На самом деле, Крейн очень старается не вызывать подозрений. Но затея с треском проваливается – на него постоянно обращают внимание, не говоря уже о том, что и минуты не проходит, чтобы у него не попытались увести кошелек.
Герберт мысленно ставит себе минус двадцать баллов за маскировку и прекращает заниматься бесполезными попытками слиться с толпой.
В конце концов, он в Лютном по праву – это «дела семьи» и пусть он совершенно не подходит на роль отмывателя грязных денег, он таковым является. Некоторые статьи дохода у них остались еще с давних времен – контрабанда, заказные работы. Это, конечно, все в Европе, но деньги традиционно Европа предпочитала «мыть» в Лондоне.
Конкретно Герберт тут был просто в роли посредника – основное как обычно было на матушке, он не лез в подробности. Лили Бувье изредка привлекала его из своей благословенной Ирландии –и Герберт совершенно не возражал.
Пойти к перекупщику и напомнить, что он трудится ради общего блага – да пожалуйста. Впрочем, конкретно этот случай был несколько особым – мать почти в приказном порядке и не посвящая в детали приказала как следует припугнуть одного из контрабандистов, да так, чтобы тому икалось.
Это было необычно – Герберта Лили нечасто привлекала к подобному, предпочитая заниматься этим делом сама, но тут она туманно намекнула, что никакой связи с ней не должно вообще появиться – иначе старые друзья могут начать это копать.
И вот, Герберт как почтительный сын, довольно много времени теперь проводил в Лютном – и не мог не заинтересоваться девушкой, которая также немало времени проводила практически в тех же местах… а еще выглядела для них неприлично молодо и неприлично опасно.
Потому, даже разобравшись – никакой магии, только ловкость рук, раскаленный медный прут, отводящие глаза чары и фантазия – со своим делом, Герберт никуда не ушел, теперь целенаправленно следя за Тебби – ему сказали ее имя за пару монет.
И еще некоторые подробности.
- Определенно я искал вас, мадмуазель, - Герберт не дернулся в крепкой хватке девушки и даже не пытался вырываться. Он чувствовал – палочку она выхватить не даст и что-то неприятное сделать успеет раньше, чем он сможет вывернуть руку. У него, конечно, оставалась вторая, которой он и воспользовался – в бок девушке уперся нож, между ребрами. Герберт не давил, лишь обозначал, что у него есть опасная острая штука, длины которой будет достаточно, чтобы не просто застрять между костей.  – Меня зовут Герберт, - он не стал озвучивать полное имя, как и не стал сопротивляться. Он даже, пожалуй, расслабился – и оценил. Вторжение в личное пространство, да и в принципе поза девушки – это все четко показывало, что он не один тут умный, а она вполне себе знает, что делать с палочкой, да и практически скалится по делу. – Я хочу в вами поговорить, мисс, - он не делал скидок на тему того, что вежливые обращения, пожалуй, будут раздражать только сильнее – и говорить с ней, как с человеком второго сорта… Идиотизм.
Он скосил глаза на палочку, которая все еще твердо вжималась ему в горло. – Если хотите, я готов заплатить, - на самом деле, и впрямь готов – матушка сказала, что все, что отдаст ему запуганный контрабандист – его по праву, дело было совершенно не в деньгах, а в том, что паршивец не выполнял своих обязательств. Но золото Герберту не было нужно настолько – он недавно занимался коммерческим заказом, за который щедро получил, да и в целом… Можно было бы отнести деньги в Гринготс, а можно было… А можно было использовать.

- Потому что с тобой, - Герберт пожал плечами и, воспользовавшись тем, что девушка немного пошла на контакт, он оттолкнул ее. Все же, он был сильнее, хотя… хотя не факт. Возможно, она была не против его отпустить. Он не знал.
И это несколько нервировало. Но что же.
Герберт закрыл нож и убрал его обратно в рукав привычным движением, дотянулся до кошелька с монетами и, ни минуты не сомневаясь, вручил его девушке. Как минимум, чтобы отвлечь от тыкания палочкой в него.
- Здесь галлеоны. Это – аванс, просто чтобы ты немного расслабилась и не убила меня прямо сейчас, - Крейн все еще настороженно косился на нее, понимая, что здесь все еще есть его собственный риск. Хотя вряд ли эта девушка убивает. – Я работаю журналистом, - Герберт не стал вдаваться в подробности. Не стоило это того. – И… мне сказали… - он замялся. Это была та причина, по которой он, человек, в общем-то, без комплексов и лишнего такта, не решался подойти к девушке достаточно долго. – Мне сказали, что ты – именно та, кто мне нужен, - нашелся он, а потом поймал за хвост пришедшую мысль. – Может быть, пойдем выпьем? Я угощаю, - следовало, пожалуй, куда-нибудь уйти сейчас, они уже привлекали некоторое внимание. Возможно тем, что Крейн выглядел сейчас достаточно обеспеченным, чтобы у Тебби хотели отбить добычу. - И... у меня много вопросов. Я хочу написать о тебе.
Все, что Герберт знал – эта девушка была оборотнем, и она была им не по рождению и даже, кажется, училась в Хогвартсе. Собственно, о ней никто ничего толком не знал, а Крейн попросту не мог такое пропустить. Интуиция, журналистское чутье.
Или что-то еще.
Он просто… просто знал, что нужно к ней подойти. Что это правильно. Не решался, конечно. Но тем не менее. Он чувствовал, что именно так и нужно. Каковы были причины… хороший вопрос.

О, Мерлиновы яйца, а ведь все так хорошо все начиналось. Герберт, впрочем, сам бы виноват.
Он слышал от тех, кто готов был трепать языком за деньги или выпивку, что Тебби берется за любое дело, лишь бы прилично платили. Любое да не любое – и тот образ, который Герберт себе нарисовал, шустро разрушился, стоило только девушке проявить настоящие чувства – и даже ярость. Это… это сбило с толку и здорово смутило – Крейн от себя таких эмоций и не ожидал.
- Нет, послушайте! Мисс, - он схватил ее руку – не ту, в которой палочка, вторую, опасаясь, что она сейчас уйдет – и он ее уже не встретит. – Хотите, я дам вам клятву, что не буду использовать информацию против вас. Меня не интересуют ваши тайны, даже если вы – Пожиратель Смерти, - Герберт говорил это очень быстро и тихо. – Простите, я не хотел вас оскорбить, мисс, пожалуйста, - он заглянул ей в глаза почти тотчас отвел взгляд, но и руки ее не выпустил. – Мне неважно, какие у вас секреты и как вы работаете. Мне… мне важно, почему вы… почему вы тут, - Герберт все же отпустил ее, вспомнив о приличиях, подобрал кошелек с золотом. Это было, конечно, не главное, но Крейн сейчас изо всех сил останавливал себя, потому и занял руки, но…
Но не помогло.
- И вы не должны быть тут, - все же резко заговорил он. – Эта крысиная нора – да кто решил, что она для вас, в конце концов! Почему одни маги сидят в огромных домах, а другие маги вынуждены черт знает чем заниматься за кусок хлеба, а самое интересное, что все в достатке они могут получить от магглов… Только нельзя, - Герберт сжал губы, пытаясь заставить себя молчать. – Кто-то почему-то решил, что маги делятся на хозяев жизни и отбросов, только совершенно забыл о том, что все маги – маги. И вы – маг, мисс, а мир от вас отвернулся. Я… я не знаю, почему, так не должно быть, - Герберт снова вскинул на нее взгляд. – Мисс, мне действительно нет дела до того, что вы делаете сейчас, мне нет резона пытаться вам навредить. Но… вы маг и вы оборотень, у вас есть палочка и я думаю, что когда-то была другая жизнь. Не… не молчите. Пожалуйста. Если вам нужны деньги или что-то еще – я заплачу или постараюсь помочь. Если вы не верите мне – я готов дать вам клятву, я готов дать вам в руки какую-то информацию о себе, которая может причинить мне вред… Что угодно, - Герберт смотрел на нее искренним и практически фанатичным взглядом. Он обязан был, должен был. Он не мог молчать, не мог ничего не делать.
Это – часть их мира, часть их неправильного мира. И если он не приложит силы, чтобы изменить его – пусть тщетно, пусть, - тогда зачем вообще жить?
Дело его родителей, дело сотен людей, дело, которое он впитал с молоком матери. Нельзя бросать.
Магический мир не должен быть уничтожен.
- Мисс… Тебби. Любые гарантии. Просто… расскажите мне о себе. Нельзя ведь… бросать это … так, - Герберт понимал, что его хваленое красноречие несколько ему отказало. Он не мог выразить то, что сейчас тяжело ворочалось у него на сердце, что заставляло действовать, даже не думая о последствиях. Любой бы сказал – он полоумен. Приставать к оборотню и требовать рассказа. Приставать к кому-то в Лютном.
Но – их дело того требовало.
Иначе – нельзя.

- Никто ничего ни с чего не взял, - поспешно проговорил Крейн, понимая, что и сам сказал лишнего, особенно не в том месте. Впрочем, ладно. Главное, она перестала на него скалиться – наверное, этот его срыв даже помог.
Хотя Герберт, конечно, ничего хорошего на этот счет и не думал – сорвался он порядочно, просто понимая, как сильно несправедливо то, что творится. Почему такие как эта девушка – маги, наверное, даже в целом не такие уж и плохие маги – должны страдать и мучиться просто потому… почему? Черт.
Он слишком мало знал - об оборотнях, о том, как они живут, о том, что вообще творится в их жизни. Он просто не задумывался – а много ли кто задумывался о таком? Но тут Герберт столкнулся с этим лицом к лицу, с этой девушкой – но раз у нее была палочка, то остальным было, пожалуй, еще хуже. Гораздо хуже.
Крейн покачал головой, пройдя за Тебби по шаткой лестнице наверх. Он огляделся с явной опаской – наигранной, пожалуй, он знал это место, но никогда тут по делу не был. Герберт не боялся, что на него выйдут служители закона – в каком-то смысле, у него было железное алиби – ради денег журналист сделает все, а Крейн старательно поддерживал амплуа охотника за скандалами и легкими деньгами. Хотя, конечно, его тексты обещали что угодно, кроме денег – скорее уж, полное отсутствие денег.
Особенно если он притащит в печать статью про то, как общество ведет себя по-свински.
«Мы с тобой одной крови: ты и я»,- вспомнил Крейн слова из прочитанной когда-то сказки. Он читал маггловские книги – не только в детстве, в юности, в зрелости, всегда.
Герберт занял место за столом – в комнате был покосившейся стол, два стула и какой-то куцый цветок на подоконнике. Он положил мешочек с деньгами в центр стола.
- Я не собираюсь выдавать вас, мисс. Деньги ваши. И готов я вам дать клятву, что не использую то, что вы расскажете против вас. Мне нет резона подставлять вас или… или что угодно, - Герберт пожал плечами. – Мое имя – Герберт Крейн. Я живу в Лондоне, в двух кварталах отсюда, квартира на втором этаже. Если вас что-то не устроит, вы можете меня найти, мисс. А теперь… как к вам обращаться?

- Я, смотрю, мы не обойдемся без клятвы, - Герберт улыбнулся и достал чистый лист пергамента и нож. Спокойно улыбнувшись, он порезал палец и оставил его оттиск в углу пергамента. – Я, Герберт Арден Крейн, обязуюсь не разглашать общественности информацию, которая может прямо или косвенно указать на личность, местоположение или иной факт, который может повредить физическому или материальному состоянию моей собеседницы, а также ее семье, скобка, стае, закрыть скобку, или иным важным для нее лицам, которых она обозначит сама. Статья, которая будет мной написана по мотивам интервью с ней, не будет содержать призыва к истреблениям и притеснениям оборотней, а также призывать к ненависти к чему-либо помимо нынешнего порядка вещей, - каждое слово Герберта появлялось на пергаменте, будто написанное невидимой печатной машинкой – и лишь буроватый оттенок текста выдавал, что эта маленькая расписка пропитана магией крови чуть более, чем полностью. Иными словами, Крейн отлично понял, что его собеседница не отличается излишним доверием – но речь была, естественно, не о том, чтобы искать легкий путь. Тебби явно была не из тех, от того искренность можно просто и легко купить – скорее напротив, она пошла на контакт только после того, как он… сорвался. Что ж, искренность в ответ на искренность?
О, Мерлин, как Герберт ненавидел такие ситуации. Он всеми силами пытался этого избегать, если это было возможно. Никаких рассказов о себе, о своей позиции, о том, что на душе и сердце. Действия и слова скажут в разы и разы больше. Его позиция в статьях – так он говорил всегда, никогда не хотел приоткрывать то, что действительно думал. Лишь бумаге.
Герберт передал пергамент Тебби и взмахом палочки залечил ранку. Откинулся в кресле. – Это – магия крови, мисс Тебби. Если я нарушу это обязательство, то со мной случится что-то весьма неприятное, - он пожал плечами. – Вы вольны порвать эту бумагу после выхода статьи – это разрушит магию, а также вольны оставить ее себе навсегда, сковав меня этими обязательствами. Я не против обоих раскладов – потому что я не собираюсь идти в аврорат и говорить им, что в таком-то месте живет оборотень, который стал со мной говорить. Но и на клички я не согласен. Настоящее имя, мисс. И настоящая история. Ваше имя не будет фигурировать, если вы не захотите, но мне оно нужно. Мало ли… что вы мне скажете, а что вы мне не скажете. Меня волнует, пожалуй, правда. Но я не собираюсь накидываться на людей и прямо спрашивать конкретно о вас, не переживайте. Что до вопросов… - Герберт помолчал. – Я бы сказал, что меня интересует все. Простите, вы – первый оборотень, с которым я говорю. Не то чтобы я до этого слышал об этом только страшилки министерства – нет, моя тетушка, как оказалось, с ними довольно плотно работала помимо прочего, так что я, пожалуй, представляю, что с вами можно договориться… и вы – такие же маги, как и я, по сути нет такого разделения на «мы и вы». По сути нет – но по факту есть. Поэтому… Мои вопросы относятся к двум направления – жизни и быту оборотней сейчас и… вам. Вашей истории. Жизнь и быт – тут все просто. Как – не «где», а как – живет стая. Скрываетесь ли вы от магглов, торгуете ли с ними, грабите. Часто ли приходится перемещаться. Есть ли дети, как они живут. Что между полнолуниями. Живете ли все время общиной. Много ли магов с палочками. Когда обычно обращают, зачем. Что происходит с лагерем, когда полнолуние, охраняет ли его кто-то – вещи, палочки, все такое. Как решаются конфликты… Да что угодно, мне все интересно. А что касается вас, - Крейн посмотрел ей в глаза. – Как вы жили до этого, почему вас обратили. Что вы потеряли… и вдруг что-то приобрели. Чего вы бы хотели. Меня не интересует политика в этом вопросе, мисс. Лишь то, как сложилась ваша жизнь… Мне неприятно говорить об этом, но вряд ли она стала лучше, скорее – скатилась под откос. Расскажите об этом. Поверьте, я точно знаю – ни один волшебник не думает об этом. Они должны узнать. Услышать. Я буду вашим рупором. Расскажите.

Перо Герберта записывает в блокнот каждое ее слово – и это хорошо, потому что он сам сидит оглушенный.
Он никогда не думал, что будет испытывать шок – но сейчас он испытывает его, очень глубокий и по сути…
Это даже не шок – а ярость, просто до крика. Он ничего не говорит, не перебивает, только неотрывно смотрит на руки Даяны. Обычные, человеческие руки. Короткие ногти, тонкие пальцы. Обычные руки – не шикарные ухоженные руки молодой женщины, не грязные руки типичного обитателя Лютного. Никаких когтей. Такие руки могли быть у аврора, такие руки могли быть у продавца. У ученого, у политика.
Просто – у мага.
У кого угодно.
Герберт слушает ее, не думая ни о чем – и в его сознании на повторе бьется только одна мысль «нельзя».
Нельзя так.
Нельзя, чтобы у этой девушки жизнь шла под откос.
Нельзя, чтобы она…
Нельзя, чтобы она так жила. Здесь.
Она ведь по сути лишена всего – любых прав, любой жизни. Она действительно никогда не выйдет замуж, она не родит детей – оборотни не могут родить. Она никогда не будет жизнь нормально.
И это вызывает глухую и слепую ярость.
Даяна ему по сути никто – просто девушка, которой не повезло в жизни. Если бы она не была оборотнем, она бы и не заинтересовала его ничем. Только ярости этого не скажешь. Потому что она вызвана не конкретно бедой этой девушки, не ее болью.
А тем, что так – нельзя.
Не должно быть такого.
И он столько лет не знал об этом. И никто об этом не знал. И эти слова о притеснении оборотней – чушь, пока нет вот таких слов.
О том, что у нее была обычная жизнь – а стало вот это.
Стало существование.
Герберт ловит себя на том, что накрывает ее руку своей. Это, наверное, очень неуместно, но… черт. Он никогда не умел утешать.
Наказать обидчика, сделать больно – это он может, это не проблема. Но как наказать целое общество магов.
- Я… я понимаю. Точнее… нет, я совершенно ничего не понимаю, - красноречие полностью отказывает ему, абсолютно. – Я… Я даже представить не могу, как ты живешь и через что тебе приходится проходить. Ты ведь… ты ведь хороший человек. Я не представляю, каково тебе. Я вот… меня не смущают ни воровство, ни контрабанда, ни что… похуже. Но ты… - Герберт кусает губу, понимая, что он никому не сдался со своим сочувствием. Что он в принципе… как слон в посудной лавке. Что он причинил ей боль. Он чувствует вину – и это впервые. Обычно он заставляет людей раскрываться, даже если это что-то болезненное, но – это для дела. Но здесь – это ведь даже не жалость. Это просто боль.
Не должно быть так. – Даяна, - он виновато вскидывает глаза, понимая, что не смеет так говорить, так обращаться. – Тебби, - с трудом, но он берет себя в руки. – Расскажите мне… еще. Что угодно, пожалуйста. И… если нужна помощь… Любая. Правда, что угодно. Я попробую что-то сделать. Так просто не должно быть, - Герберт замолкает, неловко убирает руку и отводит глаза. Ему стыдно – не за то, что он трогал оборотня, не за то, что он заставил ее говорить и причинил боль – а за то, что он не знал об этом все раньше.
Это действительно стыдно – такое должен знать каждый. Понимать.
Осознавать.
Каждый.

Герберт затыкается и словно оплеуху себе отвешивает. Мерлиновы подштанники, он не хотел обижать эту девушку. Черт, черт, черт – он действительно совершенно не хотел ее обижать и унижать, и в принципе – он чувствует себя настолько неловко, насколько только может чувствовать себя неловко человек, чей искренний порыв совершенно превратно поняли – и которому по этому поводу невыносимо стыдно.
Крейн понимает, что, кажется, пятнами краснеет, но ничего с этим поделать он не может – рыжий и белокожий, он вспыхивает хоть и редко, зато мгновенно.
- Прости, Тебби. Пожалуйста, я не хотел, - торопливо оправдывается Герберт, почти в миг растеряв всю свою непробиваемую уверенность полностью. Наверное, его коллеги по цеху были бы только рады увидеть его таким – не злым от неудачи, но совершенно потерянным. – Слушай… Прости, правда. Мне очень стыдно за то, как я себя веду… и вел, - Крейн сцепляет руки в замок и не поднимает головы, взглядом он буравит стол. – Я не знал. Мне… невыносимо стыдно, что я всего этого не знал – хотя мог. Я ведь мог спросить мать, она хоть и не работала с оборотнями лично – но она сражалась с ними бок о бок, а еще – тетка с ними жила и работала какое-то время. Я мог спросить, мог узнать, мог в конце концов хоть у кого-то поинтересоваться – но мне было плевать, пока я не услышал слухи, - Герберт кусает губу, слушая ее, слушая то, что говорит Тебби в полном молчании. Это чудовищно. Ее слова словно на подкорке у него выжигаются. Потому что – вот есть он, вроде как сильный мужчина, боец, шумная головная боль. У него есть какие-то средства, у него есть хоть что-то. А вот есть она – хрупкая, тощая девушка с огромными глазами на бледном лице. И она не имеет ничего – и при этом в разы сильнее, чем он. Просто потому что у нее есть силы хоть что-то делать, не терять себя – а он, наверное, сдался бы.
Лег бы и умер, подставился под заклятье шальной или утопился.
Жить так, в подполье… Нет, он понимает – его мать так и жила, и живет, но только… Такая безысходность, как у оборотней, как у этой девушки… Она вызывает ярость и ужас.
- Как… как такое… как такое вообще допускают? – шипит Герберт все же сорвавшись. Он вскакивает на ноги, вешает заглушающие чары покрепче. – Как эти ублюдки, которые сидят в своем Министерстве и трясутся за Статус допускают, чтобы маги жили в грязи и нищете – хотя черт побери, они же маги, - он резко останавливается и бьет кулаком о стену, явно желая в кровь сбить костяшки и заорать в голос. – Почему? Как и почему? – он снова бьет несчастную стену и, заставив себя от нее отлепиться, тяжело падает на хлипкий стул. – Простите меня, Тебби. Я не знал. Я ничего не знал. Это непростительно, это чудовищно… Мне стыдно. И.. Вот в это нужно макать с головой ублюдков, который кричат об опасности оборотней. Макать и держать. Садисты поехавшие, - Крейн кривит губы и нервно закуривает, поджигая сигарету простеньким заклинанием. Его трясет. – Все должны об этом знать. Я напишу. Это будет греметь. Все, черт возьми, прочитают и увидят то, что делают с вами, -  он кашляет, подавившись дымом. – И… Пожалуйста, не злитесь. Я… я правда… Мерлинова борода, - он закрывает лицо руками, двумя пальцами придерживая сигарету. – Простите меня. Я жалок. Я не хотел оскорбить… просто… черт, я не знаю, как предложить вам помощь, я… Я не могу просто пройти мимо, просто выйти отсюда, написать эту гребаную статью и сделать вид, что это все, что я могу сделать. Хотите, я вырву языки ублюдкам, которые пустили о вас слухи? – Герберт выдыхает и все также судорожно тушит сигарету.

- Это имеет отношение, - Герберт смотрит на нее пристально. – Это имеет отношение ко всем нам. Статья будет в «Пророке», может и не на первой полосе, но я сделаю все, чтобы каждый из ублюдков, которому что-то там «мешает» почувствовал, что он творит. Правда, я более чем уверен, что они слишком толстокожие твари, чтобы… Чтобы хоть что-то делать, - Гербер берет лист, вырывает его из своей записной книги и по пунктам переписывает то, что помнит из «наводчиков».  – Это – болтовня, но разговоры о том, что вы – оборотень… болтовня такого рода опасна, если это нужно скрыть. С одной стороны, вам достаточно убедительно клацнуть зубами, но с другой.. Вы ведь не Фенрир Сивый, а девушка. Вы не пугаете, хотя, безусловно, стараетесь показать, что с вами лучше не связываться, - Герберт окидывает его взглядом, а потом снова утыкается в бумагу, - И девушка вы, простите за неуместный комплимент, молодая и красивая. Чаще всего в Лютном это никого не может напугать, хотя сила мага явно не зависит от его внешности, - Крейн отчеркивает на листе полосу, а потом размашисто пишет внизу свой домашний адрес. – Послушайте… Мне действительно жаль, - он сушит чернила и кладет перед ней листок. – Если вам нужна помощь… любая. Вот мой адрес, тут внизу. И я пометил… что можно поиметь с этих вот… Что знал, - Крейн виновато пожимает плечами.
В Лютном он крутится не как приличный журналист, а как неприличный участник преступного синдиката, который всегда может сказать «ничего не знаю, товарищ аврор, собираю материал для статьи». Но тем не менее, в Лютном Герберт вел ту часть семейного бизнеса, которую не вела матушка – а вообще он был никак не более осведомлен, нежели простой мальчик на подай-принеси, разве что он еще мог магией погрозить, да ножом под ребра ткнуть.
Не то чтобы Герберт при этом много кого мог ткнуть сильно – нет, скорее, так, откусить от общего пирога немного. Но Тебби, пожалуй, хватит этого. Она… она не хотела сдаваться.
Герберта это подкупило сейчас гораздо больше того, что он в принципе услышал и увидел. Но разве что…
Ему действительно было невыносимо… неправильно. Неправильно и невыносимо от того, что молодая и перспективная ведьма должна бороться за каждый галлеон с толпой алчных ублюдков, которые не способны более ни на что, кроме… этого.
Кроме этой крысиной возни.
Да, Крейн пусть и иногда в это окунался, все равно оставался белоручкой – как бы матушка из него это не выбивала. Он все еще не был частью всего этого – а она была. И… не ему осуждать, не ему ставить себя выше нее.
Нельзя осуждать человека, если не был на его месте.
Герберт некоторое время молчит, а потом улыбается.
- Вы за меня не волнуйтесь, за мою семью – тоже. Я прекрасно понимаю, как буду выглядеть с тем, что вломлюсь в их уютный мир и притащу туда грязи. Меня снова будут пытаться побить, я привык. Большего неодобрения, чем от статьи про табуированную тему крови я все равно не получу. Просто… если молчать и считать, что ничего не изменится, то оно и не изменится. А если… Знаете, есть сказка про лягушку и кувшин? Две лягушки попали в кувшин с молоком. Решили лапками бить, чтобы не утонуть. Одна лягушка утомилась и решила, что барахтаться все равно бесполезно – и утонула. А вторая барахталась, барахталась, долго, из последних сил – и в итоге все в масло и взбила. А потом – выпрыгнула из кувшина. А барахтались бы обе – выбрались бы быстрее. Глупая сказка, но… очень описывает ситуацию.

- Нет, простите, Тебби. Я вас больше не побеспокою, - Герберт притих и задумчиво пробежался взглядом по своим записям. – Я действительно виноват перед вами наше общество – тоже. Если вам понадобится помощь или работа – я постараюсь помочь, - для себя Герберт уже сделал пометку скормить имя этой девушки как посредника тем, с кем работал сам. Мало ли вдруг, появится на рынке новый игрок, ему понадобится быстрый ум, а там и у Тебби заработок появится…
В конце концов, Герберт говорил от лица своей матушки, а матушка была весьма и весьма… уважаема в глазах общественности, верно. Что до Герберта… ну, ему-то скорее морду набьют за длинный язык и попытку обозвать ублюдков ублюдками. Правду-то никто и никогда не любит.
- У меня больше нет вопросов, спасибо вам, - Герберт первым встал, чувствуя себя все еще в высшей степени неловко. Да, очень неприятно было, когда действительно красивая девушка считает, что он идиот восторженный. Но это ничего. На самом деле, у Герберта в голове уже масса идей – и да, материала еще мало, он все еще может (и хочет) пойти к какому-нибудь борцу за права оборотней и спросить какого же черта.
Или пообщаться с охотниками.
Или просто посидеть в тишине некоторое время, мысленно ругаясь… На что, собственно? Да на все. Почему так не справедлив мир, почему люди друг другу настолько не верят…
Как попросить Малфоя напечатать статью именно так, где он сказал Тебби.
В любом случае, у Крейна уже руки чесалиь начать все это писать. Потому что нужно было. Необходимо как воздух.
- Спасибо вам, - повторил он снова. – И… удачи вам. Я сделаю вид, что мы с вами не знакомы, если вдруг пересечемся… И если… если вы… оцените мою работу, просто скажите. Мне не нужна благодарность, но… было бы приятно. Простите еще раз за бестактность, - Крейн склонил голову и вышел из комнаты. За дверью он прислонился спиной к пошарпанной стене и попытался перевести дыхание.
Да, копаться в таком… это сложно, Мерлин. Но – кто-то же должен.