Чем дольше Мэри открыто рассказывала о кусочке своей жизни, тем больше Ровена хмурила светлые брови, а взгляд плавно огибал тонкие черты юного лица. 
Ей хотелось верить. И леди Мальсибер верила. Вот только что-то упорно не желало сходиться. Она не имела должного представления о жизни магглов, чтобы задавать какие-то соответствующие вопросы. Но то, что девочке должны были обеспечить надлежащий уход, знала точно. И, вероятнее всего, обеспечили. Только говорить она не хочет. Стыдится? Думает, Ровена ее за ручку приведет, как маленькую? Нет, этого женщина делать не намеревалась – она итак погрязла во всем этом. Зачем ей утопать еще больше!   
– Послушай, Мэри, – Мальсибер говорит спокойно, будто обращается к дочери. – Есть вещи, о которых мы не хотим говорить. И гораздо правильней будет оставить вопрос без ответа. Но не лгать – ложь ни к чему хорошему не приведет.
Ровена с удовольствием допивает горячий шоколад и отламывает малый кусочек мясного пирога, отправляя его в рот.
Она наблюдает за тем, как девушка дорисовывает последние штрихи и думает о том, что рисунок невероятно точно передает всю ее, несмотря на тот незначительный факт, что нарисован на простой салфетке. Каждую черту лица, взгляд и теплую улыбку.
А еще это одна из вещей, которые могут доставить ей проблем.
«Тебе нужно быть осторожнее!». В памяти вихрем проносятся недавно сказанные Грейбэком слова, и женщина наклоняет голову вперед.       
– Конечно, – соглашается дама то ли с Мэри, то ли с Фенриром. Эту встречу стоит заканчивать. Ровене следует отправиться домой, а Мэри – обратно в комнатку, чтобы отдохнуть.
Только, прежде всего, она должна позаботиться о том, чтобы выветриться из памяти девушки раз и навсегда.
Чтобы мысленно она больше не возвращалась к событиям этого вечера.
Чтобы не испытывала дикого ужаса.
Чтобы улетучилось странное чувство долга.
Чтобы попросту не помнила их с Фенриром вместе.
Просто забыть последние несколько часов своей жизни.
– Пройдешься со мной немного? – интересуется леди Мальсибер, зная, что ответ, так или иначе, будет утвердительным.
Она встаёт из-за стола. Достаёт ещё несколько монет и оставляет рядом с пустой чашкой. И огибая стол, забирает рисунок, сложив его в несколько раз, прячет в неглубоком кармане плаща. И выходит из паба, лишь раз оглянувшись в сторону Мэри, дабы убедиться, что девушка следует за ней.
Ровена проходит вдоль улочки и останавливается, стягивает капюшон, вдыхая полной грудью, будто бы он мешал нормальному дыханию. Ей нужно было прикрыть лицо – в ином случае бы ее, Ровену Мальсибер, запомнили бы. А так – нет. В их памяти ненадолго задержится лишь неизвестная женщина. И все.   
«Я буду осторожна, Фенрир… » мысленно обращается она к Грейбэку, который остался в книжной Лавке. Что она там сделал – одному Мерлину известно. 
В это время суток в Косом переулке не так многолюдно, что было  только на руку. И, поравнявшись с Мэри, неторопливо направляется вперёд.
– Я не назову своего имени, потому что это тебе не нужно. – Назвать своё имя – все равно, что признаться во всем, свидетельницей или же участницей чего ей невольно пришлось стать. – Ты сама должна понимать причину.
Мальсибер пропускает Мэри чуть вперёд, нарочито отставая от нее на несколько шагов, и подушечками пальцев прощупывает в складках одежды палочку. А взглядом уже подыскивает того, кто подхватит девушку, не позволяя той остаться одной. И практически сразу находит – женщина с каким-то мальчиком направлялись как раз в их сторону. Она шла быстрее, а вот малыш, очевидно, подустал.
– Мэри, о чем ты мечтаешь? – спрашивает она, стараясь не столько перевести тему, столько отвлечь разум девушки.   
Ровена достает палочку, стараясь скрыть ее от посторонних глаз. И, сделав глубокий вдох и медленный выдох, сосредотачивается. Время будто бы замедлилось, а сердце забилось сильнее в груди. Незнакомка была совсем рядом.
– Oblivate*, – тихо проговаривает она, направив кончик древка в сторону девушки.
Ровена не сильна в легиллименции. Однако Эдвард, в свое время, рассказывал о легиллименции не мало. И женщина искренне надеялась, что этого хватит для того, чтобы стереть воспоминания последних нескольких часов, не повредив при этом память.  Хватит же? Думать о том, если ничего не получится, не хотелось.
Секунда, другая, и ноги Мэри подкашиваются, а незнакомка, оказавшись в шаге от нее, подхватывает Мэри. А Ровена, пользуясь моментом, прячет палочку, наблюдая за происходящим. Она прикладывает пальцы к губам, подумав, что сделала что-то не так. Даже не замечает, как подошел еще кто-то. Но Мэри открывает глаза и осматривается, явно не понимая, что происходит. Получилось? Да.
Ровена еще раз бросает взгляд в сторону Лютного переулка, где остался Фенрир. И, переведя взгляд на Мэри, разворачивается на каблуках и уходит. Ей, действительно, пора – ее не должны здесь видеть. А Мэри… леди Мальсибер надеется, что у девушки будет все хорошо – не может быть иначе после произошедшего. Встретятся ли они однажды?

Анита ждала его уже в классе. Правда, на привычный класс это место сейчас походило мало, больше на какую-то пустынную бальную залу. Анита уменьшила все парты и собрала их на преподавательском столе, и они стояли теперь рядами, как обстановка кукольного домика. То, что Итан оставил на стенах и потолке на занятии, все осталось, и даже стало еще хуже – нарочно, чтоб если кто поинтересуется, что это МакГонагаллы тут делают. Да стены же отмывают, чего непонятного!
Анита сидела на учительском столе, потому что больше сидеть было не на чем. Не на учительском же стуле, он был совершенно неприкосновенен, как священная корова. Когда Итан вошел, Анита спрыгнула на пол и махнула брату рукой – иди сюда.
До сих пор она почти не отставала от него в росте, но в последние месяцы вдруг как-то стала меньше рядом с ним. Чуть ниже, чуть хрупче и заметно слабее – это Анитка-то! И она это все яснее ощущала.  А сегодня и вовсе почувствовала себя очень уязвимой. Еще бы – сегодня решится очень многое. И это даже хорошо, что Итан сильнее, что бы она делала, будь он слабее её?
- Заходи скорее. Профессор отлучилась ненадолго, скоро придет.
Появление Итана вселило в неё уверенности. Мерлин! Как же она перепугалась сегодня, когда он вдруг надерзил тетушке, будто бы не сама попросила его о чем-то подобном. Как будто был другой способ огрести наказание! Как будто она не попросила сама тетю Мин перед уроком, чтоб она тоже нашла повод оставить братца на отработку. Все вышло так натурально – совершенно наглая выходка Итана, холодный голос Профессора, строгий взгляд – мурашки по коже. В какой-то момент Анита даже решила, что ничего из её затеи не выйдет, все пропало! И только полуминутой позже сообразила – все нормально, все идет как надо, как ты просила.
Она нащупала в кармане листочек с письмом, но не достала его. Нет, у неё не возникло даже мысли усомниться в брате, конечно же, он не может быть на другой стороне. Просто немного разумной осторожности – не вываливать сходу все сразу.
- Пока её нет, я что-то скажу тебе, а потом уже спрошу, как у тебя дела. И все-все объясню.
Умолкла на мгновение. Нет, не колеблясь, не сомневаясь. Просто трудно говорить такое брату, глядя ему в глаза.
- Если сегодня со мной что-то случится, такое, что я не смогу сама… отправь, пожалуйста, в Уик вот это письмо. Можешь прочитать его. Можешь внести правки, если захочешь. Можешь показать его тете. Только отправь, его будут ждать. Получатель – хороший человек, аврор. Нам надо установить связь в любом случае. Но если все будет хорошо… а все будет хорошо, я думаю… ты отдашь его мне обратно, и я напишу новое, только и всего. Хорошо?

Это похоже на замкнутый круг. Ты проходишь через бой в котором твоя собственная роль не страшна, но ты боишься терять. Терять тех, кто лучше тебя и ради кого ты продолжаешь идти какой бы ветер не ронял тебя с ног. Затем приходит осознание. Приходит сожаление. Совесть? Ее стоит отбросить – это лишнее чувство. И если к магглам Барти не испытывал ни жалости ни сочувствия в общем, то, пожалуй все же вид массового убийства заставил его… вздрогнуть? Где-то в самом сердце. Которому он не доверял.
Оказаться в Мунго после этих событий было нельзя. Ни в коем случае нельзя – это слишком подозрительно, слишком связывает его с событиями и… в то же время у него почти идеальное оправдание – спасибо похитителям, сломавшим его здоровье проклятием и пленом. Впрочем, если бы не они, Барти и не попал бы сюда.
Измотанный последствиями, он не удивился симптомам банальной простуды на утро, после «события» и проигнорировал их. Ровно до того момента, когда спустя двенадцать часов прямо на рабочем месте свалился с кровавым кашлем. Потом было уже Мунго. Спустя пару дней тяжелого беспамятства – вполне в пристойном состоянии.
И неприятный факт – Рикард попал в Мунго. Барти предпочел бы что бы это не случилось, но догадывался о причинах… или думал, что догадывается? 
Однако эта заминка в работе показалась неожиданно удачным поводом. Поводом сесть рядом. Улыбнуться. Поговорить о чем-нибудь не таком гнетущем как морозное озеро и темные силуэты, как война, как отец и все, что происходит в эти дни. О будущем? Не о Лорде, само собой, но о том, что может стать поддержкой им обоим в больничных палатах.
По крайней мере с этими мыслями Барти, которому уже разрешали бродить по больнице (с явным неудовольствием и в то же время пониманием), но настоятельно запрещали возвращаться к работе, выбрался из кресла в морге, где привычно дремал за плечом у работающего Ника (уснуть в палате было просто невозможно. Он постоянно ждал что придет Отец… или аврорат. Скорее Отец. И пару раз баже был прав) и направился к палате Рикарда.
Авроры не были против его визита – дежурный знал и самого Барти и был достаточно осведомлен что бы помнить и о работе Барти в ОТ и о его связях с этой семьей. Так что Крауч робко постучал и приоткрыл дверь.
- Не.. помешаю? – Он взглянул на Рикарда и, дождавшись разрешения, прошел в палату плотно закрывая за собой дверь. – Простите, я узнал о случившемся совсем недавно… И… Мне очень жаль.
Их могут слушать – Барти помнит об этом. Помнит и поэтому сейчас говорит только то, что ожидает любой сторонний слушатель. Он не знает о чем именно хочет начать разговор, когда они закончат с масками и ожиданиями свидетелей, но знает какими словами. Знает и что пришел сюда не просить о тепле, а делится тем, что ему дарили все эти годы.

Минерва молча, только с улыбкой, приняла перемену чая. Одарила Филиуса долгим и очень спокойным взглядом, желая сказать ему – не волнуйся, все будет хорошо, не подеремся. Однако же, ничего не сказала и даже глазом не подмигнула. Не то, чтоб ей стало неловко за свою вспышку или жалко Ровену. Нет, ни то, ни другое не дотянули ни до жалости, ни до неловкости – так, слабые пульсации чувств. Она не успокоилась, не перестала злиться, но фокус злости больше на Ровене не концентрировался.
- Ну, что ты, дорогая, какие фантазии, - Минерва потянула носом запах из чашки. – Это все официальная позиция Министерства. Ты с ней не согласна? Или не знакома? Каждый раз, просматривая передовицы, я вспоминаю, как близка была к провалу в тот вечер. Помнишь, когда мы пили чай на втором этаже Трех Метел и беседовали о политике.
Она тихо вздохнула и коротко взглянула на свою руку, где на безымянном пальце тускло поблескивало колечко. Даже не напоминание, она ни на минуту не забывала о том, кто его надел на этот палец – камень на сердце. Дорого она бы отдала, чтоб оказаться сейчас рядом с ним, и не важно, он бы оказался здесь или она там, у него. Но думать об этом Минерва себе не давала. Затоскует – сойдет с ума. Лучше злиться, чем тосковать.
- Как многое с тех пор переменилось! У меня все еще не укладывается в голове, что что-то в этой школе может меня не касаться. Я-то привыкла, что меня касается все.
…вопросы безопасности, изменения в расписании, личные проблемы учащихся, даже часть хозяйственных дел требовала как минимум того, чтоб Минерва о них хотя бы знала. Двадцать лет с лишним она была вплетена в ткань школьной жизни крепкой и надежной нитью. Её и теперь так просто не выдернуть. Зато отлично можно игнорировать и ставить на место, прекрасно зная, что ни возражать, ни настаивать профессор МакГонагалл не будет, опасаясь за жизнь школьников. Открыто возражать, разумеется.
Глухая ярость, копившаяся в груди, полыхнула, обожгла сердце, но наружу вырвалась в виде улыбки.
- Что же, во всем есть свои плюсы. Полагаю, теперь у меня появится больше свободного времени.
Только черта с два я буду отдыхать!
Минерва снова вдохнула успокаивающий аромат чая. Это было очень, очень кстати. Ей далеко не всегда хорошо давалось искусство лицемерия. Говорить не то, что она думает – это вообще не удавалось никогда. Даже сейчас все, что она может сделать – это лишь формулировать свои мысли так, чтоб к её словам трудно было придраться. Не потерять головы от ярости, не наделать глупостей.
- Пожалуйста, не волнуйся, Ровена, я только выпью немного чая и уйду. И ты вполне сможешь поискать понимания у Филиуса, если конечно, понимания не требуется незамедлительно. Если так, то только скажи, я сразу уйду. У меня с пониманием в последнее время большие проблемы, я очень многого не понимаю. Возможно, если у тебя есть время и терпения, ты могла бы мне объяснить происходящее.  Если, конечно, твоя версия чем-то отличается от того, что я уже слышала и читала.

От Джессики не укрылось как напряглась спина в пальто на несколько секунд,  стоило ей окликнуть его по фамилии. Значит, точно он и глаза её еще не подводят, как и память. А когда мужчина обернулась она лишь добродушно улыбнулась, демонстрируя, что действительно рада его видеть. За прошедшие дни, когда ей удалось отвоевать у колдомедиков справку о полном выздоровлении, Спенсер уже успела наслушаться ужасов и слухов о том, что произошло. Но толком-то никто ничего не знал, а верить сплетням - глупость несусветная. За одиннадцать лет работы в департамента она поняла, что абы кто и ненадежные люди там долго не задерживаются. Не бывает идеальных шпионов, а восемь лет идеально руководить и силовыми структурами, и террористами - это задача слишком высокого уровня, даже при все уважении к её бывшему начальству.
- Я тоже не ожидала вас здесь увидеть, мистер Урхарт, - все с той же улыбкой ответила девушка, - Мы с племянником приехали посмотреть на замок Гилфорд, вот, за продуктами для пикника зашла, - честно пояснила волшебница, показывая лимонад и булочки, - А какие дороги вас сюда привели?
Это был действительно интересный вопрос, так что Джессика обрадовалась, когда мужчина пропустил человека, разделявшего их в очереди, вперед, оказываясь рядом. Сколько ни вглядывалась, Спенсер не могла увидеть в его лице ни намека на агрессию, только настороженность, что было вполне понятно в его положении. Но руки, занятые продуктами, мешали их обоим даже подумать о палочках, что, впрочем, было к лучшему. Разговаривать без оружия наготове как-то удобнее, с учетом, что она точно не собиралась причинять ему вреда.
- Меня ребенок в машине ждет, - бесхитростно произнесла Джессика, - Но я была бы очень рада пригласить вас в нашу компанию и на прогулку по историческим достопримечательностям. Думаю, мы вполне сможем поговорить в это время. Грегори нам не помешает.
Ох, как бы сейчас ругался её наставник, приглашать человека в розыске на прогулку с ребенком, которого можно взять в заложники. Но Спенсер верила, что этот человек не причинит им обоим вреда, а таким образом лишь показывала, что и сама не собирается нападать и готова к простому диалогу, доверяет ему настолько, что подпускает к беззащитному маленькому родственнику.

После того, что произошло – а Марцелл подозревал, что произошло вовсе не то, о чем радостно строчили газеты – дел у старост стало невпроворот. Да, школа испуганно притихла, но только для того, чтобы обострились все острые углы, поползли тревожащие слухи. Кто-то верил газетам и радовался. Кто-то угрюмо шептал: «Да Дамблдор бы никогда, все это ложь». Ученики побывшие в заложниках помалкивали. И нарастал молчаливый враждебный гул. Тот при котором даже Гриффиндорцы не бьют публично в лицо, а жестоко избивают в туалете неугодного так, чтобы он потом не мог сказать, кто это был.
Декан Спраут опустила его с проверочной по травологии, засчитав ее за прошлые заслуги, но попросила занести выжимку из лечебных трав в больничное крыло и передать от нее с запиской для профессора Бродмура.*
Марцелл так и сделал, еще и уточнил как состояние профессора на что  получил только улыбку, покачивание головой и бесконечно фальшивое: «О, он идет на поправку».
«И будет на нее идти еще месяца два? Вроде как из «При смерти» он стал «чуть менее при смерти»?
Марцеллу нравился профессор Марк, он читал его книги еще до того, как этот человек стал преподавать и никогда не надеялся, что увидит его в живую, и к тому же сможет поговорить.
В жизни тот оказался чуть печальным, аккуратным и очень даже хорошим преподавателем, с которым можно было после уроков поговорить о путешествиях, о других странах и других магических традициях, что явно давало понять – нет единого правильного пути для магии.
Именно об этом думает Марцелл, когда идет обратно по коридору, толком не зная чем ему заняться, пока не закончится травология. Сперва, он решил, что матушка ему мерещиться.
Они не виделись с похорон дяди, на которых Марцелл вполне искренне плакал, как по нему, так и по своим двоюродным племянникам.
- Здравствуй, матушка, - сперва он хотел спросить, что она здесь делает, но сразу напомнил себе, что после всего случившегося в школе, ей было бы более чем естественно навестить сына.
- Я рад тебя видеть, и как можешь убедиться, я живой и не раненый после захвата школы. Страха конечно было много, но дядя научил меня этому заклинанию «Страх убивает разум». И оно очень помогает.
Он не слишком понял, какие у него должны быть вопросы. «Что происходит на самом деле?» А так ли он хотел это знать. Нет, узнать конечно надо. Но...

Эшлинг, изображая легкую скуку и досаду, которые и должна была чувствовать мисс Альбина Сильвер, проходя уже второй за последние пятнадцать минут досмотр, выложила содержимое маленькой дамской сумочки перед хит-визардом: волшебную палочку, купленную в Лютном через связи Крейна , жетон посетителя, бланк журналистской аккредитации "Новостей Магического Мира", удостоверение младшего сотрудника редакции и удостоверение личности, самопишущее перо с блокнотом и пару таких необходимых каждой ведьме мелочей, как зачарованный тюбик помады и самоочищающийся платок. Брошь с защитным заклинанием на лацкане длинной дамской мантии, скрывавшей брюки, вопросов не вызвала, - время такое, каждый третий без щитов из дома не выходит. Собственную палочку и значок она должна была получить уже внутри, от Алисы: задействованных в охране заседания авроров не досматривали с особой тщательностью, у них была возможность пронести в зал и передать коллегам артефакты. Самые необходимые, решили обойтись без полной экипировки: бОльшая часть боевых в принципе заменяется заклинаниями. Оборотное зелье Эш не использовала, рискованно: хватило обычной магловской краски и зелья роста для волос, колдовства Эллейн над прической и макияжем и правильно подобранной одежды, чтобы никто из знакомых министерских не признал ее в лицо. Оставался ирландский акцент (поменьше слов и отработанная специально для этой операции другая манера говорить), и рост (ну тут ничего не поделаешь, только плечи сутулить и голову наклонять, мисс Сильвер стесняется, что уродилась такой дылдой и старается казаться меньше). Компанию ей составлял Чарльз Дэвисон, новый кавалер начинающей журналистки и любимый почти дядюшка Эшлинг, любезно согласившийся сопровождать ее на суд ради того, чтобы наконец увидеть племянницу в платье. Ну и в деле заодно. Он ради этого зрелища даже впустил нескольких ребят через служебный вход Охотников.
Пройдя в зал и мысленно поблагодарив Бога и Деву Марию за то, что контроль все-таки удалось обмануть, Эш кивком указала на незанятые пока места на верхней галерее. Во-первых там можно достать нужные артефакты, особо не привлекая внимания окружающих, во-вторых это значимая и удобная стратегическая позиция, которую она по предварительно составленному плану должна была занять. И нейтрализовать хит-визардов и гражданских, чтобы под ногами не путались. Сандерса, красавца на манер орла озиравшего зал с лестницы двумя рядами выше, нейтрализуешь, учитывая, что где-то тут рядом его группа, может быть среди зрителей или под "невидимками"... Ладно, справятся. С Алисой они столкнулись на лестнице, Эшлинг извинилась за рассеянность и спрятала в карман мантии родное оружие и значок. И заняв место с края ряда, достала блокнот с пером и с любопытством оглядела зал. Прессе любопытство не только простительно, но и естественно.

Том не умеет колебаться: любое его действие или поступок полны категоричной решительности. Мир Лорда исполнен яркой палитрой, лишённой полутонов и намеков, и в этом паноптикуме он - точка отсчета, мера и мерило. Всякое иное видение чуждо Риддлу, словно пробравшийся под кожу паразит, вызывающий острое неприятие и желание прихлопнуть источник раздражения. На его пути к цели, вымощенному по кирпичику потом и кровью, с самых первых чар, слетевших с тонких губ, и до предсмертных хрипов последнего убитого им - все выверено и структурировано, выполняет свою четкую функцию в общем деле. Том знает каждого лично, как некогда царь Александр, вот только древний полководец не учёл людского непостоянства - и пала великая империя. Риддл такой ошибки не допустит. Его руки пронизаны сотнями струн чужих секретов, слабостей и сомнений: едва потянешь за ниточку, и нужная кукла выполнит предназначенную ей функцию. Такой метод требует множества усилий, но Лорд щедр: он многое положил в угоду собственного окружения, не жалея времени, сил и средств. А потому, стоит тонкой материи, соединяющей его руку с определённой марионеткой дрогнуть - он моментально чувствует едва уловимое движение, словно сопротивление воздуха, повисшеее сейчас плотным занавесом вокруг опущенной головы Барти Крауча. Младшего. Губы Тома трогает скепсис, со стороны читаемый как едва заметная улыбка. От влияния крови никуда не уйти: в момент слабости отцовские поганые черты скользят невидимой опорой в этом мальчике, глаз которого он сейчас предусмотрительно не видит, но знает - именно МЛАДШИЙ теперь даёт слабину, заставляя всегда безупречного Барти забиться в раковину собственных мыслей и сомнений. Туда, откуда его так трудно было вытащить. Лорд не винит мальчишку: в слабостях детей виноваты родители, сделавшие несовершенными своих отпрысков - тонкие губы сжались, и Риддл шагнул к Краучу, сидевшему за тяжелым и массивным столом в зале собраний, который пару минут назад свидетельствовал всю ставку пожирателей.
- Я чувствую твоё смятение, Барти, - его голос раздаётся за спиной юноши, но звучит обволакивающе, словно Том - повсюду. Альфа и Омега сошлись в этом высоком, окинутым чёрной тканью теле, заставляющем собеседника замереть, - расскажи мне, что тревожит тебя?
Он вдруг погружается на долю секунды в собственную память, чувствуя на плече руку другого волшебника, стоящего над ним точно так же, как он сам теперь возвышается над Барти. И вопрос звучит до боли похоже, отчего Риддл закрывает глаза, позволяя вскипевшей ярости раствориться в пустоте внутри себя. Эта рука с ухоженными ногтями и парой массивных перстней - эту руку он будет чувствовать на своём плече, пока не положит в гроб ее владельца.
У каждого свои демоны.

ИО Министра Магии не спешит занять свое место в зале суда. Он зябко ведет плечами и хмурит брови, стараясь безуспешно согреться в заведомо теплом помещении. Чувства, словно дождь со снегом, прошлой ночью просочились сквозь его кожу, всосались в кровь и сделали ее холоднее. Мужчина сжимает палочку в руке, но так и не использует согревающие чары, вдруг с ясностью осознав, что сегодня, прямо сейчас, он жаждет этого холода внутри. Холода, способного заглушить ненужные чувства и мысли. Ни первое, ни второе никогда не являлось слабой стороной Теодора Нотта. Даже думать о подобном до недавнего времени ему было смешно. Сейчас смеяться не хотелось, зато накричать на слишком долго копошащегося на проверке аврора - желание возникло. Просто так, без особой на то причины. Его раздражение не имело определенной направленности: мягкий шум эмоций, не более. Хватает одного вдоха полной грудью, чтобы покалывающий холод внутри заглушил и это.
ИО Министра Магии не спешит.
До начала заседания минут двадцать, не больше. Многие волшебники уже на своих местах, ожидают начала с заведомо известным завершением. По крайней мере, для Теодора все это - представление абсурда, самый настоящий фарс, и исход слишком очевиден. Ну, или он слишком самонадеян. Министр медлит у тяжелой двери и, открыв ее, переносит одну ногу через порог. Ступает осторожно, на пробу, точно на покрывшуюся льдом гладь озера, что могло еще не до конца замерзнуть. Если подумать, с самого поступления в Хогвартс Нотт точно по тонкому льду ходит, чудом оставаясь в живых. Безопасность - понятие вообще очень зыбкое и растяжимое, если не сказать, лживое.
Как, например, убежденность в том, что Хогвартс - самое безопасное место. И что мы имеем в итоге? Вот именно.
Он заходит в зал под тихое перешептывание присутствующих. Внимательно осматривает собравшихся волшебников, и цепкий взгляд сразу прилипает к его помощнику. Тот занимает место по правую руку от кресла Министра Магии. Ксандер МакКуин сидит ровно, всем своим видом выражая некую отстранённость и безразличие. Ведь Он - всего лишь помощник: такие всегда преданы, не имеют собственного мнения и слепо следуют за своим господином, оставаясь в тени. Но именно они зачастую знают обо всех тайнах и секретах того, на кого работают. Таким как он доверяют многое, если не все. Нотт не доверял. Он в принципе считал, что доверие нужно лишь для того, чтобы людьми манипулировать и играть на их слабостях. Но дело было вовсе не в том, что его помощник как-либо заставил Нотта усомнить в своей полезности или верности. Вовсе нет. Все было куда проще. Если подумать - очевидное всегда оказывается на самом видном месте. И выплыви правда на поверхность, заваруха могла случиться не хуже, чем при захвате Хогвартса под предводительством Скримджера. Волшебник мысленно усмехнулся, но внешне никак не выдал себя, неспешно подошел к своему месту и занял высокое кресло, коротко кивнув молчаливому Ксандеру. Блондин даже не шелохнулся, но стоило Нотту выдохнуть, тот тихо обратился к нему по имени, заставляя министра невольно вздрогнуть. Мужчина немного наклоняется в сторону и, внимательно слушая, кивает, соглашаясь со сказанным.
Свободные места в зале медленно, но верно, заканчиваются. Тео внимательно читал предоставленные коллегой бумаги, и помоги ему Мерлин не закатить глаза от того бреда, что здесь написан. Где-то, на самом верху трибун, он заметил Барти-младшего и готов поклясться, что мальчишка с огромной радостью судил бы сейчас собственного отца, а не Руфуса. Ниже с какой-то ленцой, ожидает начала и чета Лестренджей. Кажется, ряду в третьем мелькнула голова Мальсибера, но он опускает голову и, в который раз, пробегает глазами по строчкам документа, перепроверяя список старейшин, по привычке вертит на пальце фамильное кольцо*, пока хранившее молчание.
– Всем встать, - удар молотка разносится эхом по амфитеатру, достигая слуха каждого. Еще удар - и Теодор сообщает о начале судебного заседания. Ровным голосом оглашает список старейшин, к выбору которого приложил руку, озвучивает имена глав отдела, свидетелей и подсудимого. Выждав небольшую паузу, мужчина поворачивается к стороне обвинителя в лице  Элфорда.
-А сейчас слово Вам, мистер Яксли, прошу Вас, - сам садится на место, готовый слушать.