Увлеченный своим делом, Барти не замечал ничего. Магия завораживала его с каждым годом не меньше и то, как щелкало внутри, когда она покорялась воле волшебника доставляло настоящее удовольствие. Как раз в очередной раз подхватив цепочку маховика времени и заставив артефакт зависнуть перед глазами, Крауч все же ощутил легкий укол, пришедшийся почти что в висок. Записка была крайне настойчива, словно понимала, с кем имеет дело.
Легкое раздражение, посетившее юношу из-за необходимости прервать свое занятие, сменилось теплотой, когда Барти посмотрел на имя отправителя. Мистер Лестрейндж был одним из тех, разговор с кем всегда был приятным. Возможно, он даже мог бы помочь разрешить тот стопор, с которым столкнулся Крауч в своей работе. В конце концов, время  - непокорная материя. Оно стремительно течет и избегает тех, кто слишком рьяно стремится его поймать. Только ответив на вопросы о том, почему время настолько непокорно волшебникам, можно сменить его ход.
Барти убирает записи в стол – подальше от любых заинтересованных глаз – и, повесив маховик времени на шею, направился в кабинет.
Опасливый стук. Барти не сильно толкает дверь и позволяет себе войти только убедившись, что пришел вовремя и ожидаемым. Закрывая за собой дверь, Крауч прошел в кабинет по разрешению.
- Мистер Лестрейндж, добрый день. – Уважение, которое он испытывал к своему начальнику не было очередной лживой маской. Вроде той, которой он одаривал отца.
Барти нервничал, как случалось с ним всегда, но не стремился провалиться под стул и даже убедил себя в отсутствии необходимости кусать губы. Только взглядом следил неотрывно, стараясь понять что-то в выражении лица. В науке, ему не подвластной.
«О чем пойдет разговор? Вроде я не сделал ничего выдающегося или…» - Настоятельно запретив себе додумывать эту мысль до конца, Барти сосредоточился на словах мистера Лестрейнджа. Благодарная улыбка скользнула сама – Крауч не справился с эмоциями. Сейчас – даже не пытался.
Как с ним часто бывало, он не предсказал дальнейшего «но».
Как часто бывает – если долго нежится на солнце, а потом резко упасть в холодную по-весеннему воду – перехватило дыхание и Барти просто слушал, боясь пошевелиться. Это дорога, но которую он не был готов встать. Дорога, которой он избегал. Ежедневная шпилька от отца за обедом. «Однажды ты поймешь, что должен делать».
Почти замер. Едва дышит. «Нет ничего более постоянного, чем временное»
- Мистер Лестрейндж, - Барти сам заметил, как предательски дрогнул голос, как задрожали руки. И замолчал, не сразу находя силы на ответ.
С тех пор, как Барти впервые решился признать, что мнение отца не единственная истина, Крауч всегда искал способы сбежать из под тяжелой и жестокой отцовской руки. Он бежал из дома в пятнадцать, но тогда его заставили вернуться. Заставили вернуться те, кто едва ли знали что-то о происходящем в его семье. И были правы – в этом возрасте не стоит отказываться от защиты отца. Были правы и в том, что побег не достоин наследника рода. Закончив Хогвартс – в Отдел тайн – куда лежала душа и где он мог найти свое место.
«Ты наследник своего рода, Барти. И кроме тебя никто не может защитить его честь»
Темный омут мыслей легко затягивал Крауча в свой водоворот. Сплетенная из огромного числа вечных обвинений и черных слов, постоянной попытки быть кем-то другим. Быть тем юношей, который соответствует требованиям отца и виденьям главы Департамента. Сквозь этот омут слабой ниточкой протянулось «Рудольфус приводил много доводов». Барти вздрогнул, собираясь на этой мысли. «Спасибо» - адресовал он в мыслях не только к одному Лестрейнджу, но ко всей фамилии. Если есть свет, но он в цветах их дома. Их и Темной метки.
«Скажи уже хоть что-нибудь» - Барти прикусил губу в этот раз – до крови.
- Вы правы, нет необходимости приказывать – Крауч перевел взгляд на свои руки. Наблюдая, как ногти прорезают кожу на руках он заставлял себя произносить слово за словом. – Это мой долг. Другого ответа быть не может, но….
«Возьми себя в руки»
- Если Вы не заняты мне… действительно надо поговорить об этом.

Когда ногти вспарывают кожу настолько медленно можно видеть, как расходятся края. Как под светлым проступают капли темно-бордовые, медленно просачиваясь навстречу воздуху. Рассекаемая кожа, кажется стремиться быть разорванной – словно чрезмерное натяжение делает ее уязвимой. Крауч чувствует во рту кровавый привкус и только тогда отрывается от зрелища собственных рук и глубоких царапин на них.
- Спасибо. – Произносит он тихо, почти шепотом, совершенно уверенный, что это необходимо сказать. Признать, что без мистера Лестрейнджа этот разговор стал бы невыносимым. «А ведь он наверняка защищал меня все это время. От требований отца, например. Не поверю, что Крауч старший не приходил с выкладками вроде «немедленно верните мне моего сына». Это было бы на него не похоже» - Думал Барти, тем не менее, не поднимая головы.
- Мистер Лестрейндж, мой отец совершил много поступков, которые требуют суда. Имея в руках власть, он каждый день ведет нашу страну к краху и, что хуже, понимает, что он делает. – Крауч говорит очень тихо, но с каждым словом его голос обретает больше твердости. Это не «новое веяние» - давние мысли и убеждения. – Свое сознательное решение он принял и, как и каждый из нас, заплатит за свои ошибки.
Все еще не слишком владея собственным лицом, Барти морщиться от подступающего отчаянья, медленно поднимая голову. В нем удивительно сочетается жесткая решимость и общее впечатление побитой собаки – твердость и блеск боли в глазах.
«Ты должен будешь это сделать. Ты знаешь почему. Необходимая жертва.».
- За все, что он совершил, ему придется расплатиться. После нашей победы… - Барти усмехается, сдувая с лица несколько прядей. – Его убьют. В самом лучшем для него исходе, хотя я сомневаюсь, что его поступки достойны столь легкого конца.
Мысли о матери только укрепляют решимость Крауча в этих словах. Барти не слепец – он видит, что не одному ему плохо. Видит, как бледнеет Миссис Крауч, встречаясь с его отцом. Как она дрожит, стоит им с отцом поругаться.
- Не поймите меня не верно. Моя Мать… хорошая жена, но я уверен – она поймет. – Выносить за порог то, что спряталось в его семье и было не его собственной тайной Барти не привык, хотя сейчас почти оговорился. Почти позволил себе сказать «она будет рада».
«Какой ответ вы ожидали услышать, Мистер Лестрейндж? Разве… мог быть другой?»
- Нашей победы я жду еще и потому, что настанет день его расплаты. И я буду счастлив приложить к этому руку. – Где граница между любовью и ненавистью? Между тем часом, когда твой сын боготворит тебя, и тем, когда проклинает? Мало кто знает это по настоящему, например, Крауч старший не знал – его сын умел хорошо врать.
- Это не будет просто. – Барти качает головой все с той же усмешкой, слизывает кровь с губ. – Я не вру себе, мистер Лестрейндж.
Руки сами тянуться, выпутывают цепочку из под жилетки, и сжимают маховик, висящий на шее. Нет, не порыв что-то изменить здесь и сейчас. Иное – порыв вцепиться во что-то руками. В ускользающее сквозь пальцы время. В мечту, которой придется пожертвовать.
«У тебя уже было больше, чем то на что ты мог рассчитывать. Больше, чем ты достоин»
- Нет. Иначе. Если мне будет позволено самому исполнить его приговор. - Своих богов надо свергать самому. Иначе они навсегда оставят свой след в твоем сердце.

Отредактировано Barty Crouch Jr (2017-05-11 11:07:29)

Когда Барти успел настолько выжечь внутри себя что-то теплое к отцу? Что бы вот сейчас улыбаться, как это делают фанатики в шаге от религиозного экстаза. Криво, исполнено злости и решимости отнюдь не юношеской. Что бы вот сейчас смотреть с таким блеском глаз? Что бы было видно, насколько ему самому это нужно.
Отцовский кабинет встает перед глазами как живой. Крауч точно знает количество шагов от двери до темного дерева стола. До кресла, в котором он не раз мечтал раствориться. Отцовские глаза, холодные и удивленные. Где-то между «как ты посмел» и «что же такого случилось»
Некоторые точки очень важно ставить своей рукой. Кто бы другой не сделал это за тебя – поводок останется на горле и будет то и дело тереть шею. Цепи надо рвать, если не хочешь чтобы тебя вернули обратно. Если свобода оказалась дорога. Если трусливо спрятаться обратно за знакомую спину – претит всему внутри тебя.
Даже в мыслях оказывается тяжело. Руки дрожат и нужные слова почти сбегают из головы.
Рейвенкло – это про полет к мечте. Почему же этот полет начинается со Слизеринских протянутых рук? Едва осознанный голос Рикарда где-то совсем рядом. Что-то меняется.
Не страшно. Отвратительно от самого себя, но почему-то совершенно не страшно говорить такое. Крауч где-то внутри себя знает – это жестокое и яростное веселье пройдет и станет дико. Не комфортно. Пусто и потерянно. До того, что бы сцеплять зубы и тихо царапать подушку дома. Когда придет то, что сейчас спряталось куда-то подальше от взгляда мистера Лестрейнджа. Что-то, что это великое без сомнений семейство из него так легко изгоняло. Трусость? Слабость?
Пре-дан-ность.
Едкое слово даже сейчас обжигает горло и Барти вынужденно дергает головой, возвращаясь из мыслей где-то между удивлением в глазах отца с оттенком ярко-зеленой вспышки и ощущения сворачивающегося в животе плотного кома из боли и тягучего, почти разрывающего чувства. И повторно, очень рвано кивнув, протянул руку мистеру Лестрейнджу. Сколько его не было здесь? Минуту? Две? Не больше, судя по тому, что Мистер Лестрейндж свою руку убрать не успел. Вероятно даже меньше минуты.
Крауч ощущает чужое прикосновение – как не возьмись за руку будет одинаково щипать недавние царапины. Утренние – после разговора с отцом – и свежие, на тыльной стороне.
- Благодарю, Мистер Лестрейндж. Это… - «Большее, чем то на что я мог рассчитывать? Нет. Я знал. Знал, что вы не оставите меня. В этот час – особенно». Что-то в злости становится грустным. Словно улегся весь случайно пробужденный гнев. – Я очень ценю это.
«Вы спасете меня. И видит Мерлин, не раз. Как уже спасли».
Нервно облизывая губы, Барти снова кивает. Препарировать боггарта? Что же, почему бы нет? Может быть, от этого станет хоть немного проще? Но прежде чем ответить, ему нужна едва ли не минута. Найти в своем сознании те чувства, которые есть на самом деле. Те, что спрятались за преданностью делу и благодарностью Рудольфусу, его отцу. За верой в идею.
- Что чувствуют, восходящие на эшафот за дело, которое было и осталось верным? Страх? Наверное. Чем ближе я буду к нему, тем больше он может заметить и узнать. Нет. – Юноша мотает головой резко, находя в своих мыслях жесткий поводок на собственном горле и почти физически ощущая, как он сдавливает кожу и свободной рукой тянется потереть шею. – Чем ближе я буду к нему, тем больше он сможет сделать. Тем плотнее поводок в его руках.
«Вот так. Пока не найти корень проблемы – нельзя найти и ответ. Люди ничем не отличаются от загадок. С собой – сложнее всего».
- Это шаг назад. Дальше от того, что я чувствую своим местом и ответа на вопрос «кто я». Я боюсь стать тем, кто… кем он меня видит.

Руки, привычные к царапинам и следам, выглядят непривычно, когда кожа становится чистой. За исключением пары уже совсем застарелых шрамов – куда более давних, чем знакомство с фамилией Лестрейндж и тем, как они мимоходом делают вещи лучше сами по себе.
- Что ж. Для переплавки у них обычно есть ночь перед казнью,  - Крауч невольно продолжает эту метафору только лишь из того, что она удивительно точно описывает внутреннее состояние. Кажется, еще шаг, еще вдох и конец. – Возможно, после нее станет проще…
Требуется не меньше минуты, что бы собрать нужные слова, так охотно и быстро разбегающиеся от юноши сейчас. «Может ли долг стать опорой там, где предаешь себя?»
Отогнав не прошеную мысль, Крауч снова потянулся к маховику, сжимая его в пальцах.
- Он – мой отец, что бы я не думал по этому поводу. Определенное влияние он будет иметь всегда, пока жив. Я понимаю, о чем вы, Мистер Лестрейндж, но боюсь я именно того, что ему во мне нравится – Барти все же сдается и переводит взгляд на собственные руки, держащие маховик. Поддается порыву и снимает цепочку с шеи, тут же наматывая ее на пальцы. – Похоже на…
«Проще ли было бы, если бы всего этого никогда не было? Если бы не было этой стажировки? Вас? Рудольфуса? Проще. Но кем бы я был?» - Барти ищет слова, которые можно сказать. Те, в которые удастся вложить это жалкое на его вкус, бессмысленное чувство.
- Не так. Я знаю, что есть вещи, с которыми он уже ничего не может сделать. И есть те, на которые он может повлиять. Вторых больше. Я знаю, какая она – жизнь без его контроля. Знаю, ради чего отказываюсь от… - «Своего права на счастье. От себя» - этого. Но… Мне давно удавалось почти не сталкиваться с ним и я не знаю, насколько серьезно он способен влиять на меня, когда этой возможности не будет.
Раскрывая ладонь, Барти смотрит на маховик времени. Время порой так отчаянно хочется изменить, что сразу становится понятно, почему эти артефакты так важно контролировать и, самое главное, почему у них такое разумное ограничение по срокам.
- Дело во мне, - Наконец признает он.
«Это дорога в один конец?»

Зыбкая до этого момента, почва под ногами становится твердой. Барти с некоторым удивлением смотрит на собственные руки и видит, как унимается дрожь.
Вправо. Влево. Качается маховик на цепочке.
Признавая свои страхи, отпускаем ли мы их?
- Мне все еще не безразлично его признание. В том или ином виде. – Выдох, знакомая судорога и снова покой. Понятные, простые слова, которые уже не раз сказал сам себе. – Мы одной крови. И возможно это все еще что-то значит, но вы правы.
Несмелая улыбка – совсем не фальшивая. Барти тянется и чуть более ощутимо сжимает пальцы Рикарда, прежде чем отпустить.
«Ты уже давно не один в этом бою, помнишь?» - Так вовремя удается напомнить самому себе простую истину. – «Тебя не просят быть с ним честным».
- Вы правы. – Повторяет тихо, после заминки Крауч. - Мне действительно нужно встретиться с этим боггартом. Иначе это не кончится никогда. Встретиться и победить, как бы самонадеянно это не звучало.
Самое важное в возможности отступить отнюдь не то, что ты когда-либо станешь ей пользоваться, а само право на ошибку. Это ставит тебя в зависимость не от неизбежности, а от твоей собственной силы воли и придает стремлениям вид целей, а не отчаянных барахтаний. Ровно то, чего ему всегда не хватало во всех отцовских ожиданиях и требованиях.
- Мистер Лестрейндж, – Барти находит чужой взгляд и привычно отмечает, что как и с Рудольфусом, здесь он легко может опереться. Позволить себе распрямить плечи. – Спасибо. Сейчас действительно лучшее время, что бы этому случиться. Когда…
«Признайся»
- Я не один. – Легче.
Протянув руку, Барти позволяет маховику лечь на стол и задерживает взгляд на том, как соскальзывает цепочка с пальцев. «Прощай ли?»
- Сэр, я могу попросить вас?

Семья это общность людей, которые есть у друг друга вне зависимости от обстоятельств. Те, на которых можно опереться, какой бы зыбкой не была почва под ногами. В чьих взглядах и улыбках найти покой. Те, кто принимает тебя.
Старшие – отцы и деды – те, кто направляют и подсказывают верную дорогу. Те, кто отправляя в путешествие смотрят в след не с тоской матерей, а с надеждой. Ты вернешься и станешь лучше. Очередное испытание будет пройдено.
С Лестрейнджами это улеглось в голове Барти и хотя он отчетливо знал, кто его кровные родственники, все что происходило внутри было совсем иного мнения. Вот сейчас. Когда Рикард без слов понял самое волнующее его и дал куда больше, чем Крауч осмелился бы просить.
Крауч подхватил маховик и зажал в ладони, прижимая к груди с благодарностью, какую невозможно было облечь в слова.
- Это больше, чем я смел бы просить и… О, конечно! Никто не узнает, - Отнюдь не самонадеянность. Он просто не позволит кому-то узнать или проследить путь медальона. Если его и раскроют, то Рикард останется в стороне от этого подарка. Так далеко, как вообще возможно.
Семья  это когда ты готов отдать за них все. Даже если они не просили тебя. А они дают тебе силы идти этой дорогой.
- Я всего лишь хотел просить разрешения продолжить свое исследование хоть бы теоретически и… возможности советоваться с вами, - Барти кончиками пальцев поглаживал маховик. Сколько бы не были отвратительны на его вкус перемещения во  времени, как бы не было опасно заиграться с этим чувством мнимой свободы  - наука оказывалась на первом месте всегда. И сейчас ему казалось удивительно важным разобраться в закономерностях работы со временем.
Возможно, это даже могло бы быть полезно их общему делу, но как – Крауч пока не решался сформулировать. Как и всегда теория и потенциал интересовали его больше материального применения.
  - О… И еще одна просьба, но совсем не связанная с работой. Большой ли наглостью будет сегодня попроситься в гости? Матушка уехала навестить родственников и… Прямо сегодня мне бы не хотелось оставаться с ним один на один. – «Не сегодня. Завтра, ведь вряд ли у меня много времени и чем скорее будет поставлена точка, тем меньше меня будет тянуть повернуть в спять. Но лучше, если завтра я буду в его кабинете готовый у этому разговору, а не сегодня вечером метаться по комнате». – Если, конечно, это не доставит неудобств вам или кому-то из членов семьи…
«Вашей» потерялось так легко и уже не в первый раз.