Marauders. Brand new world |
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Marauders. Brand new world » Законченные флешбеки » Честный ребенок любит не маму с папой, а трубочки с кремом.
Честный ребенок любит не маму с папой, а трубочки с кремом.
Открытый (если возникнет желание у тех, кто может себе это позволить)
◊ Рикард и Рудольфус Лестрейнджи | ◊ 1948-68 годы | ◊ В основном Лестрейндж Менор |
◊ Ретроспектива взаимоотношений отца и сына.
3 марта 1948 года не ознаменовалось никакими особенными историческими событиями. Люди рождались, умирали, уходили с работы, получали повышение, женились, расставались... Растущая луна была в раке, и только через четыре дня – полнолуние. Уже заканчивавшего стажировку в отделе тайн Рикарда Ориона Лестрейнджа отпустили с работы в связи с важной новостью: вот-вот он должен был стать отцом.
Мать попыталась убедить его не присутствовать при знаменательном событии. Но Рикард только отмахнулся. Он видел крови в своей жизни уже гораздо больше, чем она могла себе представить.
В его памяти сам день превратился в месиво звуков, картинок, слов. Светлые волосы Лавинии на подушках, тонкие пальцы крепко сжимающие его руку.
Слепящее мартовское солнце, холодный, влажный воздух на улице.
Поздравления.
Ребенка отцу позволили взять далеко не сразу: Рикард не возражал. Родился – отлично, здоровый – прекрасно, мальчик – просто чудо. Он вполне обойдется без необходимости стоять с ним на руках и не знать, что делать.
В конечном счете все равно – пришлось. Имя Рудольфус ему не слишком нравилось – он вообще не любил имена оканчивающиеся на «ус», в том числе и потому, что по правилам латинского языка это окончание не произносилось. Но остановились они в итоге именно на нем. Рудольф – звучало весьма не плохо.
– Ну, здравствуй, – не громко поздоровался Рикард со своим наследником. Младенец скосил на звук серые глаза, чуть скривил рот. И в его взгляде Лестрейнджу почудилось: «А ты еще кто?! Отец?»
Позже, он еще долго не мог отделаться от ощущения, что именно это думает ребенок каждый раз, как они встречаются взглядами. Ровно до тех пор, пока Руди в первый раз не назвал его «отцом».
В первые месяцы его жизни проводить с ним время было легко: сидишь, читаешь, он спит или пытается общаться с тобой на своем языке междометий. Младенческие пальцы с неожиданной силой обхватывают неосторожно попавший в зону их влияния мизинец и тащат, разумеется, в рот.
– Родителей не едят, Рудольф, – наставительно сообщает Лестрейндж, - Во всяком случае, в прямом смысле этого слова и в нашем обществе.
Младенца слова не слишком заботят, а прикосновение десен щекотно. Потом правда, Лавиния, наверняка, спросит – мыл ли он руки. Ему есть, чем ее отвлечь: она явно попытается оспорить кандидатуру крестного отца. «Не выйдет.»
1950
У Рикарда большие планы на этого ребенка, и потому он проводит с ним времени куда больше, чем – он уверен – его родители проводили с ним.
У древних был обычай, приводить своих детей к предсказателям и смотреть какой предмет из разложенных они выберут, чтобы знать к чему будет лежать душа ребенка и чем он предпочтет заниматься во взрослой жизни. Чушь какая. Рикард намерен подтолкнуть в руки своего наследника то, что сочтет нужным.
Пока же уже свершивший в своей жизни такие знаменательные поступки как: «начать ползать», «первое слово», «начать ходить» - Рудольфус складывает из кубиков пирамидку на ковре возле кресла отца. Выдать ему что-нибудь, чтобы занять руки, работало гораздо лучше домовиков в сложном деле: как уследить за деятельным и любопытным ребенком, чтобы он не забрался куда не надо. Увы – домовики относились к молодому господину слишком трепетно, а Рудольф быстро понял в каком тоне надо с ними общаться, чтобы добиться своего.
Рикарду почти не с чем сравнивать – разве что с отпрысками своих друзей, да с собственными воспоминаниями о детстве Ровены, которые не такие четкие, как ему бы того хотелось. Но если верить им – Рудольфус мечта, а не ребенок. Вопить – особенно не вопил, реветь – не ревел. Улыбается, правда, только матери. На остальных – в том числе и на отца – взирает сумрачно, с тем самым вопросом: «А ты еще кто?»
– Рудольф, – коротко зовет Рикард, откладывая книгу. Малыш поднимает от конструкции голову и чуть наклоняет ее на бок. Темные кудряшки забавно выглядят в сочетании с этим прищуренным взглядом светло-серых глаз. Будет похож на своего прадеда, если верить портретам.
– Иди сюда, – Лестрейндж протягивает руку, на которой лежит вырезанный из бумаги человечек. Когда сын встает и подходит, Рикард произносит заклинание, и словно цветок из семечки, из бумаги вырастает его шикигами: маленький темно-синий дракончик. Рудольфус смотрит завороженно, но не пытается его схватить. Собственного он сможет создать только через семнадцать лет.
1952 год.
Перед пятилетием Рикард дарит сыну головоломку, собрать которую без магии не возможно. Вопрос мотивации – всегда был его коньком. А все эти «смотри он уже ходит, он уже разговаривает!» - никогда не считались для него достижением.
Для Рудольфуса образ отца почти всегда связан именно с этими воспоминаниями: мужчина с густой волной темно-русых волос, читающий книгу в кресле, и иногда поднимающий на него – малыша – внимательный взгляд. Это спокойное «Рудольф» и сразу «подойди» или «принеси мне это» или «не стоит так делать». Иногда игры: «Найди, то, что я спрятал, вот подсказка» или «Угадай загадку». Совсем редко: «Почему тебе это нравится, объясни?» От уголков глаз разбегаются тонкие лучики морщинок, когда отец смотрит прищурено. И наконец: «У меня есть для тебя подарок» – это особенный тон, обычно он значит, что отец что-то хочет. Что-то о чем Рудольфус должен догадаться сам. Игра такая. Мальчик очень ее любит: пусть подсказки отца всегда системны, пусть Руди уже запомнил как правильно в нее играть, но тот всякий раз ухитряется спрятать какой-то сюрприз, какой-то урок, что-то неожиданное. Что-то до чего нужно догадаться.
Рудольфусу никогда не нравился беспорядок: начиная от выдвинутых книг, заканчивая бесцельно разбросанными игрушками. Или то, как их расставляли домовики, пока они не выучили его систему. От простого к сложному. От решенного и уже скучного к тому, что еще интересно несколько раз пересобрать и к тому, что еще не собирается. В конце концов, то, что можно собрать как угодно, как захочется, как нужно в данный момент.
Новая игрушка была из первых – если ты собрал ее один раз, то ее смело можно выкинуть. Так он решил сначала.
Если бы она собиралась.
«А теперь, - продолжал Мерлин, - Я скажу от чего ты умрешь.» – голос отца вкрадчивый и мягкий, играет интонациями рассказывая о противостоянии глупого магловского короля Вортигена и великого Мерлина, в те дни, когда Мерлин был еще ребенком, – Знай же, что большой и надменный красный дракон – это ты и твое высокомерие. Белый же дракон – наследство бежавших детей.»
Рудольфус слушает чтение в пол уха, он знает эту историю. Куда больше его занимает игрушка, которая – что так, что эдак – ни как не собирается. Каждый раз, как ему казалось, что он уже нашел принцип, все развалилось не успел он дойти до половины. А один раз оставалось буквально всего-ничего.
Он раскладывает ее перед собой на одеяле, внимательно рассматривая, прогоняя в памяти каждую раз, каждую ошибку.
Может причина в том, что ее вообще нельзя собрать? Это и есть урок? Загадка без ответа, вопрос без решения?
Рудольфус хмурится, и вертикальная складка прокладывает себе путь через чистый детский лоб. Поджимает губы. Он терпеть не может, когда все зря. А отсутствие ответа – не ответ.
И злится. Так злится, что хочется собрать все это в горсть и кинуть в голову человеку, что читает напротив. «Ты сжульничал! Ты обещал интересную загадку – а это не загадка! Это бессмыслица!»
Его ладонь замирает над одеялом, над кусочками пазла, пальцы сейчас напоминают кривые птичьи когти, и Рудольфус чувствует странное покалывание между ними.
В этот момент все становится понятно. И неожиданно просто. Почти элементарно.
Он не слышит, что отец прервал чтение, не видит, как тот замер, разглядывая его. Он не двигает и пальцем, но по его воле части головоломки вдруг сами начинают движение, раскрываются, смыкаются, скрещиваются. Это красиво: в этом есть что-то от естественности раскрывающего цветка.
И наконец там где минуту назад были не ровные, разбросанные части – лежит шар. Идеальная форма. Совершенство.
Рудольфус улыбается.
Так просто.
- Вы сжульничали, отец, - почти беззвучно. Одними губами.
Напряженное, слишком взрослое выражение на лице малыша могло бы показаться комичным, но глаза Рудольфа холодные и острые, словно горные пики, словно лезвие обсидиана. Совсем не детские глаза.
Рикард чувствует магию кожей, словно ряд искорок пробежался, заставляя пойти мурашками. И поднимает глаза от книги.
На лице его сына – редкий гость – эмоция. Злость и торжество – перемешанные между собой, сплетшиеся в страстном чувстве. Пальцы зависшие над игрушкой, напряженны. Кажется вот-вот, и между ними начнет скользить молния.
Рикард подается вперед всем корпусом. Неужели, наконец-то.
И ожидание его не подводит. Подаренная игрушка начинает раскрываться, менять форуму под действием – нет, не стихийного выплеска – направленной воли, желания, теперь облеченного в силу.
Рудольф словно рождается для своего отца заново – уже маленький волшебник – достойное продолжение рода. Плоть от его плоти, кровь от крови, сила от силы.
Рикард забывает дышать на этот момент. Он готов подхватить его на руки, торжествуешь кружить. Справился.
Пальцы сына расслабляются. И он бросает короткое обвинение, даже не потрудившись поднять на своего отца взгляд.
Рикард откладывает книгу, поднимается, и садится на край кровати. Его руки с силой сжимают подбородок сына, заставляя поднять голову.
– Я слизеринец, Рудольф, это в нашей натуре, - он грубо и больно сжимает его щеки, – Наедине со мной, говори мне все, что ты думаешь. Я буду так же откровенен с тобой. Но никогда не смей обвинять меня в чем-то или сомневаться в моих решениях перед другими людьми. Это ясно? – он отпускает его лицо, дождавшись кивка, и кивает на книгу, – Я смотрю, тебе не очень интересно. Матушка читала тебе ее?
*диалог с отцом согласован
Руки отца могут быть очень разными. Чуткими и внимательными: «Ну и где ты успел поставить себе этот синяк, Рудольф?», Сильными и ловкими: «Полет к потолку нормальный, мама ничего не заметила, а я тебя поймал, и давай – улыбнись», обманчиво-неторопливыми: «Смотри внимательно, вот так творится магия, малыш», стремительно-опасными: «И никто не наворачивается с лестницы, если во время подхватить заклинанием.» Или как сейчас – болезненно-грубыми: «Никогда не смей…»
Пальцы больно сжимают щеки под скулами. Рудольф кивает, навсегда запоминая спокойное: «Я слизеринец, это в нашей натуре.»
– Да, – воспоминание о матери чуть наклонившей голову над книгой невольно вызывает у него улыбку, у нее вообще есть такое свойство, рядом с ней Рудольф почти ничем не отличается от обычного ребенка, – Почему он позволил той женщине, потом его обмануть? – вдруг задает он мучающий вопрос. Это его тревожит: Великий Мерлин могущественный и мудрый волшебник, прозревавший будущее, игравший магловскими королями как фигурами на доске. Как какая-то девчонка смогла обмануть его видения, просто взять и победить так легко и просто, отобрать его мощь и силу, его знания. Неужели будущее не предупредило его? Неужели?
– Есть такая вещь, малыш, называется «Любовь». Мама расскажет тебе лучше меня, – отец усталым жестом потирает переносицу, – Она может сделать человека очень сильным. А может очень слабым. И еще она заставляет людей совершать глупости.
– Даже слизеринцев? – не громко интересуется Рудольф, прищуриваясь. Позже он обязательно спросит матушку, что это такое.
– Даже слизеринцев, – отец возвращается в кресло, – А матушка читала тебе про Пифагора?
Рудольф отрицательно качает головой, а потом спрашивает.
– Ради матушки ты тоже делал глупости?
Вопрос Рудольфа самую малость застает его в расплох. История о Мерлине и Нимуэ с детства имела для Рикарда большое значение. Со статуи танцующей девушки, лукаво смотрящей на наблюдающего за ней великого Мерлина . Маленькая женщина из ниоткуда, соединившая в себе две древние магические традиции Морганы и Мерлина. Загадочная Нимуэ, которая погубила влюбленного в нее величайшего из британские магов. А может спасла?
Может и правда её заклинание хранит его для будущего, и во тьме одной из пещер старый волшебник спит, ожидая своего часа, а маленькая лукавая женщина скользит тонкими пальцами по волнам обращеных в камень волос и ждёт, пока проклятие разрешится.
Рикард видел эту картинку особенно ясно.
- Даже слизеринцы, - честно соглашается он, не весело улыбаясь. Хитрость ничуть не спасала от любви. Мальчику стоит это помнить. Ведь когда влюбленность начинает робко подкидывать тебе первые сигналы своего возникновения, надо очень внимательно оценивать все, чтобы не влюбиться совсем уж не в то.
Сын задаёт ещё один вопрос со всем очарованием детской непосредственности.
Лавиния... Никогда не вынуждала его делать глупости. Просто и ясно все было между ними. В ней он всегда мог найти поддержку, совет, утешение, отраду в минуты дурного настроения.
- Мне повезло, Рудольф, твоя матушка мудрая женщина и спасает меня от глупостей.
Рикард чувствует себя древним Салоном, потому что точно узнает: было ли главное решение его жизни глупостью или нет лишь когда этой жизни подойдёт конец.
– И раз матушка уже прочитала тебе про Мерлина, я расскажу тебе про Пифагора...
Третий курс неумолимо приближается с каждым днем, но Рудольф не рвется в Хогвартс. Он любит проводить время с родителями и братом, во всяком случае, он полагает, что именно этот спектр эмоций окружающие вкладывают в слово "любит".
У человечества есть масса сложно объяснимых понятий или понятий, которые пытаются объяснить через другие не внятные определения.
Если спросить отца, что такое любовь, он рассмеется и нарисует схему из трех пересекающихся кругов, пояснив, что люди вкладывают массу значений в это слово, но глава семьи - лично его отец, Рикард Орион Лестрейндж - выделяет три. Влюбленность - лёгкая и быстро проходящая симпатия ; желание или похоть - жажда обладания человеком ; и любовь - как доверие и желание сделать человека счастливым. Понятнее если и стало, то каплю.
Насколько одно и тоже говорят друг другу родители обмениваясь ласковым "Я люблю тебя"? И что-то похожее, но малость другое имеет ввиду матушка, когда говорит ему тот же набор звуков и слов?
А сам он что имеет ввиду, когда думает, что любит Баста, отца, матушку, крестного? Рудольфус препарирует свои эмоции, словно лягушку на составные части, и прекрасно знает, что к каждому из четырёх упомянутых чувствует что-то разное. Зачем придумывать одно понятие для такого спектра чувств? Люди ему непонятны.
Отец ворчит, что по чьей-то милости у них каждый год меняются преподаватели Защиты и, следовательно, учебная программа шита белыми нитками. И занимается с сыном самостоятельно. Сегодняшний день не исключение. По программе боггарта они должны проходить в начале года. И Рудольфу это существо действительно интересно, потому что он не знает чего боится.
Так что бы хотелось забиться в угол или спрятаться. Или завизжать как абстрактные девицы, увидев мышь.
Рудольф не знал, чего он боится - и ему было интересно.
Отец ставит перед ним ящик, и мальчик без тени сомнения распахивает крышку. Он помнит заклинание. И ждет своего страха с нетерпением, с каким ждут что-то особенное.
Он не понимает почему должен испугать шара... А потом присматривается и поджимает губы. Хаотичные струи темного дыма постоянно двигаются удерживая неровную шарообразную форму. И Рудольф не может понять смысла этого движения. Сколько не всматривается. Это и правда пугает... но ему не хочется убежать или молить о пощаде, хочется подойти ближе и привести все в порядок. Хочется понять. И от невозможности понимания, он испытывает чувство название которого знает точно "Гнев".
Рудольф растет, с каждым годом становясь для своего отца более предсказуемым в сфере поступков и слов, менее понятным в мыслях и реакциях. Рядом с матерью – он вполне обычный ребенок: улыбчивый и смешливый, чудесный. Рядом с Томом он почти неживая кукла – только следит за крестным очень внимательно, впитывая каждое слово, каждый урок – не так уж и часто они ему достаются. С отцом – идеальный наследник, он знает как правильно даже лучше порой, чем сам Рикард. А еще задает вопросы, словно зная какие отец ждет. И лишь очень редко – с каждым годом все реже – те, которых он не ждет совсем. Те которые не должны интересовать его в этом возрасте.
Он иногда такой...не живой, что старшему Лестрейнджу почти страшно, неужели его сын и правда не понимает, как чувствовать.
Потом приходит письмо из Ховагрста, и мальчик оказывается на Слизерине, хотя Рикард ждал совсем другой факультет. Но нет, Рудольф подстраивается под людей и обстоятельства, хорошо помнит каждый данный урок, и легко претворяется обычным ребенком – Слагхорн отвечает на несколько писем своего бывшего ученика, и вполне доволен его сыном. Слизнорт – слепец, как всегда. Но не писать же Альбусу Дамблдору – самому проницательному из тех преподавателей, которых Рикард знает. Нет уж, пусть он со своими очками половинками держится подальше от сына Лестрейнджа.
Рикард солгал бы, сказав, что не рассматривал возможность домашнего обучения, но с другой стороны, первое чему учит любая школа – социализация, а его сыну это очень нужно.
Летом после первого курса ничего – почти ничего – не меняется. Рудольф все еще живой мальчик с матерью и все еще безразличная кукла со своим отцом. Только теперь он куда охотнее учится имитировать и куда больше понимает. Словно вспыхивают лампочки, словно в голове его сына полки, куда он раскладывает грусть и радость по оттенкам. В его улыбках на уроках бытия человеком еще хватает наигранной фальши. Но чем дальше, тем меньше.
После второго курса, Рудольф словно бы понял, что беспокоит отца в нем, начал и в его обществе претворятся тем, кем его хотят видеть. Почти успешно.
Почти… Беспокоя почти до дрожи в пальцах, каждый раз, когда истинное безразличие проглядывало сквозь трещины пока еще не идеальной маски. Пока.
Но это все лирика. В практике же – у сына совершенно безобразно преподается Защита от темных искусств – предмет, по мнению Рикард, сам по себе не много...импотентный, но хотя какая-то, а боевая магия. И потому отец проходит за лето с сыном программу, которую считает нужной, и даже не косится осуждающе в сторону одного чрезвычайно обидчивого Милорда, по чьей милости у школы нет им шансов на постоянного преподавателя по этому предмету.
Про его же милости, он сейчас стоит у двери комнаты, и чувствует как холодный пот медленно стекает по позвоночнику. Рикард не понимает, как этого – того что сейчас представляет собой боггарт – можно боятся. Да сын вроде и не боится, ходит вокруг, рассматривает, разве что пока не трогает и не пробует на зуб – на том спасибо.
Рикард делает шаг вперед, и уже почти открывает рот, чтобы подсказать ему нужное заклинание. Пусть он просто уберет эту штуку, а потом... потом они наверное это обсудят.
Рудольфус замечает краем глаза движение в его сторону, и вскидывает руку, останавливающим жестом. Это отец, и не нужно быть предсказателем, чтобы вычислить без особого труда, что именно он хочет.
– Я помню заклятие, – сухо произносит Рудольф, и его голос звенит от слишком большой, для всего, что он испытывал раньше ярости, – Riddikulus! – ему совсем не смешно, но его гнев разом обращает боггарта в идеальной формы шар, исписанный точными формулами. Рудольф делает шаг назад, беспомощно опуская палочку.
– Он ведь будет принимать ту... форму, когда я буду подходить, да? – он обращается к отцу и его голос уже не дрожит, но в нем слышится что-то жалобное, почти умоляющее, – Можно ли запереть его в чем-то прозрачном? В сфере например или в фонаре. Я должен понять что это... – он не знает, как объяснить отцу, насколько ему действительно необходимо разобраться, препарировать этот страх, и вообще понять что такое этот... хаос.
Перед мысленным взором Лестрейнджа все еще стоит оно – темное, неровное, невнятное... Непонятное.
И он все еще не испытывает перед этим то, что по его мнению должно укладываться в понятие страх, только... он даже не знает как это назвать. Может быть именно это испытал Пифагор, когда обнаружил что катеты и гипотенуза не соотносятся между собой – до того, как открыл свою знаменитую теорему и принес не менее знаменитую гекатомбу в благодарность за открывшуюся истину. Что-то, что нельзя вычислить и определить.
Рудольф смотрит на отца, сжимая свою палочку, и надеется, что у того есть ответ на его вопрос.
Ни тени улыбки, ни тени смеха, чтобы не обратило Богарта в ряд ровных чисел – это отнюдь не забавная картинка в воображении. И даже у Рикарда при всем его остроумии и насмешливости сейчас нет ни одной подходящей для ситуации мысли.
Потому он просто схлопывает на боггарте ящик.
– Прозрачная сфера... – задумчиво, рассматривая сына, – Хорошо, получишь.
«Поставить Рудольфу на стол, вместо настольной книги – страх? Почему нет... правда...» - Рикард потирает переносицу.
– Пойдем в сад, Руди, обсудим… Я вижу, это совсем не то, что ты ожидал – и оно тебя взволновало...
Раньше он думал, что без эмоциональность сына – это жутко. Но сейчас он проявляет настоящие эмоции: гнев, страх, растерянность. И Рикарду никогда не хотелось бы это видеть.
Он приказывает принести в беседку в саду чай и сигареты, и пока Рудольф пьет, закуривает. Не лучший пример для ребенка, но сейчас Лестрейнджу это необходимо: а подобное бывает – ой как – редко.
– Как ты думаешь, что это было? – через несколько томительных секунд произносит он, рассматривая сына.
Пожалуй дети действительно – наказание...
Отец соглашается запереть боггарта в сфере и отдать Рудольфусу: мальчик успокоено выдыхает. Он разберется, поймет, если понадобится расковыряет этого боггарта, лишь бы осознать суть того, по что обращается, и почему он увидел в страхе наследника Лестрейнджей именно это. Мальчик настроен решительно и весьма серьезно, и выходя вслед за отцом из комнаты, он постоянно оборачивается на временное пристанище призрака, словно тот собирается убежать.
Отец идет в сад, и закуривает – Рудольф уже знает, что тот курит редко, и как правило, когда что-то идет не так. Его мысль доказывают и дрожащие руки отца: непривычно видеть его таким.
Мальчик садится напротив, и смотрит на сок, который поставил перед ним домовик: оранжевый, почти светится в солнечных лучах.
Он чуть морщится от вызывающего желание кашлять дыма и берет в ладони стакан.
- Я не понимаю, что это, - сок прохладный, но не холодный, зубы не ломит, хотя Рудольф любит ощущение ледяного напитка, - Но хочу понять, - он чуть морщит гладкий мальчишеский лоб, - Я не люблю беспорядок. Но это не страх, и не похоже на него. Может быть я вообще ничего не боюсь, и потому он принял вид того, что меня раздражает?
Рикард затягивается, смотрит на сына долго и задумчиво. Он помнит, что ничего не боятся только безумцы. Но его сын не из тех, бесстрашных, кто не думает о последствиях, действуя на свой страх и риск. Напротив, он всегда казался Лестрейнджу осторожным и вдумчивым, не рискующим по пустякам, и обдумывающим каждый свой шаг.
Является ли осторожность и разумность признаком умения страшиться.
- Возможно, мы поставим сферу, из которой не сможет выйти боггарт, но если что-то в его поведении изменится, ты немедленно мне скажешь, мы поняли друг друга? – он передернул плечами, - Скажи мне, Рудольф, тебе сняться кошмары? Хотя бы иногда? Что-то унизительное или действительно страшное, - Рикард прикрывает глаза, думая, что свои вопросы надо чем-то визуализировать, - Например, словно что-то прыгает в твою кровать ночью рядом с тобой, но у тебя сонный паралич, ты не можешь не то что пошевелиться, но и открыть глаза и увидеть, что это?
Он затушил сигарету и сжег в воздухе окурок, не отрывая от сына пристального взгляда. Есть страхи форму которых боггарту не под силу принять. Страх толпы например, или страх замкнутой комнаты.
Рудольф медленно допивает сок, смотрит на отца поверх стакана, обдумывая его вопрос. Кошмары: он читал об этом. И слышал в разговорах однокурсников и младщекурсников. Только там где в темноте кто-то видел страшную тень, он помнил, что это мантия на стуле или учебник торчавший из сумки. Почему в шкафе должно быть чудовище, если там старая вещи и может быть моль. А самый страшный монстр в темном проходе или внизу лестницы Хогвартса, который может встретиться – это, пожалуй, Кровавый барон или Пивз. И если с первым еще можно поговорить, то второй влачит бессмысленное и беспощадное существование.
- Я не помню своих снов, - не громко отвечает Рудольф, - Только что-то совсем уж неясное. И оно не пугает. Разве что, иногда мене снится, как я поднимаюсь на астрономическую башню, и я просыпаюсь, потому что вместо лестницы под ногой одеяло. Это все, - он отставляет стакан, и коротко приказывает домовику принести вишневного, - Мне не снились страшные сны, отец, - он облизывает губы, опускает взгляд на деревянную поверхность пола, - я могу увидеть своего боггарта еще раз, и когда будет готова сфера?
Это все что занимает его мысли, рассмотреть снова по ближе, изучить. Понять.
Рикард смотрит на сына – уже совершенно спокойного и сосредоточенного – сейчас он чудовищно жалеет о том, что не леггилимент и не может войти эту чудесную голову, и понять, о чем же он думает.
- Я закажу ее сразу после нашего разговора, - кивает Лестрейндж, поднимает и обнимает сына, - Пойдем, выберем подходящую.
*** Лето 1967 вскоре после Разделяли нас пара шагов...
Когда он впускал мисс Блек в лабораторию к сыну, он ожидал… что девушка поможет ему в принесении жертвы, что они поговорят, возможно поцелуются, но, что Рудольф – такой бесчувственный, равнодушный, бесстрастный и убийственно серьезная дочь Сигнуса накинутся друг на друга с алочной страстью изголодавшихся по воде, плутавших по пустыне путников…
Рикард предпочел отвернуться, оставив юношу и девушку наедине друг с другом. Слишком болезненные воспоминания пробудила в нем их неопытная и жадная страсть.
Но Блэки уехали, и постучав к сыну, он не застал того в комнатах, и уже с помощью домовиков застал на веранде. Рудольфус обычно вечно занятый делами различной степени важности, просто стоял на веранде, глядя в ночной сад.*
- Если твоя матушка узнает, то долго будет вытягивать из меня душу вопросом: как я позволил… - Рикард встал рядом и вытащил сигареты, закурив, протянул портсигар наследнику.
*cогласованно
Ночной сад в поместье Лестрейнджей больше всего из того, что видел Рудольф после Запретного Леса похож на дивные сады фейри. Паззлвуд – сам по себе похож на подобные места, и Руди считает, что и был таковым давным-давно. Ему недавно стало известно, что одного известного магловского писателя он вдохновил на подобный лес в его фантастическом романе. Лестрейндж уже начал изучать маглов – потому что врага стоит знать в лицо, и особенно произведения посвященные им – магам.
В узловатых ветвях кроются магические светильники, горящие мягким ненавязчивым и даже таинственным светом, подсвечивая узловатые ветви и густые кроны.
Но Рудольф смотрит сквозь – он не слишком понимает, что такое красивое – и его мысли слишком занимает Беллатрикс, связавший их ритуал и снова Беллатрикс.
Он не вздрагивает, когда бесшумно подошедший отец задает свой вопрос, лишь выпрямляется медленно и глубоко вдыхая.
- Я провел ритуал, ты мог его прочитать, - спокойно отвечает он, - Наши действия диктовал еще и он. И я собираюсь жениться на ней, - веско: Рудольфус уверен, что отец не будет возражать, но если будет, то это первый раз, когда он не станет почтительным сыном.
Рикард смотрит на сына, медленно втягивая в себя горьковатый дым, и все еще протягивая портсигар. Тот уже не мальчик, но еще и не муж, так что-то посередине. Мимолетный этап взросления. Пауза между переходом из одного в другое состояние. Они почти совсем не похожи: кого Рудольфус напоминает, так это Прокаса, каким помнит его Лестрейндж.
— Ритуал я уловил, – он кладет портсигар на перилла, если сын все-таки решит закурить, а то, что он уже курил Рикард знал, - Но ритуал не повел бы себя так, если бы ты что-то подобное не закладывал в него. Суть ритуала была в том, чтобы получить девушку? Я прав?
В отличии от родителей, Рикард пока еще не заключал ни одного конкретного контракта на браки сыновей. Только соглашение с Блеками, что одна из трех девочек станет женой одного из двух сыновей. Тут Рудольфу повезло. И сейчас он слышит в голосе сына металлические нотки: «Попробуй мне запретить и пожалеешь». И улыбается чуть печально. Он не собирается им мешать. Если кто-то смог вытащить из его бесчувственного Руди эмоции – значит, так тому и быть.
Кроме того, она ему понравилась. Маленькая яркая звезда. Беллатрикс. Нравная, не очень-то придется по нраву Лавинии, но жена умела находить общий язык и уживаться под одной крышей и с теми, кого терпеть не могла, а значит не страшно.
- Хорошо, я приглашу Сигнуса на чай или напрошусь. Ты знаешь как это бывает: я тут ехал из точки А в точку Б, проезжал мимо вашего дома случайно, хотя мне было совсем не по пути и вспомнил… - он затягивается, - Мы договоримся... –и спустя длинную паузу, - Почему Беллатрикс, Руди?
Хочет потрепать сына по кудрям, но тот уже выше отца на голову. и слишком взрослый для таких нежностей.
Отец соглашается, и обычно спокойно выражение лица Рудольфуса прорезает улыбка. Он умеет улыбаться на редкость приятно, очаровательно и благодарно. Он умеет. Но эта улыбка совершенно иная и искренняя от и до. И потому она кажется мучительно не ловкой. Уголки губ вздрагивают, Лестрейндж моргает, и в первый миг кажется, что сейчас его лицо исказит гримаса рыдания, но на самом деле это улыбка. Это его «Спасибо».
Он привык, что отец его союзник и помощник. И рад, что не ошибся в нем и в этот раз. Рад, что не нужно идти против него.
— Суть была в том, чтобы мы однажды поженились, - кивает он, - Когда она станет совершеннолетней. Мне жаль, что я тебя подвел, - извиняется он искренне: будет крайне не красивая история если это всплывет. И грехи детей всегда бьют по родителям, - мы будем держать это в тайне. И я рад, что ты не против нашего брака.
Вопрос отца ставит его в тупик. И в первый момент Рудольф не знает как на него ответить: Почему Беллатрикс? Это же очевидно: потому что иначе не может быть. Потому что она единственная реальность в этом мире восковых кукол.
- Потому что я люблю ее, - это единственный ответ, который у него есть, - Почему люблю? Я не знаю, отец. Я не уверен даже, что это так называется. Я могу показать тебе, как я это вижу, если хочешь. Но сформулировать... даже не проси.
На самом деле он совсем не хочет делится тем, что чувствует, но если это нужно чтобы отец окончательно встал на его сторону. Хорошо, тогда он сделает это.
Рикард задумчиво улыбается в ответ сыну и смотрит в сад, где растворяются тонкие клубы дыма. «Любовь, значит». Он способен это понять: в конце концов и в его в жизни было то, что он мог бы назвать «любовью». Мало того, Лестрейндж даже не может описать насколько рад, что его сын все же испытал это чувство, последнее время отец, если признаться честно, начинал сомневаться, что он на это способен.
Рикард вызвал перед глазами образ девушки, что так запала в душу его сына. Беллатрикс Блек смущенно прячущая сигарету, осторожно спрашивавшая, где его сын. Не обычная девушка, наверняка та еще головная боль родителей, потенциальный скандал в семье. «Значит, вот он какой твой выбор».
- Не нужно, - спокойно улыбнулся Рикард сыну, - Я поверю тебе на слово, и своего обещания не собираюсь отменять вне зависимости от твоего ответа. И даже не потому, что как честный человек ты теперь имеешь определенные обязательства перед этой девушкой. Она мне по нраву. Необычная, - он похлопал сына по плечу, затушил сигарету и вернулся в дом.
Малыш вырос и стал мужчиной. Очередной долг главы дома выполнен: вырасти достойного наследника.
Вы здесь » Marauders. Brand new world » Законченные флешбеки » Честный ребенок любит не маму с папой, а трубочки с кремом.
