картинка

Marauders. Brand new world

Объявление

Объявление

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Marauders. Brand new world » Флешбеки » Плоды созревают на солнце


Плоды созревают на солнце

Сообщений 1 страница 13 из 13

1

[NIC]Gellert Grindelwald[/NIC]
[AVA]http://www.spletnik.ru/img/2011/11/kara/2011-11-21Anonymous3.jpg[/AVA]

Плоды созревают на солнце


Закрытый

[STA]For the same reason I do anything - why not?[/STA]
https://s-media-cache-ak0.pinimg.com/originals/46/b1/3c/46b13cf5acdbc7a4e43c68c956d9c723.gif

Участники:
Анонин Долохов, Геллерт Гриндевальд

Дата и время:
Начало июня, 1941 год

Место:
Магическая Европа (Австрия, Германия и т.п.)

Сюжет:
Война измеряется не пройденными километрами и сожженной землей, а завоеванными умами и сердцами.

Sich selbst zu lieben ist der Anfang einer lebenslangen Romanze

Отредактировано Edward Mulciber (2017-06-16 23:45:41)

0

2

[NIC]Gellert Grindelwald[/NIC][AVA]http://www.spletnik.ru/img/2011/11/kara/2011-11-21Anonymous3.jpg[/AVA][STA]For the same reason I do anything - why not?[/STA]Магия пенится как свежее фруктовое вино и изводится терпкими всплесками. Шестеро магов в длинных ритуальных мантиях, нараспев тянут лишь одну фразу на древнеарамейском – «Встань и иди».
Встань и иди, великий слуга магии, встань и иди. Седьмой маг заносит кинжал над головой.
Лезвие изогнутое, широкое – оно покрыто мелкой рунической вязью и кажется не отполированным до скальной остроты и блеска, а неровным, словно шершавым. Мифический язык мифического железного зверя из иных миров.
Напевная фраза становится громче, выше, резче, обретает силу, с каждой секундой все мощнее, сильнее и сильнее, будто грозовой набат – и когда слушать становится уже совершенно невозможно, она резко обрывается – в так кинжалу, который по рукоять входит в горло распростертой на алтаре жертве.
Магия хлестко мечется, томится, а кровь сначала медленно, лениво и будто нехотя стекает по желобкам к глубокой каменной чаще около двух метров в диаметре. Взмахи кинжала точны и уверенны – и все больше крови находит свой путь вниз, навстречу бурлящей, жадной магии.
Шестеро магов вновь затягивают одну-единственную фразу, но тут к ним подключается еще один голос.
Седьмой маг – он в красной как кровь мантии, - подходит ближе к чаше, его голос диссонансом режет стройный хор остальных, перекрывая. И магия откликается. Она вихрем устремляется к тому, кто ее зовет, ластится, как голодный послушный зверь – и повинуясь словам устремляется в чашу.
Чаша не пуста – и в ней не только лишь кровь. Глина, податливая, послушная, эластичная глина – она поднимается вверх, просыпаясь, вытягивается вверх словно слепой кутенок, ища тепла, магии и крови. Формируется крупная нескладная голова – ни глаз, ни рта, лишь намек на форму, - неожиданно в разные стороны выстреливает что-то отдаленное похожее на руки.
Огромная пасть – провал с крупной, непропорциональной голове, - распахивается с диким, совершенное нечеловеческим заунывным вое, магия взметается вверх, напевные до того фразы становятся надсадным криком…
И неожиданно с влажным чмокающим звуком глина опадает обратно.
Маги резко осекаются, словно кто-то разом наложил на них Силенцио.
- Хм, - с интересом тянет Геллерт Гриндевальд, все это время наблюдавший у дальней стены. – Кажется, здесь что-то пошло не так, - усмехается он невыносимо язвительно, ловко обходит залитый кровью алтарь и спускается к чаше, словно так ни разу и не перейдя кровавых дорожек на полу ритуального зала.
- Мессир… - начинает маг в красной мантии, торопливо стягивая капюшон, но Гриндевальд прикладывает палец ко рту и усмехается.
- Молчание – золото, Павел, - Геллерт делает характерный жест, словно поманив кого-то пальцем, и из глины вырывается крупный овальный камень, который Гриндевальду приходится взять обеими руками. Камень тускло светится, бросая на лицо Геллерта резкие тени. Он поглаживает камень как живое существо – а не живое ли оно часом?
- Итак, я послушал ваши доводы и действительно, использование крови мага вместо маггла имело смысл, это определенно прорыв. Только, вот запамятовал, когда этот прорыв случился? – Геллерт даже не дает собеседнику рта раскрыть и продолжает, - Этот прорыв случился непозволительно давно. В вашем распоряжении оригинальные артефакты, - Гриндевальд легким движением отправляет то, что у него было в руках снова в глину так небрежно, словно это какая-то подделка. Но это как раз не так – только что его пальцы касались артефакта Глаз Голема, того самого, что был частью легендарного пражского Голема. – Предполагаю, - он дружелюбно улыбается, - мне стоит самому заняться этим вопросом, верно? – несмотря на спокойную и доброжелательную улыбку Гриндевальда, его собеседник сереет и сглатывает. Он отводит глаза, не смея даже говорить в свое оправдание.
- Вот и чудно, - смеется Геллерт, почти ободряюще треплет мага по плечу и стремительно выходит, уже не слишком скрывая раздражение. Казалось бы, лучшие ритуалисты, которые имеют представление о подобной магии, отличные алхимики, сам наследник великого мага, создавшего того самого Голема – и вот уже сколько никакого результата.
Не то чтобы у Гриндевальда есть время копаться. Не то чтобы у него есть время заниматься этими исследованиями. Ах, баланс, великий баланс.
Впрочем, он не собирается захватить Прагу самым древним способом, который может напомнить всем людям, что именно они потеряли. Магглы потеряли страх, а маги – последнее самоуважение. Что ж, это достаточно быстро можно исправить. Ради блага.
Геллерт аппатирует в штаб, размышляя о том, что быть может, все достаточно просто и хватит банальной и простой крови самого Павла Штарве. Собственно, Геллерт почти уверен в этом – как и в том, что в отличие от маггловской, магическая Прага так просто свои стены не сдаст.
Признаться, этот город, город алхимиков и некромантов, город кладбищ и утопленников, город катакомб и библиотек – он всегда завораживал Геллерта. И, в конце концов, из самых банальных соображений – в тылу укрепленный город оставлял только глупец.
- Убери это, - фыркнул Геллерт, оценив подсунутый под руку финансовый документ. Он иронично посмотрел на Генриха. – Я ценю попытки манипулировать, но нет, - он подмигнул, но смотрел уже с ледяным холодом. Да уж, с этим нужно было что-то делать. Ну, он и собирался.
- Фроляйн Иветта, - обратился он к спокойной блондинке, которая курила сигарету с мундштуком у дальнего окна, ожидая своей очереди на разговор. – Вы обещали представить мне адъютанта.
- Да, мессир, - она сделала вежливый книксен при обращении и подняла на Гриндевальда глаза. Затянулась и выпустила дым. – Он здесь. Сын Долохова. Сейчас позову, - она движением палочки разогнала дым и вышла за дверь.
Геллерт задумчиво усмехнулся, склонив голову набок. Он был готов поспорить с собой на тринадцать сиклей, что юный Долохов будет весь в отца. Тем забавнее.
Но и впрямь, прощу взять чистый лист и сделать из него интересную и удобную книгу, чем часами вымарывать неугодные страницы. Геллерт думает о том, что это – как и война – путь наименьшего сопротивления. Но разве он не самый мудрый в этом случае?
Как бы то ни было, говорят, что лень есть двигатель прогресса. Тогда интерес – двигатель магии. Допустимо? Отчего же нет.

Отредактировано Edward Mulciber (2017-06-16 23:46:06)

+3

3

[AVA]http://s0.uploads.ru/t/CSkY5.jpg[/AVA]
[STA]Адъютант его превосходительства[/STA]

Терпение - высшая добродетель. Эта чисто немецкая черта позволяет Антонину не первый час преспокойно сидеть, стоять и ходить в ожидании приёма: множество поколений Долоховы берут себе немецких и польских жен, и каждый раз итог один - подогреваемая воспитанием "типично русская" темпераментная разухабистость уверенно смешивается с практичным протестантским рацио. Польский гонор только добавляет изюма в эту забористую смесь, но гонор сейчас не нужен, нужно безграничное терпение и изрядная стрессоустойчивость. Обе добродетели Антонин преспокойно демонстрирует, не выказывая внешне признаков усталости, волнения или нетерпения.Отличные качества для корреспондента и координатора. Возможно не лучшие для боевого мага, но в том, что от идеала боевого мага он далёк, Тони не обманывается.
Антонину уже больше месяца как восемнадцать, но это, кажется, мало что изменило в его жизни - по традициям рода он всё ещё несовершеннолетний и обязан не сбегать на передовую (хочется, разумеется, хочется, но он больше не мальчишка, и этого совершенно нельзя), а с достоинством подчиняться воле отца. Подчиняться не хочется, но Антонин знает, этот вот протест - его слабое место, играющее детство, недопустимое не то что для наследника рода - вообще для взрослого мага.
Антонин желает считать себя взрослым, а значит - слушается.

Тем не менее появление фройляйн заставляет его вздрогнуть - за всем этим временем причина того, что он вообще находится здесь потерялась и как-то стерлась, теперь же на Антонина накатывает волнение, заставляет скулы предательски, в синеву, бледнеть. Он не чувствует себя потерянным - потому что Гриндевальд не чужой неизвестный маг, а вполне себе сюзерен, которому его род клялся в верности на несколько поколений, скорее Антонин заинтригован. Отец не сказал ему ничего, не сочтя нужным пояснять свои решения, поэтому бояться или вожделеть Антонину тоже нечего. Да он и не приучен - бояться, разве что не уверен в том, что именно предписывает этикет при таких встречах, тем не менее при входе в кабинет его головной убор и перчатки занимают положенное место на левой руке и, когда фройляйн позволяет ему войти, представляется как положено, с щелчком каблука и склонённой головой:
- Мессир, согласно распоряжения Антонин Долохов явился.
Глаз младший Долохов не поднимает и очень, совершенно серьёзен. Если поднять глаза, можно не устоять перед сильным магом - эту силу Тони уже вполне умеет чувствовать. Зачем он может понадобиться сюзерену своего рода, он не понимает, но даже гипотетическая, эта надобность ему, безусловно, льстит.

+3

4

Гриндевальд не находит никакого интереса в связях сюзерен-вассал. Он, конечно, ужасный традиционалист – и он действительно любит каждую традицию магического мира, все верно. Но традиционалист он только до того момента, пока идея или традиция подчеркивает магию, показывает на отличие магов от магглов, создает их культуру. А вот вассальные связи – о, они мало что приносят в культуру, разве что позволяют установить крепкие связи между родами. И уровни отношений. «Вассал моего вассала не мой вассал?» В магическом мире это не совсем так. Родовые связи верности глубоко пропитали общество, что ни говори. Любой чистокровный богатый род так или иначе обзаводится не только кровными связями с другими чистокровными (и не всегда богатыми) родами, но и весьма разветвленной сетью «сочувствующих» - менее знатных родов, которые связаны отношениями верности, которые ввиду крайней закрытости магического сообщества в конечном счете порождают не только исключительно военные и политические связи, но и вполне себе товарно-денежные. Так что совершенно нормальна ситуация, когда покровительством именитого рода пользуются рода попроще – и связывается это все инвестированием и отчислениями процента от прибыли.
И Геллерт Гриндевальд ко всей этой системе относится с глубочайшим презрением.
В подобную верность он не верит совершенно – в конце концов, верность рода роду это настолько сомнительное и не самое явное понятие… Личная верность важнее. Да, безусловно, в целом это не приносит именно родам и связности магического мира ровным счетом ничего – но и не обесценивает факт выбора. В конце концов, род – это чудесно, но что же потом? Даже самая крепкая семья не застрахована от появления паршивой овцы… или белой вороны.
Сам Гриндевальд – та еще ворона. Пусть формально он и принадлежит роду (его даже не выжгли с гобеленов) и даже рассылает дежурные родственные письма (ну, не то чтобы он действительно это делает), только все равно – клятву верности он принимает себе. Он достаточно сильный маг, чтобы прожить еще очень долго, и чтобы не волноваться по поводу передачи своего наследия. Он начал войну не затем, чтобы ее продолжили и вели другие Гриндевальды, а затем, чтобы подарить свое наследие всему магическому миру. И маггловскому. И просто – миру. Стереть границу между ними – по итогу, сделать весь мир магическим это значит стереть границы, верно?
Правда, для начала стоит сделать весь мир своим.
Тем не менее, верность ему иногда приносят не только собственную – но еще и своих семей, иногда на несколько поколений к ряду. Что ж, Геллерт не отказывает – верности не бывает много. Только это все равно слова – и даже настоящие узы не спасают. Если захотят предать, то спасет исключительно личная верность тех, от кого предательство будет неприятным. Остальные же… Геллерт относится к этому вопросу достаточно философски. По сути своей, он предполагает, что когда-нибудь – например, если война затянется – он может встретиться с оттоком людей от его дела. Но покамест этой проблемы нет даже отдаленно – ни в каком объеме.
Впрочем, это все пустые мысли – единственное, что здесь действительно важно, так этот тот факт, что юного отпрыска семьи Долоховых к нему привела не личная верность. Но это дело поправимое.
Хотя отчего не личная верность? Геллерт не припоминал, чтобы Юрий рвался отправить сына на войну во славу его. Строго говоря, это и не война. А привел его, скорее всего, интерес. Ну, хоть не заочная фанатичная преданность.
Геллерт рассматривает мальчика – нет, в восемнадцать, это уже не мальчик, молодой мужчина – с любопытством. Очень характерное лицо. Он похож, конечно, на отца, но на лице уже печать совсем другого нрава, крутого нрава. Геллерт неплох в этом – немного наблюдательности, немного знаний, немного везения. Он хорошо читает по лицам.
И плохо читает по душам – и все же, это дело наживное.
- Рад встрече, - Геллерт встает и жестом отправляет Иветту прочь. – Начнем сразу с дела. Мне нужен адъютант, - говорит он довольно отстраненно. – Заниматься отчетами, давать по ним анализ ситуации, возиться с корреспонденцией… и быть на подхвате, - Гриндевальд заканчивает складывать свое мнение об этом человеке словно разбросанные всюду кусочки паззлов. Это совершенно не лед, из которого можно сложить множество потрясающих слов, а, скорее, добротное дерево, выпиленные четкие контуры. Под рукой приятное, бесспорно, только может вогнать в палец занозу, если зазеваться. Геллерт коротко улыбается.
- Но это все неинтересно, хоть вам и предстоит этим заниматься, Антонин, - Геллерт, что бы кто о нем ни говорил, достаточно вежлив. Хотя в его положении достаточной вежливостью может быть просто взгляд на собеседника – Гриндевальд не собирается возноситься высоко. Зачем – он итак отлично знает, кто и на какой высоте. И все знают. Потому он для всех обычно «просто Геллерт». Это звучит куда весомее прочего. Не суть.  – А интересна боевая магия, - Гриндевальд думает, что лукавства в его голосе, пожалуй, даже больше, чем улыбки. И его слова - это намек. Он знает, что Юрий Долохов не видит своего сына на передовой. По крайней мере, сейчас. А что до Геллерта – так у него чутье на то, где люди могут пригодиться более всего. Он не делает сейчас конкретных предложений, говорит вопреки своему обыкновению мало. Больше присматривается. – Расскажите о себе. То, что посчитаете важным, мне нет нужды в вашей биографии.
Для себя Геллерт почти определился. Он не станет себе отказывать в адъютанте – только не будет оставлять его в штабе, как хотел. А потом для своего же спокойствия стоит подучить. Ну и заодно – узнать, насколько он сообразительный.
И да, это будет действительно занятно. Не то чтобы Геллерт плохого мнения о Юрии – просто не удивил пока. Но второе поколение часто лучше, верно? 

[NIC]Gellert Grindelwald[/NIC]
[AVA]http://www.spletnik.ru/img/2011/11/kara/2011-11-21Anonymous3.jpg[/AVA][STA]For the same reason I do anything - why not?[/STA]

Отредактировано Edward Mulciber (2017-06-16 23:46:27)

+1

5

[AVA]http://s0.uploads.ru/t/CSkY5.jpg[/AVA]
Антонин вот к изыскам родовых клятв относится более чем серьёзно - всё его раннее детство наполнено этим вкусом выполненных и не-выполненных клятв, переходящих от старших родичей обязательств, незабываемых ощущений "правильного" поступка, от которого пьянит и кружит голову, растекается по жилам огнём так, как не всякий любовный напиток и не всякая женщина горячит.
Кнут и пряник, сложные танцы магии крови.
Тем не менее это не выставляют напоказ, особенно когда суверен не желает, и Антонин благоразумно не концентрируется на ощущениях правильности - он давно в курсе, что эти семейные традиции скорее характерны для русских, чем для немцев, - соединение разнообразнейших традиций и школ ради иллюзии единства.
- Мессир...
Это просто согласие. Согласие с тем, что он способен заниматься отчётами, быть на подхвате, выдавать первичный анализ поступающих данных, - важная, нудная, ценная работа, требующая долгой концентрации и больших затрат времени. Тем не менее скрыть отношение к ней у него получается куда лучше, чпм скрыть блеск глаз, почти что аосторг от одного упоминания возможности научиться новому в совсем иной области. О, да, - боевая магия, - Антонин даже забывает разглядывать пол, вскидывает взгляд на миг, но этого достаточно, - там не мечты о глупых подвигах, не желание стать героем, - жажда знаний и умений. Аккуратная немецкая одержимость, навроде той, что сделала известным имя доктора Фауста.
Контролируемая, направляемая, питаемая, управляемая и как ничто далёкая от фанатизма страсть, удачно совпадающая со склонностью и талантом.
Антонин опускает глаза и приступает к рассказу о себе. Кратко, тезисно: знание языков, факультет, список факультативов, работа координатором, финская война, список фамилий тех, с кем работал уже здесь... Вроде бы всё? А, нет.
-  После окончания войны доучусь последний курс и надеюсь приносить пользу не только в бою, а уже всерьёз - магическому обществу.
Потому что не только война, да. Потому что победа должна случиться, а потом придётся работать, работать и работать и он, Антонин, готов не только "в эполетах красоваться".

+2

6

[NIC]Gellert Grindelwald[/NIC][AVA]http://www.spletnik.ru/img/2011/11/kara/2011-11-21Anonymous3.jpg[/AVA][STA]For the same reason I do anything - why not?[/STA]- Скукота, - Геллерт вежливо выслушивает мальчишку, не прерывая ни жестом, ни словом, но и характеристику всем его словам дает прямо в лоб.  – Учитесь слушать, юноша. Я же сказал, что мне нет нужды в биографии. Все это родился, крестился… в этом совершенно нет вас, - Геллерт передергивает плечами. – Но не суть. Какой вам по душе язык общения? – он щелчком пальцев отправляет свои многочисленные бумаги обратно в стол, отмахивается от домовика, который явно собирается навязывать господину обед и манит мальчишку Долоховых следом за собой.
Скучные вещи раздражают его, но мальчик в этом совершенно не виноват – нужно быть снисходительным, когда работаешь с молодежью. В конце концов, у молодых долгое время нет ничего своего, только родовое. Все эти учился там-то, занимался тем-то – до какого-то момента они практически всегда принадлежат не самому человека, а его окружению, его семье. И это абсолютно нормально.
Тем не менее, такие факты Гриндевальду бесконечно скучны – и то единственное, что настоящего и своего он увидел в вышколенном серьезном отпрыске Долоховых – боевая магия. Кажется, к ней мальчик испытывает нечто большее, чем простое желание уметь. А талант… ну, степень талантливости можно и проверить.
Геллерт сознательно выделяет себе несколько часов – на самом деле, сколько понадобится – на работу с новым, молодым кадром. Он понимает одно – если мальчишка будет метаться с ним по всей Европе – а он будет, в этом Гриндевальд не даст ему выбора, - то он должен по крайней мере не быть обузой.
Впрочем, пока мальчишка почти копия отца – скучно, выхолощенно. Гриндевальд знает причины, знает, почему Долоховы столько времени уделяют самодисциплине. Только этим на его вкус они губят еще кое-что. Кое-что называемое талантом, способностью.
Быть может даже гениальностью.
Впрочем, это мало кто осознает в принципе – что он в себе губит. Быть может, в каждом маге так или иначе гниет труп того человека, которым он мог бы стать, если бы не какие-то обстоятельства. У Гриндевальда таких целое кладбище – и все эти трупы по сути своей достойны жизни, они хорошие маги, хорошие люди. Но они не нужны от него миру.
- У нас есть некоторое количество времени, - Геллерт выводит мальчишку на крышу. Они стоят под натянутыми заклинаниями – кажется, можно протянуть руку и коснуться этого своеобразного потолка – это иллюзия, конечно, но тем не менее, штаб защищен, пожалуй, со всей возможной параноидальностью. Что не удивительно для огромного здания в центре Берлина. Геллерт любит основной штаб как раз за эту параноидальность, доходящую до абсурда.
Если город будут бомбить, а их всех – убивать без суда и следствия, то, что здание штаба устоит, безусловно крайне важно.
- И потому я хотел бы посмотреть на твои таланты в спарринге, - Геллерт коротко кланяется, усмехаясь краем рта. – И да, я буду учить тебя боевой магии. Будь готов выделять мне каждый день по два часа. Первый удар за тобой.
Гриндевальд знает за собой славу лучшего дуэлянта в Европе. Это самая наглая ложь пропагандистов – в академической дуэли Геллерт просто чудовищен, безо всяких скидок. Другой вопрос, что в неакадемической, боевой.. ммм… пожалуй, у него еще не  было противника, которого он мог хотя бы назвать равным (кроме Альбуса, но им было шестнадцать и семнадцать, это почти жизнь назад).
Но таланта у обучению молодых магов у него не то чтобы много – это зависит от того, насколько умен ученик. Или насколько упрям. Геллерт ставит в Долохове исключительно на упрямство. Если он правильно думает – боевая магия окажется действительно яркой гранью мальчишки.

+2

7

[AVA]http://s0.uploads.ru/t/CSkY5.jpg[/AVA]

Антонин краснеет, но мучительную характеристику самого себя слушает молча, закусив изнутри щёку для большей невозмутимости - от проявлений мимической подвижности его отучил не отец вовсе, а предыдущий опыт работы с немецкими магами, у которых даже Sturm und Drang происходил, как правило, с лицом вяленой сельди - чуть приоткрытый рот, впалые щёки, серые белёсые глаза, - один раз Тони попался старший маг с легилименцией и за это, правдивое, в общем, описание, здорово влетело. Теперь он и думать такого не думал, разумно перейдя на бессловесное мышление. Так было и быстрее.
Тем не менее услышать стороннюю оценку своей успешной борьбы за независимость тяжко.
Ещё тяжелее заставить себя её принять - ему всё же не так много лет, и даже видимость самостоятельности пьянит.
Тем не менее именно сейчас нужно взять себя в руки - у Антонина сейчас возникает ощущение, словно его сейчас выведут за дверь кабинета, ухватив за ухо. Возможно, даже поставят в угол.
Хотя проще, конечно, просто отослать.
Несколько мгновений, когда ничто не происходит, кажутся Долохову вечностью.
Двумя.
Тремя.
Зато обожание и восторг утихают, следом отмирает холодность и трезвый расчёт. Какая разница - он сел в лужу так, что больше нет страха сделать что-то не так. Болезненное честолюбие? Нет, не слышал. Не такое.
- Немецкий или французский, мессир.
Английский у Антонина пока что очень неспешный, русский... по-русски он отучил себя даже кричать от боли. Давно отучил, ещё в Финляндии, насмотревшись на то, что приходило с его родным языком туда - на грязь, подлость, отбросы, которые теперь назывались этим волшебным словом "русские". С тех пор по русски он говорил только дома, - там он был всё ещё "российским" - с ятями, ерами, не отменёнными кухаркиными детьми падежами, - успешно вытеснив его немецким во всех прочих областях жизни - если теперь русские были такими, он не желал иметь с ними общего ничего.
Предложение... приказ застает его врасплох - он готов хоть десять часов уделять боевой магии, но спарринг с ним просто никогда не случался. Тренировки - да. Но не с мейстером Гриндевальдом. Не на крыше штаба. Не против лучшего дуэлянта Европы.
Здравый смысл подсказывает, что сейчас самое время испугаться.
И сосредоточиться.
Как на экзамене - отрешиться, выполнить несколько стандартных заклинаний, получить галочку...
Да к чорту здравый смысл!, - Антонин кланяется коротко, отбрасывая с улыбкой всё не нужное здесь и сейчас. Что, мессир его по стенке размажет? Ну и хрен с ним, ять и ер, пусть размазывает. Жаркий кураж, самый главный его, если верить отцу, враг, накрывает почти с головой, оставляя холодным и упрямым только один уголок где-то далеко, отвечающий за тактику и стратегию. За поясом почти вибрирует вторая палочка и Тони не постесняется во время поклона её достать, но оставить за спиною.
Антонин не умеет тренировки.
И спарринг тоже.
Зато он умеет режущее заклятье, - чтобы разорвать дистанцию и выиграть доли секунды, и любой из хлыстов, с левой руки, из-за спины, на высоте бедра... Зрение мигает, а потом подчиняется - считывает картинку быстрее, быстрее, чем движутся заклинания. Плата придёт, но потом.
А если мессир ожидает академических подвигов - позовёт на крышу кого-нибудь еще, из старых немецких шпал, упирающих на то, в какой позиции должны быть ступни при первой атаке....

+3

8

Перспективы общества определяют совсем не научны изыскания или военные победы. Перспективы – как и будущее – определяет молодежь.
И если в обществе нет молодых людей с горящими глазами, что готовы биться о картонный потолок, зная, что предела нет – то общество глубоко больно и это уже агония. Если следующее поколение не лучше – то какой смысл. Обществу не обязательно каждый год рождать великого мага – хватит и простого таланта – таланта видеть в мире больше, чем кажется первым взглядом.
Для того, чтобы было за что сражаться хватит и этого сполна – лишь то, что все еще есть молодые люди, вчерашние дети, у которых ломкий лед чужих наносных условностей падает с треском, стоит им впервые расправить плечи…
Да. Ради этого стоит жить, ради этого стоит сражаться.
Мало выпрямить одного мальчика – все еще нужно сделать это со всем магическим миром… Но все продолжается с малого.
Вот Антонин кусает себя, чтобы не дернуть лицом – а Геллерт понимает, что все это до сих пор никуда не делось. Каждый раз при новом знакомстве – одна и та же чушь. Каждый раз почти те же слова – но они не определяют человека перед ним, хотя, безусловно, многое могут сказать о нем, гораздо больше, чем сухой факт того, кто был отцом и матерью.
Пожалуй, Юрий не готовил мальчишку к встрече со своим сюзереном не потому, что Антонин просто проявил своеволие, а потому, что мальчик должен был… понять и осознать все сам. Неплохой урок, конечно, но Геллерт очень не любил быть инструментом.
Геллерту мимолетно даже жаль, что он так припечатал мальчишку – но все верно. Вытащить настоящее – лишь так. Вытащить то, чем этот юноша является на самом деле, можно лишь одним путем – откинуть все наносное, откинуть все, что не вызывает в нем острого желания вспыхнуть и сгореть дотла. И лишь тогда заглянуть в то, чем он действительно живет, что действительно на его сердце – и никак иначе.
И он – живет.
Пожалуй, только лишь заклинания срываются с палочки – тогда Геллерт действительно видит мальчишку. Настоящего, живого. Что ни говори – в этом случае самодисциплина губит. Губит то, что гулко и сильно бьется в каждом движении. Жизнь, молодость – кипучие и яркие, словно игристое вино, щедро разбрызганное по камням.
Геллерт ставит щит, о который гулко стучит хлыст, режущее вспарывает каменную плиту, что он создает из легкой взвеси пыли в воздухе. Геллерт не церемонится – в ответ от него банальный и простой как все вечное Круциатус, слепящее и темный ранящий высверк почти без искр.
- А вот теперь, приятно познакомиться, Антонин, - смеется он на немецком, шутливо кланяется, не забывая держать мощный зеркальный щит – потому как юное дарование не только быстрое да шустрое, но и двигается хорошо.
Слепящая вспышка прошла вхолостую – неплохо, не хорошо, это скорее, чтобы просто проверить скорость реакции. Скорость реакции Геллерта всячески радует. Круциатус уходит в молоко – да здесь он и не целился, идея в том, чтобы проверить, как мальчик двигается.
Двигается он прилично, видно, что это не школьные знания, да и не фирменный семейный стиль. Скорее всего, это он сам учится… либо природное. Геллерт вот тоже от природы многое подчерпнул –и лишь когда потом неоднократно валялся в кровище да в пылище вынужден был признать, что книжки не только идиоты пишут. Нет, это не проигрыш его научил – а не слишком чистый выигрыш.
Одно дело, когда ты на чистой магии обыграл – а другое, когда ты в глаза оппоненту песка кинул. Результат-то один – ты жив да здоров, но осадочек остается.
Другой вопрос, что здесь – явное природное чутье. Талант к тому, чтобы считать чьи-то ребра. И это, пожалуй, главное, что на первых порах характеризует мальчишку.
Будь это скучное собеседование за столом и в окружении толпы серьезных дам, Гриндевальд сказал бы «вы приняты».
Пока же он посылает еще один Круциатус, душевно искривив его траекторию. Банальные чары – самые честные.
Может, превратить парня в тыкву?
Ну нет, он – и его хлысты – Геллерта радуют.
Больше бы таких мальчишек – мир был бы краше.

+2

9

[AVA]http://s0.uploads.ru/t/CSkY5.jpg[/AVA] "Лучше, конечно, помучиться" (с)

Тони не слушает, нет, он слышит немецкий, понимает даже сейчас, но не слушает, поскольку никакого результата еще нет - он сам не дотянулся и всё ещё стоит на ногах, - значит никакого резона нет слушать, что ему говорят - достаточно и того, что это не проклятие или наговор. Неважно, - ставится пометка на слова Гриндевальда, - Тони подумает про них когда-нибудь потом, когда не будет рваться с поводка. А пока что он рвётся, потому что почти_дотянулся, это куда обиднее любого "не попал", это дразнит, а поддразнивание в этой области Антонин воспринимает очень плохо. Размен? Да, пожалуй - задним умом Антонин понимает: и закрываться и атаковать не выйдет - даже с двух рук он недостаточно быстр или недостаточно весом, чтобы прожать мессира (смешное желание и потом Тони первым посмеется над собой - ишь, кого задумал прожать, но пока это не важно...) - пока это не важно, главное дотянуться и Долохов не уходит от Круциатуса, использовав лишние мгновения на атаку хлыстами, а crucio - ну, всего лишь crucio, не авада же. В свой хлыст он вкладывается весь, и, когда тело разрывает болью в клочки, всё ещё доводит движение. Непростительное можно пережить, это как с Империо, просто вопрос времени и силы воли... упрямства, и Тони откладывает падение наземь на потом - сперва хлыст, потом - падать. Это почти и не больно - это далеко-далеко за границами такого банального слова, а значит куда проще терпеть.
Не орать. Не падать. Хлыст.
Больно всё, но боль, это вокруг и внутри, не он, а всё, кроме него - от неё немеют пальцы, сводит мышцы, выворачивает лёгкие.
Лечь и сдохнуть, - это простое решение. Устоять - сложное.
Антонин выбирает устоять. Он ничего на самом деле не выбирает, он всё уже выбрал, когда напал вместо того, чтоб закрыться, а уж отвечать за свой выбор его приучили с самого раннего детства, что там страх перед болью?
Пройдёт. Если он не помрёт прямо сейчас - пройдёт точно.
Ну!
Так просто стоять нельзя, нужно двигаться и из всей россыпи осколков себя, на которые его развалила боль, он выдергивает всего один - заставить агонизирующее от боли тело двигать ногами, качаться как пьяному - можно, можно опереться на ладонь, когда занесло, можно передвигаться головой вперёд, словно бодающий бык. Стоять на месте - нельзя. Палочку в руку и вперёд.
Всё равно, куда... Avanti!

0

10

Мало чего Геллерт Гриндевальд к этому году не видел. Он видел, пожалуй, даже слишком многое – но некоторое вещи просто меньше, чем прочие.
Боль, страх, смерть – на другой чаше весов упрямство, самоотверженность, героизм.
Талант.
Мало вещей, которые Геллерт Гриндевальд видеть любит – и все также исчезающе мало, которые его удивляют.
Потому он чувствует острое как удар удовлетворение, видя, как Антонин под его Круицатусом (слабеньким, практически учебным)… двигается. Не просто двигается. Сражается!
Геллерт Гриндевальд довольно усмехается, позволяет себе короткую, мимолетную усмешку прежде чем чуть «подогреть» наложенное на Долохова заклинание.
Непростительные Геллерт не очень любит – они давались ему легко, с самого детства легко. Ну, как – с юности, тем не менее, Круциатус у него получаться стал пугающе рано, а с годами стал пугающе сильным. Пришлось всегда очень четко контролировать силу, вложенную в эти чары, рассеивать внимание – иначе его Второе могло вполне оставить от визави безумную кашу из плоти и криков.
Впрочем, Долохов его не просто удивляет – радует. Геллерт не переживает на счет себя, только видит, что щиту все равно приходится относительно несладко. Это… занятно. Забавно.
Хлысты – хорошая, мощная магия, родовая. Но Юрий обращается с этим совсем не так, как его сын. Его сын, как убеждается Геллерт, действительно упрямый. Упрямый – и очень напористый.
Что безмерно подкупает – решает для себя Гриндевальд и уворачивается от очередной атаки. Достаточно банально и просто уворачиваясь, но что есть боевой маг, как не умение быстро и ловко бегать?
Круциатус Геллерт снимает – но с весьма шкурными целями. Наступившая боль – как и отступившая – она отлично ломает концентрацию. Резкая перемена состояния колдующего, которое он не ожидал – это дает возможность использовать его личную модицификацию аврорской магии: «пресс» из чистой энергии. Идеальный вариант для того, чтобы кого-то остановить, если немного понимаешь в маггловской физике.
Усиление давления, энергоемкое дело, все такое… Приостановит немного Антонина – а Геллерту даст… кхм. Почесать языком на благо подрастающего поколения.
- Это было очень хорошо, Антонин. Но это из разряда жестов отчаяния. Боевая магия любит упрямых и смелых. И, пожалуй, - он держит стену «пресса», которая постепенно все сильнее и сильнее продавливает Антонина к примеченной Геллертом стенке, - она любит необычные решения. Но основная цель – победить с минимальными затратами. Чтобы победив одного, ты не оказался в ситуации, что подвалил еще десяток, а сразиться с ними ты уже не можешь. Экономность и тактика – это главное в сражении. Победа важна не настолько. Но и сдаваться, встретившись с противником, что в разы тебя превосходит не нужно. Ты меня порадовал, - констатирует Гриндевальд, разом прекращая «прессовать» юного Долохова – договорил и потребность в том, чтобы противник ничего не делал и слушал, отпала.
Зато нашло достаточно веселое настроение.
- Смотри, Антонин. В случае того щита, которым я закрываюсь – отличный, но только он не спасет от материальной угрозы, - Гриндевальд повел палочкой, и около десятка лезвий вонзились в крышу под ногами Долохова. – Это заклятие «Vanno gladia». Хочешь заставить противника, любящего магические щиты понервничать – используй его. Хочешь отвлечь – также. Правда, оно довольно затратно, но искать легкие пути… невесело.
Гриндевальд усмехается, а потом резко встряхивает палочку, высвечивая огненную длинную плеть. Хлысты Антонина его... порадовали, верно. Можно попробовать сразиться один против другого.
Геллерт, конечно, уже достаточно опытен, чтобы не лезть на рожон против родовой магии – эй, но если очень хочется, то можно.
Особенно, если этот опыт перейдет еще куда-то, а не останется навсегда тяжким грузом, верно?

Отредактировано Gellert Grindelwald (2018-01-29 19:18:27)

+1

11

[ava]http://s0.uploads.ru/t/CSkY5.jpg[/ava]

Сказали мне, что эта дорога
Меня приведёт к океану смерти,
И я с полпути повернула вспять.
С тех пор все тянутся предо мною
Кривые, глухие окольные тропы…

Акико Асано

Уворачиваться от атак антонина сейчас, наверное, элементарно, потому что нельзя сказать, чтобы он прямо видел, куда бьёт - пыточное - не тото кусок шоколада, который делает жизнь приятнее. На самом деле нет, - упрямство упрямством, но стоит на ногах Долохов не потому, а выдернув из этого триумфа боли кусок себя, кусок души и духа, которого достаточно, чтобы удерэать тело на ногах. Но вряд ли больше того - даже этой небольшой добавки хватает, чтобы совсем потерять ориентир -последние удары Тони больше похожи на попытки бить от боли землю, грызть камни, орать и выдирать из себя жилы, только чтобы выпустить боль наружу. Вон из себя - как угодно, но чтоб стало меньше. Уже практически любой ценой.
В это невозможно поверить - боли нет конца, нет времени, не было "до того", и вообще ничего кроме нет, поэтому передышка оглушает. Выбрасывает, словно рыбину, не оставляя вокруг уже привычного. Стекает воспоминаниями - Тони приходится основательно покрутить головой. То, что он вообще сейчас слышит - скорее дань вколоченным риентировочным рефлексам, - слышать особо Долохову нечем, у него уже вылезли мозги через уши и капают куда-то за подворотничок. Хотя нет, просто кровь, без мозгов - Долохов успевает утереться, упершись в пресс, - мозги обычно гуще.
- Если... привыкнуть сдаваться - сдашься.
Это единстенное возражение, которое он позволяет себе перед тем, как полететь кувырком - так бывает, если упираться в то, что внезапно убрали. Если привыкнуть, что можно сдаться, перестанешь чувствовать, где проходит та самая черта, за которую не будет уже ни шага назад. Не должно быть.
Это - едва не единственное, что в него с малолетства вдалбливал дед, в честь которого Тони был назван. Которого Долохов и видел-то только в малолетстве, пока Антон Игоревич был ещё жив:
- Есть, Тоша, особая черта, - говаривал внуку сухопарый седой старик, которому и восьмидесяти ещё не было, - такая, что хоть одной ногой за неё зайди, хоть на минуточку только встань, хоть бы даже и в шутку, - а уже навсегда пропал. И дальше уже, как ни упирайся, всё время будешь только отступать и сдаваться и проигрывать.

Антонин проигрывать не любит и сейчас сосредоточен на том, чтоб встать. Он запомнил и не раз ещё подумает про увиденное, перепроверит тщательно случившееся, повторит все показанные ему заклинания, все увиденные щиты, но не сейчас. Сейчас ему нужно встать, вытянуть из руин себя достаточное количество сознания, чтобы продолжить, - потому что сейчас эта черта вот тут, практически под пятками, и отступать ему некуда. Значит хлысты. Значит плети, огонь, щелчки и атаки. Значит ему - только вперёд.
Антонин рукавом утирает лицо и закладывает за спину руку. Левую руку - в правой он держит уже хлыст. Невидимая черта горит под пятками - жжётся: Долохов делает шаг вперёд, раз назад уже некуда, хлыст идёт по широкой и низкой дуге. Не софийский пока что, обычный хлыст - родового ничем не хуже.

0

12

Пожалуй, драку пора заканчивать, пока она не стала избиением – так думает Геллерт, но на самом деле заканчивать и останавливаться он совершенно не торопится. Во-первых, юный Антонин действительно прекрасный боец – он неумел, неискусен, но силен и упрям сверх меры, а еще – и это Гриндевальд подмечает с охотной радостью – у него есть тот особый запал, который является именно что талантом к сражению.
Есть люди, которые хорошо умеют сражаться, а есть те, кто без хорошей драки и прожить не могут. Долохов пожалуй из вторых.
Ну, тут даже не в этом дело – а в том, что есть сражение потому что избежать его не удалось, а есть сражение, которое чтобы сразиться. Цель есть и там, и там, только люди первой группы пойдут скорее ненасильственным путем.
А вторые – зачем не бить, если можно бить? Геллерт был из таких.
Второй раз они сцепляются – уже на хлыстах – под сдержанную ностальгию Геллерта, который вспоминает о том, что таким же мальчишкой зарабатывал на дуэлях. О, тогда это было еще не настолько грубо запрещено, как сейчас – и он выступал представителем на дуэлях, скажем, доверенным лицом, которое нанимали для того, чтобы не проиграть. А Геллерт не проигрывал.
Собственно, он проигрывать-то научился куда как позже, когда дело было уже не только в магическом мастерстве, сколько во всем остальном.
Осознание что есть дуэль, что есть сражение – это появилось у него много позже, чем он стал в целом держать в руках палочку с целью убить или причинить вред, а потом сейчас он понимал Антонина как нельзя лучше. Тренировочный бой – это непонятное и незнакомое, даже с тем, кто несоизмеримо сильнее. Геллерт-то всегда был странным – и потому вот это «я сдаюсь» для него было совершенно противоестественно.
И странно, и отрадно было видеть это же – но в другом. Моложе, упрямее. Но тем не менее другом человеке, не похожем. Но глубинное понимание – оно одно.
И тем не менее, тут уже Геллерт не скупился на силу – хлысты хлыстами, поиграли с мальчиком – но пора и честь знать. Щиты пробить – а где, собственно, щиты?
И схлопотать хлыстом из его левой руки.
- Молодец, - Геллерт оглушительно смеется, морщась от боли. Долохова, он, конечно, от неожиданности чувствительно впечатал в невысокую стенку – но это действительно рефлекс, он в целом хотел парня с крыши на воздух сбросить и посмотреть, как тот себя поведет. Но для того нужна была порядочная концентрация, а сейчас, когда рукой пошевелить было неприятно, не до того.
Геллерт безапелляционно разоружил Антонина – на обе палочки – и одобрительно ему кивнул.
- Далеко пойдешь, - он задумчиво улыбнулся своим мыслям. – Я познакомлю тебя с одним человеком, он хороший, очень хороший боец – и сам буду тебя учить, как время появится. У тебя талант, - Геллерт признает это легко, но на самом деле, такие вещи он не говорит практически никому, кроме тех, кто действительно удивил его. Палочки он кидает Долохову обратно, а сам присаживается перед ним на корточки, недовольно цокает языком, видя, что раскроил мальчишке всю голову. Тот, скорее всего, похвалу в свой адрес и не услышал. Что ж, печально.
Гриндевальд протягивает руку, сосредотачивается. Лечить чужие раскроенные черепушки наложением рук – могу, умею, практикую.
Он чувствует, как магия скользит по его пальцам, довершает дело взмахом палочки и подмигивает.
- И некромантии. Я буду учить тебя некромантии, - потому что это была как раз она, только очень уж нетривиальная. – Кто-нибудь из секретарей покажет тебе комнату.

+2

13

[ava]http://s0.uploads.ru/t/CSkY5.jpg[/ava]

Антонин занят, он дышит.
То есть нет, он, на самом деле, слышит сказанное, просто пока что не совсем осознает - сейчас, когда его размазало по стенке и приложило головой. При попытке её повернуть что-то щёлкает внутри. В организме чего-то недостает. Явно не синяков. Похоже, палочек. Тони с усилием фокусируется на Геллерте Гриндевальде и слышит главное. Нет, не про "талант" - про "учить". Это главное, важнее даже, чем подобрать палочки и перестать громыхать мозгами в голове, ведущей себя, словно маракас с андамандских островов. Здесь бы по замыслу романов стоило потерять сознание от эдакого поворота, но Долохов пренебрегает - он, скорее, потерял бы его, случись теперь вернуться ни с чем. И уж точно не тут - среди всех мушкетёров в книге его юности ему всегда нравился Атос, а не Арамис или Д'Артаньян: выражать восторги оказанной честью Тони предпочтёт иначе.
Первое, что удается ему в области вербальной речи - банальное повторение. Вовсе без интонации, но с трудно передаваемой радостью:
- И некромантии. Осмелюсь слушаться, - выдает дивную конструкцию взболтанный перегретый мозг. С залатанной головой жизнь куда более прекрасна, пусть даже соображение от этой почти косметической процедуры к Долохову не вполне возвращается. Ждать от него находчивости, пожалуй, рано - и с четверенек-то Антонин встает без всякой грации и лоска.
Что-то нужно сказать, но слова благодарности, кажется, остались там, под  сrucio, и Антонин просто, без изысков, обещает:
- Я приложу все усилия, Мессир.
Разом и про секретарей и про некромантию, и про всё остальное - тоже.

+1


Вы здесь » Marauders. Brand new world » Флешбеки » Плоды созревают на солнце


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно