Все, что было - не было,
Все в огне сгорит,
Пламя рыжей птицею к небу полетит.
Имя мое прежнее здесь забудут пусть,
Долог путь в бессмертие -
Я еще вернусь...
Тэм

Как-то так исторически складывается, что погода в Лондоне на март месяц никогда не бывает достаточно приятной. Впрочем, здесь следует уточнить, что погода в Лондоне в любой месяц, кроме, пожалуй, августа, не бывает приятной в принципе и удивляться здесь особо нечему. Таким образом, прохладным утром двадцать первого марта, на Остару тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, погода выдается прохладной, с мелкой моросью  и тяжелыми тучами. Тучами, впрочем, достаточно быстро разогнанными - маги-погодники в Министерстве даром хлеб не жуют и справляются, в общем-то, отлично.
Во всяком случае, это лучше замкнутого пространства любого зала из тех, что может предоставить Министерство для кандидатов в министры магии - замкнутых пространств в такие дни Том Риддл не любит в принципе. В такие дни, когда вибрирует, кажется, сам воздух, в такие дни, когда медленно поворачивается Колесо и когда... впрочем, это вечная песня - свое они все отплясали еще вчера, а сегодня можно оставить место и на работу.
Едва ли Том чувствует хоть какое-то волнение. Это больше похоже на темное, мрачное предвкушение. Предвкушение охоты, предвкушение погони, наполняющийся от запаха крови слюной рот...
Но сейчас он говорит, говорит о том, о чем не раз уже говорил и в гостиной дома Лестрейнджей, и в любой другой гостиной, на любом другом приеме и на любом другом сборище подобного формата. Все, что сказано сейчас, уже говорилось ранее: об опасности магглов, о необходимости чтить магические традиции, о том, куда, в общем-то, катится этот мир...
Слова падают с тяжестью гранитных плит – Том говорит о давних временах, о чистой крови и о великих волшебниках. О Мерлине, который мог превратить цветущее поле в бушующее море, о древней магии, что пропитала землю Старой Англии, об Основателях, чью магию до сих пор хранит школа Хогвартс в своих стенах.
О том, что чем дальше, тем больше вырождаются маги, тем на меньшее волшебство они способны – уже нет толком и тех, кто способен на по-настоящему великое волшебство (впрочем, Том знает имена двух таких волшебников и одно из них – его собственное).
О том, куда уходят магические традиции – праздники Колеса, старые ритуалы, традиции, сменяемые теперь тем, что привнесли магглы. О том, как угасает магический мир, вынужденный ютиться, как крысы, в подполе.
Говорит он и о детях – под конец, печальным аккордом. И неотрывно смотрит в толпу, чуть заметно, иронично улыбаясь. С горечью на губах.
Он планировал сегодняшний день не меньше восьми месяцев с того момента, как стало слишком хорошо видно – без войны не обойтись. Обе чаши весов равны друг другу и это хрупкий, шаткий баланс, нужен лишь один крохотный камешек, который склонит одну чашу вниз. Одна соломинка, что переломит горб верблюду. И он готов предоставить эту соломинку.
У мистера Арчибальда Джеркинса откровенно стеклянные глаза и тремор. Он стоит рядом и не нужно даже быть излишне внимательным, чтобы заметить, как у него подрагивают руки, как жадно он припадает к стакану с водой, что стоит на кафедре, как скользит взглядом по толпе. Его волнение замечают и остальные, но тот только огрызается.
И не нужно смотреть на него излишне пристально, чтобы понять – нужно всего одно легкое нажатие, одно невзначай уроненное слово, чтобы случился взрыв.
И это – работа многих дней, многих недель, многих месяцев, которые приходится приводить за тщательной, ювелирной препарацией чужого рассудка, доводя его до самой грани. Здесь нельзя ошибиться даже на йоту, чтобы не загубить весь процесс, здесь нельзя недодавить или додавить излишне сильно, здесь нельзя отвлечься и на мгновение…
Но паутина чужого безумия сплетается туго и крепко, роскошным, кружевным узором.
Лорд Волдеморт чуть заметно улыбается.
Но сейчас, за несколько минут до конца, его волнует другое. Его люди должны быть заняты и заняты достаточно сильно, чтобы пропустить такое масштабное представление. И нужно быть слишком уж эгоистичным, чтобы не дать им право развлечься в то же время, когда развлекаешься сам.
Гарольд Минчум – достаточно грубый кандидат, но он разумен и играет тоньше. Изящнее. И вопрос здесь не в том, чтобы его спровоцировать, а в том, чтобы спустить ему все с рук, сделать вид, что ничего не заметил. Даже не в том, чтобы очернить его – Гарольд весьма достойный противник, но в том… в том, чтобы временно нейтрализовать. Тем более, что Том уверен – тот все равно не победит. Даже если его самого не будет на сцене. И поэтому часть тщательно подготовленного плана вполне можно отвести ему.
- Что вы так нервничаете, Джеркинс? – негромко спрашивает Том Риддл, небрежно стряхивая усиливающие голос чары и вскидывая на собеседника смеющийся взгляд. Между ними расстояние всего ничего, считанные дюймы, так что даже во временной передышке их не слышит никто. И уж точно никто, кроме Арчибальда не успевает заметить что-то яркое, словно язычок пламени, в пальцах Тома Риддла. Что-то похожее на искру. Или на клочок ткани. А может быть на ленту.
Или, что еще более верно, на завиток медных женских волос, который мужчина небрежно пропускает меж пальцев, играясь с ним.
Как последний аккорд.
Дальше все происходит слишком быстро – он поворачивается к Гарольду, собираясь нанести еще один точный, острый удар, словно укол, но не успевает даже этого.
Нужны всего пара мгновений, чтобы выхватить из рукава припрятанную там палочку, нужно всего ничего, чтобы произнести слова заклинания.
Правда, он до последнего насмешливо думал, что это все же будет не Авада, хотя и подразумевал такую возможность.
А потом ему кажется, что он падает, падает в звезды.
А Арчибальд Джеркинс, выронив палочку из рук, падает на колени, принимаясь судорожно рвать на себе волосы и выть на одной длинной, протяжной, почти волчьей ноте. И тянуться к трупу, чтобы забрать, чтобы…
Но изящного рыжего завитка, который Арчибальд точно, наверняка опознал, как прядь волос собственной жены, в руках Тома Риддла нет. И даже мертвым он улыбается, иронично и насмешливо, глядя в небо остекленевшими темными глазами.

Отредактировано Lord Voldemort (2017-05-12 13:34:46)

* По согласованию с отцом хожу раньше.
**

На дебаты Рудольф планировал попасть вместе с отцом, но жизнь внесла в эти планы свои коррективы: Глава Отдела Тайн срочно понадобился в своем Департаменте, и они уговорились встретиться уже на месте в Гайд-парке. Рудольфус прибыл за полчаса до планируемого начала дебатов, когда зрители начали собираться. Счастливый обладатель пригласительного билета в вип места, Лестрейндж прошел к своему месту, и пристроился  там , раскрыв захваченную с собой книгу, и читая ее. Взглядом он нашел крестного, и еще раз взглянул на всякий случай записанный утренний расклад на эту Остару. Цифры обещали нечто неприятное, но странное. Как бросить зерно: конец одного, начало другого. Когда еще, как не на Остару.
Переменных для полноценного расклада ему не хватало, хотя он попытался учесть большую их часть: отца, мистера Долохова, каждого из кандидатов, время, место, самого себя. Перетасовал еще несколько раз в разных комбинациях, смотря что измениться, если убрать одну из переменных. Но здесь слишком много других людей, слишком много неучтённых факторов. Любопытно.
Отца он заметил почти сразу, поднялся, складывая книгу и приветствуя его и его спутника – старшего аврора судя по значку. Они обсуждали дебаты и кандидатов, и Рудольфу было мало интересно вмешиваться в их разговор: он уже догадался, что Лестрейндж-старший рассматривает аврора, как возможное ценное приобретение в их партии. Не стоит ему мешать составлять мнение об объекте веробовки.
Дебаты он слушает внимательно, не столько интересуясь смыслом – политические программы каждого давно известны – сколько риторическими методами отстаивания своей правоты. Мистер Джеркинс  явно нервничает: сегодня он самый слабый из всех, что даже досадно, наблюдать за тем, как он раз за разом проигрывает поле «отцу», и пытается отвоевать позиции  было любопытно. Мисс Юджина беспокойно косится на соседа, ей явно не нравится его поведение. Мистер же Минчум сегодня в ударе, если можно так сказать.
Дебаты и споры заканчиваются короткой зеленой вспышкой. Рудольфусу не нужно слышать, что сказал убийца, он знает это движение, видел этот цвет. Он уже сам его использовал.
И успевает вскочить, когда Риддл падает. Короткий взгляд на отца: тот сидит вскинув руку с палочкой, непривычно обездвиженный, с расширенными глазами. Рудольф вскидывая собственную руку с палочкой, левой не глядя бьет тыльной стороной ладони, хлещущим движением отца по щеке.
Математика очень простая: если крестный мертв –  отменить это не в силах Рудольфа, но шрамы на его руках не должны видеть и рассматривать внимательно медики Мунго и особенно авроры. Если крестный мертв – то месть должна быть холодной от гнева. Он собирается убрать со своего пути кафедру, но в этот момент постамент взрывается. Разряжается защитный артефакт легким покалыванием у запястья, прикрыв его и отца от щепок и волны. Мистер Долохов настроен крайне серьезно.
- Леггилименс, - вскидывает в его сторону палочку Рудольфус, он не собирается пробиваться в этот сложный разум. Слишком не опытен. Посылает простую картинку: он с телом крестного на руках и их поместье. Безопасность.
- MobiliTomRiddle – только бы понял и позволил забрать, и тогда получится поднять тело над разрушенной трибуной повыше и вынести за пределы антиаппарционных барьеров.

Посмотреть со старшим товарищем на предвыборные дебаты было не верхом мечтаний о хорошо проведенном выходном, но, в общем-то, тоже неплохо. В конце-концов, ходит же он с детьми в зоопарк, или цирк. А тут, пожалуй, одновременно и то и другое, только для взрослых.
О нет, Руфус понимал зачем это нужно кандидатам, зачем нужна политика вообще. Власть манила людей. Некоторые из них даже правда верили, что могут сделать мир лучше. К тому же, большинство людей недостаточно самостоятельно, что бы не быть частью стада. Некоторые даже добровольно записывались в какие-то партии, следовали за своим кандидатом не только из соображений получания материальной выгоды, но искренне верили, переживали, участвовали... Этого Скримджеру было уже не понять. Желание быть причастным к чему-то "великому"? Желание потешить чувство собственной важности? Или желание быть поближе к кому-то более сильному, что бы переложить на него ответственность за свои поступки и свою мораль?
Он сидел рядом с Лестрейнджами в первом ряду, немного скучающе слушал кандидатов. Нет, возможно, захоти Вена поучаствоватьт в подобном цирке, он бы тоже ходил с ней, поддерживал, защищал. Правда, он не особо мог себе представить зачем ей могло подобное прийти в голову. Пожалуй, за то Руфус и любил ее. Вернее, и за это тоже.
С другой стороны, высказываемые одним из кандидатов мысли о магглах были понятны, как и опасения. Аврор не собирался оспаривать тот факт, что прогресс нужен - не будь дети умнее родителей, они бы до сих пор прыгали с бубнами вокруг костров. С другой стороны, засилье грязнокровок, стремящихся принести в их мир свои устои, мог привести к тому, что волшебства не останется вовсе. "Магглы так любят все упрощать и приводить мир в соответствие своим стандартам. И так любят бояться неизвестного.."
Зеленая вспышка была неожиданна, но выработанные годами рефлексы не подвели. Мгновение назад расслабленный, Руфус одним движением перетек в стойку, оценивая ситуацию. Палочка уже была в его правой руке, левая сжимала прислоненный до этого к спинке кресла посох. У него была только одна попытка забрать убийцу - он отлично понимал, что сейчас ему будут хотеть отомстить. Око за око. И это, без сомнений, отличная идея, вот только... "Если будет самосуд, судей самих потом посадят". Он совершенно не хотел подобного ни для Лестрейнджа, ни для уже начавшего действовать Долохова. "Преступник должен быть осужден по всем правилам."
Скримджеру было глубоко плевать на всю политику и идеалы. Но ему было не плевать на друзей. Или товарищей. В любом случае, сейчас было не время задумываться кто они друг другу.
- Shaft. - Молния полетела в сторону Долохова, сам же аврор уже был рядом с убийцей, пользуясь значком и переносясь в штаб-квартиру. Он искренне надеялся, что заклинание не достигло цели, просто заставило отвлечься на его отражение.

Аластор Грюм и политика сосуществовали в режиме вооруженного нейтралитета: пока она не трогала его — он не трогал ее. В целом, он уже был в том возрасте, когда поистрачивается юношеский максимализм и приходит понимание того, что политика — это неизбежное и необходимое зло, причем она останется злом в любом случае, кого ни выбери. Хороших политиков не бывает. Сознавая все это, маг, тем не менее, собирался пойти на выборы и отдать свой голос кому-нибудь, лишь бы он не достался дорогому однокурсничку Реддлу. Чем не гражданская позиция?
Анализируя все выше сказанное, можно без труда догадаться, что посмотреть на дебаты он шел не из политического интереса. Просто когда Альбус Дамблдор пишет тебе письмо содержанием «сходи и посмотри, это интересно», можно, конечно, отмахнуться и не пойти, но потом пожалеешь, потом что ошибается директор Хогвартса нечасто.
Так что Грюму пришлось посвятить время после смены данному мероприятию. У него не было пригласительного, но он пришел пораньше и разместился в пятом ряду, поближе к выходу из ряда. Обзор был так себе: аврор явно не успевал проследить за всеми, кто решил послушать политические бредни, заметил лишь несколько знакомых фигур, усмехнулся своим мыслям на этот счет и сосредточил все внимание на сцене.
Он даже слушал. Шипел, плевался, имел горячее желание за некоторые пункты политической программы начистить морду, но слушал. Наблюдал. Одни нервничают — почти на грани, другие спокойны. Что-то не так, какое-то вовсе не политическое напряжение витает в воздухе, но ему не понять то, что он чувствует. Был бы тут Альбус — он бы, конечно, раскусил эту загадку. Но когда это он бывал тогда и там, когда Грюм считал его присутствие необходимым...

Аластор поднялся с места буквально через секунду после того, как сверкнула зеленая вспышка. Это даже не сознание, это рефлексы. Его подбросило и швырнуло к сцене раньше, чем людское море успело взволноваться и задавить своей массой человека, который просто не может ничего не предпринять.
Но он не один здесь готов действовать быстро, Скримджер — далеко пойдет парень! - успевает в гущу событий даже быстрее, и можно не беспокоиться, он свое дело знает. Оценив обстановку, аврор меняет траекторию движения, направляясь к Минчуму и его телохранителю. Как бы там ни было, остальным уже либо не помочь, либо помогут другие. Кто знает, что сейчас в голове у той группы, что образовалась возле тела Реддла.
— Contego, — щит направлен на то, чтобы укрыть два неподвижных тела от возможного продолжения банкета. Привычка таскать с собой весь аврорский арсенал артефактов даже в нерабочее время еще ни разу не оказывалась вредной, так что и теперь, пробираясь к намеченной цели и удерживая щит, аврор собирался переправить первую партию в безопасное место и продолжить свои дела здесь.

Не заблуждайтесь, мистер Тёрнер: вы далеко не единственный, кому дорога Элизабет (с)
Тони?
О ком это?
Если легилименцию Лестрейнджа Долохов ещё кое как переносит, терпит, то движение Руфуса уже не находит ни малейшего понимания: он позволил забрать у себя самое дорогое и драка уже перестала быть борьбой за бесценное тело, она стала идеей, в которую Антонина тянуло тем более неотвратимо, чем более разрывалась на куски от боли левая рука. Долохов вечно был немного тугодум по части болевых реакций, - вот и сейчас с места его сдёргивает не Метка, а агрессивно себя повёдшая среда обитания. Этого, Скримджера, он вроде как знает.. знал... видел, - отрицать отсутствие этикетки "однозначно враг" сложно, а значит...
Слишком много и слишком сложных мыслей проходит сквозь голову навылет: стремление аврора Антонин встречает ударом ноги на противоходе: сдвинуться из под отвлекающего заклятья, приложить по колену чуть сбоку и внутрь, перенося вес на другую конечность, замирая, но не пытаясь добить или вовлечь в спарринг. Из таких микроскопических пауз соткан рисунок Мира и Войны: тело Тома уже вне зоны его досягаемости, мир уже почти равновесен, неспешно придает движения плети, балансирует на краю ровно до тех пор, пока не разрождается призывом ко всепрощению: "Пойдём отсюда", - это внезапно раздражает, это сми-ррение, сог-ласие, готовность подставить вторую... щёку, или второго Тома Риддла, которого у них нет.
Осознание успевает накатывать тягучей волной, но не доходит до пика, - Долохов не успевает подумать, глаза его стекленеют от услышанного и плеть идёт над поверхностью следом за его решительным разворотом, осчастливливая тех, кто не успел взлететь на воздух или вжаться а обломки трибуны - от того места, где копошатся хит-визарды, до того, где за детским щитом ютится министерский прихвостень из числа авроров, - почти полный круг. Почти - потому что обернуться спиной к смутно знакомым голосам было бы слишком опасно.
Больше всего ему хочется завершить силу разворота и дать уговорщику по зубам и в этом, благо левая рука у него свободна, Антонин себе не отказывает, собираясь выбить из смутно торчащего перед ним силуэта это самое "пойдем"...
...вместе с зубами. [ava]http://s6.uploads.ru/t/i6anu.jpg[/ava]

Отредактировано Antonin Yu. Dolohov (2017-05-25 07:39:41)

Больше всего Руфус не любил в людях свойство терять самообладание в критической ситуации. Ну хорошо, не больше всего, а одно из того, что больше всего. Если бы ему было свойственно подобное поведение, он сейчас остался бы здесь. Помочь успокоить Долохова, поддержать Рикарда... Здесь было слишком много тех, кого произошедшее задело лично, но, благо, были и те, кто не потерял голову. Грюм уже занялся остальными кандидатами, значит, можно не беспокоиться.
Антонин все же уворачивается, и даже успевает достать его самого ударом, но это уже не важно. Руфус даже не пытается защититься или уклониться. Он уже достиг своей цели и, в общем-то, ноги уже не нужны. Он даже успевает подставить руку под удар несущейся на них с Джеркинсом плети, отлично зная, что перенос не всегда спасает, когда на счету десятки секунд.
"Отличный выходной. И политика не такая уж и скучная штука."
Руфус не был уверен, пронеслась эта мысль в его голове, или это было уже после, когда перед глазами потемнело.
"Вена меня убьет"
В этом сомневаться не приходилось, но зато он выполнил свою работу. Самосуда не будет. Будет честный суд.
Руку в месте удара, казалось, разорвало болью, артефакт-кольцо на пальце осыпался трухой, но ощущение не длилось долго. Сознание спасительно покинуло оседающее на пол в министерстве тело.

И что бы там ни говорили стереотипы – Слизерин учит дружбе, Эдвард Мальсибер знает это с абсолютной точностью. Даже не дружбе в обычном понимании этого слова - братству, семейственности вне кровных уз. Хотя… кровные узы в мире магии – самое что ни на есть растяжимое понятие.
И потому Эдварду не нужно быть легилиментом, чтобы знать, что на душе каждого из них. Даже, наверное, на душе Антонина.
Он чувствует, как загребает силу из их связи Рикард – но все же он придерживает себе все, этого даже больше, чем нужно при самом плохом раскладе. Но Эдвард знает за собой одно – даже от самой страшной боли какое-то время он не теряет головы. И потому сейчас понимает – ничего не закончится, даже если они скрутят Долохова, уберутся отсюда куда-то (не просто куда-то – а целенаправленно туда, где сейчас Рудольфус, туда и только туда). Ничего не закончится даже если Тони затихнет. Проблема в том, что такое – такое не заканчивается. Так что сила ему пригодится. А остальным… Остальным можно будет выдохнуть.
Пятерых из них Мальсибер знает со школьной скамьи – а они знают его, и все они кровные братья и вроде как друзья. И Риддла – Риддла они также все знают со школьной скамьи и все называют другом. И, наверное, нет в мире больше лжи, чем эта. Они не друзья Тому, пусть и некоторые все еще считают, что дружат с ним. Они - вассалы, он – их сюзерен, Лорд, направление во тьме… Это не плохо и не хорошо, просто не стоит играть в подмену понятий, особенной сейчас, когда Тома… когда его уже нет. Эта мысль должна отдаваться болью – и Мальсибер искренне благодарен адреналину и шоку, - боли сейчас он не чувствует. Когда умерли родители – тогда было также больно, но он был занят и дело не терпело промедления. Наверное, тогда даже было… не так. Не так – потому что драконья оспа не то, на что можно повлиять, к тому же находясь во многих километрах от отеческого дома. А здесь – здесь Авада, Авада, на которую можно было бы повлиять – каким угодно, по сути, способом. Хоть собой закрыть.
Думать так – прямой путь к саморазрушению, и Эдвард молит фортуну, чтобы никто, никто из них не думал так. Ни Тони – видит Мерлин, он был ближе всех, у него было больше шансов хоть на что-то… но только не на реакцию на Аваду, ни Рикард… И Рикард вызывает страх больше всех. Он точно должен понимать, что ничего не мог сделать – только что это меняет?
То, что между ним и Риддлом, скорее всего, не под силу изменить даже смерти. С самого детства Эдвард не раз и не два говорил – Том Риддл не умеет чувствовать, он не такой, как обычный люди, он пользуется тобой, - и хоть раз поверил ему Лейстрендж, послушал? Не было такого.
По Риддла все понятно было еще тогда, в детстве – он не был хорошим человеком, он не был и плохим. Эдвард какое-то время вообще думал, что Риддл какой-то гибрид. Но нет, Том был человеком, Том был магом – а еще отличным актером, странным, необычным и великим магом. И все же, у него были чувства. Он был ужасным собственником, он был вспыльчивым, увлекающимся – и, на самом деле, частенько невыносимым до крайности. И пусть с возрастом он и успокоился (или с использованием темной магии, кто его знает) – он все еще был… собой. Собой он был всегда. И, на самом деле, именно Риддл их объединял – что бы кто там ни думал. Не кровь, не общее дело… Том. Поначалу это было странно – а потом все смирились, приняли как должное. Но никогда не было о них. Это было всегда о Томе. О его амбициях, о его идеях, о его магии, о его месте в мире. Они лишь пошли следом – и каждого он зацепил за свое. Эдварда он зацепил искренностью. Нет, не сразу, далеко не сразу – сначала зацепил талантом, манипуляциями, умом… Он стал на какое-то время образцом, кумиром для подражания. А потом удержал подле себя именно искренностью. Эдвард оценил. Том с ним играл в совершенно другую игру, нежели с остальными – и Мальсибер тешил порой себя надеждой, что это не игра. Но не верил уже просто по привычке, зная сколько личин надевает Риддл. И он называл себя его другом – скорее по привычке, не желая искать новое слово. Том был с ним бесчувственным слабоэмоциональным куском камня, который порой взрывался искрами восхищения, мрачного удовольствия, горячей ярости… И он не скрывал своего равнодушия и безразличия к другим. Был ли он настоящим таким? Походило, что да. Но Эдвард ценил его не за отношения, не за чувства. И… пожалуй, он закрыл бы его собой от Авады – если бы мог.
Без сожалений.
Сейчас же Эдвард закрыл щитом себя и Рикарда – щит он выставил мощный. Хоть от хлыста он и не спасет, но часть урона съест, да и если Тони вдруг решит атаковать чем-то еще…
Шикигами получается на редкость мощным – Эдвард помнит, что эта магия считается нейтральной, хотя у авроров все равно могут быть вопросы. Где-то там возится Грюм – и жаль, что возится, он смотрит и видит. Нет, конечно – это лучший вариант, чтобы остановить хлыст Долохова и не тратить много сил. Лучший вариант, не требующий концентрации.
И все же, Тони будет сопротивляться.
Эдвард думает о том, что в принципе он мог быть вырубить Долохова сейчас и сам, с помощью легилименции. Их кровная связь в этом отличное подспорье.
И только Эдвард концентрируется и лезет в голову Тони, как он понимает – идея была просто катастрофическая. Он сейчас плотно тонет во вспышках чужого разума, сознание Тони лихорадит и мечется и тот словно двинулся. Дело не только в Томе, не столько в Томе – дело в чем-то ином, но в чем?
Эдвард не видит перед собой ничего и едва ли может соображать – он выпутывается из чужого сознания лихорадочно и судорожно. Да, единственный плюс – Тони замер, также как замер сейчас и сам Мальсибер.
Но… Мордред, как Долохов вообще живет так? Сознание его мечется, бормочет, Эдвард с трудом отцепляется от него, словно выпутываясь из липкой грязной сетки. Ощущение отвратное, противное донельзя. И даже пугающее.
Безумный разум лихорадит, он чувствует – и последней попыткой из него уже откровенно сбегает. Все это время они оба не двигаются, не могут колдовать… и Эдвард надеется, что времени хватило.
Ведь хватило же?..

Забавно, что лучше всего понимаешь не того, кто переживал то же самое, что пережил ты и даже не того, кто пережил что-то вместе с тобой – о нет. Лучше всего понимаешь того, кто пережил сходное с тобой – только ему было хуже.
Эдвард никогда не был легилиментом от рождения. Да, у него были серьезные ментальные способности, только никакой фоновой, «природной» как ее еще называли, способности у него не было. А вот у Тома Риддла – была.
На самом деле, они по-настоящему сблизились именно в тот момент, когда оба уткнулись в своеобразную планку – ментальной магии можно было учиться в одиночку только до определенного предела. Незаметно на других – тоже только до определенного предела. В конце концов, магия, которая предполагает взаимодействие двух сознаний, рано или поздно ставила перед фактом – в одиночку в ней не станешь лучшим. Что думал по этому поводу Риддл было не ясно – и как он собирался бы решить этот вопрос, не подойди к нему в какой-то момент Эдди Мальсибер с книгой и не спроси «а не мог бы ты помочь мне» так, словно дело шло о типичном домашнем задании по трансфигурации, где каждый из них всецело признавал за Риддлом безукоризненное мастерство.
И, наверное, именно тогда они действительно узнали друг друга – сложно не узнавать, если у тебя в голове копается пытливый ледяной разум (ближайшая ассоциация: прямо пальцами перебирает теплые извилины). Ну и когда сам неожиданно попадаешь в вихрь чужих равнодушных мыслей (потому что окклюмент, как они выяснили опытным путем, из Риддла был так себе; тому даже пришлось создавать абсолютно новую собственную тактику работы с сознанием, чтобы не оставаться беззащитным).
И если у Эдварда была всегда проблема одна – влезть в чужой разум, потому как это, в конце концов, не книжку с полки взять, а мысли – это не текст, а скорее, образы и ощущения, то у Тома проблема была совсем иного рода – контролировать то, куда он, собственно, лезет.
И сейчас Эдвард как никогда понимал, что за проблема была у его товарища на заре их юности.
Это все отдача от магии крови – между ними слишком глубокая связь, которую менталист-Эдвард как раз в этом плане и укреплял – и использовал. При должной степени концентрации он в принципе мог устроить между ними что-то вроде общения.
Эдвард почти наяву слышит, как Эйвери обзывает его идиотом, напоминая, что магия крови, особенно на таком мощном уровне, как их побратимская связка, совсем не поле для экспериментов, и вообще Мальсибер, должно быть, окончательно потерял голову.
Эти в целом шумные, довольно глупые и неуместные мысли – якорь, который помогает Эдварду прийти в себя и начать, наконец, соображать.
Потому что панически отцепляясь от разума Тони он совершенно неожиданно потерял собственный фокус контроля и влип в чувства и мысли всех остальных.
В частности, в Рикарда. В первую очередь – в Рикарда.
И если ему самому должно быть больно (он все еще не чувствует ни боли, ни ужаса, ни панической беспомощности, слишком концентрируясь на деле) – то Рикарду не просто больно. Эдвард вообще поражается тому, что у Лестрейнджа в принципе хватает сил двигаться, что-то говорить, колдовать и, наверное, даже дышать.
Эмоциональный диапазон у Мальсибера, в принципе, немногим больше, чем у Тома – чем был у Тома, Эдди. Мордред, как странно даже в мыслях говорить, что Риддла больше нет.
Его не может не быть.
И все же, Эдвард приходит в себя в тот момент, когда это необходимо.
Он мысленно радуется тому, что у Долохова хватает остатков адекватности (адекватности, о чем вы, он безумнее мартовского зайца) сбежать куда подальше* - это, в конце концов, не такая страшная проблема сейчас. Ближний круг займется – и вот повод не дать остальным погрязнуть в панике и черной меланхолии.
Пока есть дело – это дело выиграет им время, немного времени на то, чтобы хоть как-то уложить в сознании тот факт, что Том…
Их Лорд мертв.
«Да последний же враг истребится – смерть».
Последний враг… неистребим, Том. Прости.
Трибуна разрушена, полно трупов, барьер с мясом содран всплесками магии – аппатировать все еще нельзя, но хлыст уже не вредит, его смертельная магия рассеялась. Авроры появляются ни раньше, ни позже – Мальсибер только успевает оценить обстановку и, схватив за плечо, вытащить Рика наружу.
Не церемонясь ни секунды он вызывает домовика из лондонского дома, благодаря Мерлина за то, что когда-то в прошлом его семья решила обосноваться в столице. Иначе он не знал бы, что и делать.
- Иви, мистера Лестрейнджа в поместье мистера Лестрейнджа, - он не доверяет тому, как Рикард аппатирует отсюда, он и себе не доверяет в этом вопросе сейчас. Рука на плече Рикарда у него тверда, но вторая трясется как от лихорадки. – Ровену потом тоже туда приведи. Немедленно, - приказывает он и еще крепче сжимает плечо друга. – Рик. Рикард. Иди домой. Там… - он не знает, как сказать, что там Том, тело Тома, и там нужно быть именно Лестрейнджу – до всех остальных. Пусть у него будет время, еще хоть немного времени. Сейчас аврорат – это не то, что им нужно. Совсем.  - Иди. Сейчас.
Эдвард ненавидит пользоваться служебным положением, но теперь это неважно – ничего, по сути, уже неважно. Но нельзя все взять и бросить. Это дело не принадлежит ни одному из них.
Но об этом – потом, пожалуйста. Он просит самого себя собраться и быстрым шагом бросается к аврорам.
- Эдвард Мальсибер, отдел Надзора, заместитель начальника, - здоровается он твердо, пожимает старшему аврору руку. Они незнакомы, но в лицо его знают несколько авроров из группы, это благо. – У мистера Лестрейнджа нервный срыв. Я отправил его домой, под свою ответственность, - он сам выглядит, наверное, паршиво, раз они так смотрят. – Воспоминание, - он трансфигурирует из платка флакон, прикасается к виску палочкой и вытаскивает интересующее, сбрасывает его, без колебаний отдает аврору. Благо, что воспоминания не передают чувства, не передают внутренние ощущения, не передают детали магии, если она такая как у них. – Мистер Лестрейндж применял магию оммедо, вызов шикигами. У него, вероятно, сейчас еще и магическое истощение на этой почве, практика очень энергоемкая. Применялись также щиты, мной и им. Я использовал Инкарцеро и… легилименцию, мы с Антонином… Долоховым, - поправляется он резковато, - пересеклись взглядами. Я попытался его вырубить, не получилось. Рикард пытался его поймать с помощью шикигами – аналогично, без толку, - он рад, что выглядела их драка именно так, потому что Рик и впрямь пытался поймать. Не стоит аврорам знать, что Лестрейндж понял бесполезность этого занятия и дал Тони сбежать. – Я готов сейчас дать показания как свидетель. Но мистер Лестрейндж сейчас не в состоянии говорить, господа. Пришлите ему повестку, я лично приведу его в назначенное время.
Вдох, выдох, Эдди. Будем надеяться, что авторитета хватит. В любом случае, даже если не хватит – у Рика есть несколько часов, которые аврорат потратит на разбирательства по делу. Но по-хорошему – они должны это сожрать. Он очень охотно пошел навстречу следствию. Если же заупрямятся – о, можно и поскандалить.
Эдвард чувствовал необходимость защитить Рика. Сейчас – хотя бы Рика.
Если уж Тома он не смог.
«Да последний же враг истребится – смерть».
Слишком глупо было.
Слишком.

*согласовано с Антонином

Отредактировано Edward Mulciber (2017-06-12 00:33:11)