуду, и на то, как описывают первых оммедзи, что уничтожили свою целостность пытаясь вызвать как можно больше шикигами. Но все равно другое, потому я пока не могу сказать, что именно это было.

- Он – сюзерен всем нам шестерым.  Да, глупо класть все яйца в одну корзину, - Эдвард как обычно рубит с плеча то, что не слишком хотят говорить остальные, манера у него вести диалог та еще. Но мальчишка Крейтон был один из тех, кого он вывел на вербовку он, так что тут нет смысла отмалчиваться и делать вид «ах, это нужно намекнуть, а об этом итак все знают, а вот это всуе говорить и вовсе не стоит». Причем – даже с остальными Рыцарями.
В конце концов, колдомедики у них были народ особенный – одно дело Руди (который мог скальпелем одинаково виртуозно и спасти, и расчленить) или его сын (только расчленить), но совсем другое – такие как Уилл. Он был как раз из тех единиц, к которым можно было тащить покалеченных в боях товарищей с криками «но не в Мунго же!» в любое время дня и ночи. И из тех, к кому еще и с простудой приходили, чтобы на посту не смущать покой господина.
И по сути Эд бы слова не сказал, если бы Том убил мальчика сам, просто так – просто из-за того, что не с той ноги встал. Но – в здравом уме и твердой памяти.
И потому – повод для паники для прочих рыцарей был отличный. Объединяющий фактор весьма и весьма мощного калибра.
Одно дело – остановить повелителя во труде разрушения себя, но другое не менее важное – спаять их друг с другом еще крепче. Этот вариант упускать было бы глупо.
- Но круговая порука. Это касается каждого – и хватит по этому поводу шептаться по углам. Не говоря о том, что участвуй, не участвуй – все равно Том не станет разбираться и искать того, кто прав, а кто виноват, - Мальсибер трет глаза. Прямо сказать, характер у Тома мягче с годами не становится ни на йоту, скорее наоборот – и если бы по юности он еще бы долго разбирался на счет того, кому же из рыцарей пришла в голову сия славная идея, то теперь скорее всего он ощутимо порубит из в капусту сплеча, не слишком анализируя, кто из них был зачинщиком, а кто вообще подчинился стадному инстинкту, кто был против, а кто – вообще не в курсе, что творится. – И потом, даже если что случится – ну останется у него кто-то, кто не знает всей сути проблемы… Это и будет потеря, - Эдвард качает головой задумчиво. – Том итак нам верит постольку-поскольку, я не думаю, что ситуация усугубится от еще одной тайны.
Мальсибер не озвучивает, что это им он верит частично – параноик Лорд тот еще, а его подозрения только потому не притопили ни одного из них, что он знает прекрасно – Рыцари структура такая, сама себя отлично регулирующая. Опять же, Рикард-то предан ему, Тому, до безумия. Тони тоже (причем до безумия – в буквальном мысле), но Долохов всегда был себе на уме среди них, а вот Лестрейндж – это у Тома основная «рабочая» сила в плане того, чтобы держать всех привязанными к себе.
И соответственно… Рику важнее всего уберечь Тома от самого Тома же – неважно, что он сейчас скажет им, неважно, что он скажет и остальным – цель у Рикарда совершенно личная и непрактичная. Том ему друг, брат, мальчишка, которому он протянул руку много лет назад. Тогда они не знали, чем это кончится, а сейчас… Что бы сказал сейчас Эд тем юным болванам? Бежать от сироты без роду и племени?
Нет, скорее – держать его крепче.
- Будет хуже – это точно. Собрать Тома обратно – говорится в некоторых книгах, что можно, но это совершенно не наш вариант, да и это все еще может его убить, теперь уже бесповоротно.  Я согласен на ритуал, не уверен, что это поможет, но зафиксировать ситуацию на уровне, когда наш Лорд безумен, но еще не как мартовский заяц – неплохая мысль. Явно же мы будем все участвовать или нет – знать о ситуации должны все.