Мерлин, как же похудел! – вот что пронеслось в мыслях, когда она его увидела. И даже в голову не пришло сразу окликнуть, подбежать, заговорить. Пришло бы чуть позже, если бы он её не увидел, не заговорил первым, тогда бы она, да. А так – остановилась, глаза распахнула, не верит, что это он – Барти Крауч, её друг и герой. Недостижимый идеал – и все-таки друг. Что он ей друг, она ему говорила, много раз, писала на рождественских открытках, на обратной стороне забавных рисунков-карикатур, вынимая из кармана припасенную просто так вкуснятинку и деля пополам – печенье, сэндвич, пригоршню искристых монпансье. А что идеал и герой – хоть раз сказала? Смогла ли – в тот день, когда они прощались перед их выпускным праздником, и она поняла, что больше никогда… они и так не каждый день болтали, прекрасно обитая каждый в своем ученическом мирке. Он – на своих небесных старших курсах, осиянный ореолом отличника,  иногда снисходительно кивающий ей в ответ на её писк «привеееет!», она – со своими друзьями-товарищами, однокурсниками, в череде очень важных дел. И вдруг в конце четвертого курса, в июне, осознала, все приехали, поезд дальше не идет. Когда она вернется сюда в сентябре, не будет в Хогвартсе никакого Барти Крауча. А на следующий год ей так же прощаться с её обожаемым загонщиком Сириусом Блэком, что так просто мог объяснить и сложную фигуру пилотажа, и занудную формулу по трансфигурации, и просто этак загадочно подмигнуть, проходя мимо. А еще год – и новые прощания, каждый год – будто листья будут отпадать с её дерева-сердца. Они не уйдут навсегда, они будут живы, здоровы, счастливы, будут даже иногда отвечать на её письма. Но она уже не будет видеть их рядом каждый день, не докричится «привееет!» - не услышат. И он был первым из этих потерь. Ей так хотелось в тот день подбежать к нему, обнять крепко-крепко, сказать – подожди, постой так, я набудусь с тобой – и отпущу. Ох, ну, разумеется, она не обняла, даже не прикоснулась. Сказала так как-то бесцветно по сравнению с тем, как она это думала в голове: «Жаль, что ты не планируешь вернуться в Хогвартс, из тебя бы вышел отличный учитель». А потом плакала в поезде, грызя пальцы – уже не только по нему, потому что поняла тогда – встречи не навсегда. Что же, на следующий год она уже была готова, в этом году она уже отпустит легче, без слез.
Но – Мерлин…
- Здравстрвуй! Ты плохо выглядишь. Ой! – Она испуганно распахнула глаза и замахала перед собой рукой. – Я не хотела сказать… Я имела в виду, что в прошлом году после экзаменов ты, кажется, не был таким измученным. Давай, конечно! Выпьем кофе. И пожуем. Как же я по тебе соскучилась!
Ой, ну вот это вышло как-то неловко. Особенно в паре шагов от кафе, где собираются все влюбленные парочки Вселенной. Анита мысленно надавала себе по щекам. Потом надает на самом деле – язык без костей, что хочет, то лопочет!
Уже устроившись за свободным столиком и стянув с головы берет из красно-черной, в цвет платья, шотландки, Анита смогла пояснить:
- Я знаю, что это не так, но отсюда кажется, что надо просто доучиться, выдержать все экзамены – и тогда начнется совсем другая, счастливая жизнь, где все будет так, как ты хочешь. Как ты? Расскажи все.

Радость от встречи никуда не делась, осталась ярким щекочущим огоньком в груди, но одновременно где-то там же, рядом с радостью, но не касаясь её, появилась негустая тень из странного чувства. Грустное осознание, что все там, в большом мире, куда сложнее и непостижимее, чем ты можешь сейчас вместить в свою голову, осознать, подготовиться. Не понимать что-то до конца, а еще хуже – понимать, что это для тебя пока недостижимо – это всегда было Аните против шерстки. Можно было смириться, терпеливо подождать пару лет, пока голова будет готова, но отмахнуться и забыть – ни за что.
Вот и теперь оговорки Барти, как эхо, вернувшееся от берега, обозначило для Аниты всю меру её непонимания, всю глубину её наивного щенячьего заблуждения. Он чувствует себя несвободным. Ему не хватает поддержки семьи. Он не безоблачно счастлив. И что самое дурацкое – это, похоже, нормально.
Он говорил о мечте просто, хорошо и почти теми же словами, даже проще, чем отец. Но когда говорил отец, у неё возникало чувство – я смогу, да, все так и будет. Но когда это же самое сказал Барти, это прозвучало как-то иначе. Как? Что? Анита мысленно сохранила это ощущение в себе, зафиксировала, закрутила баночку. Она рассмотрит это потом, когда останется одна.
- Ох, это совсем не странный вопрос, честно. Это обычный вопрос. Многие думают, что если мы обе МакГонагалл, то часто видимся и много общаемся. Но это не так. Мы даже на каникулах видимся редко. А в школе – только на занятиях и не больше. Ты общался с профессором МакГонагалл гораздо чаще, чем я. Моя Селина - ты же помнишь Селину? – занимается с ней дополнительно, хотя по трансфигурации у неё никаких отставаний нет. Я когда узнала, то почувствовала, не поверишь, такую ревность! – Анита виновато улыбнулась и разгладила складки платья. – Пришла к ней, спросить, не нужно ли тогда и мне тоже походить на дополнительные занятия. А она так посмотрела…
Анита наклонила голову, поджала губы и зыркнула, будто поверх очков.
- Я думала, она меня сейчас «мисс МакГонагалл» назовет, как на занятиях. Но нет – Анита. Она сказала – ну если ты считаешь, что тебе это нужно, то приходи. И время назначила не тогда же, когда Селина, другое. Ну и я такая, как дурочка – да, спасибо, приду. Походила немного, подшлифовала навыки – да и перестала. Так что я могу сказать о моей драгоценной тетушке? – Анита фыркнула. – Все как всегда. Строга, деятельна, сурова. Ах, да, мы еще иногда видимся… - Анита постучала по груди, где на ученической мантии у неё был значок старосты, но на этом платье в мелкую красно-черную клетку значка, разумеется, не было, и Аните пришлось пояснить: - Я теперь староста. Кажется, я не писала тебе об этом. Теперь сразу про меня. У меня все отлично-здорово-замечательно, готовлюсь к экзаменам. Ничего нового. Но если ты скажешь, что у тебя ничего нового, то я не поверю.

Смутился? Ох! Анита только сейчас сообразила – у него ведь та же ситуация! Ну прямо зеркало! Ему тоже трудно. И хочется остаться собой. И, наверное, что-то такое сделать, чтоб всем сразу стало ясно – он не тень отца, он другой. Анита улыбнулась и прикрыла понимание ресницами – и трудный момент, и забавный. Наверное, более забавный, чем трудный. Не стоит того, чтоб об этом продолжать говорить, но стоит того, чтоб подумать об этом после, потом, когда она останется одна.
- Я бы так о многом хотела тебя расспросить. Если бы я знала, что встречу тебя, я записала бы вопросы на листочек. Я бы записывала их заранее. Но толку – да? Я понимаю, Отдел тайн – это место именно тайн, а не рекламных объявлений и не тем для разговоров в кафе. Да, я понимаю. Но мне так хочется хоть одним глазком увидеть, хоть по намеку понять, чем же там занимаются вот прямо сейчас. Я ведь хотела пойти туда после школы. Не потому что ты там, - чуть заметно повела в отрицательном жесте рукой с кофейной ложечкой. Перед ней стояли чашечка с кофе и маленькая тарелочка с печеньем, но их будто не существовало в её вселенной. – Хотя это и здорово, это как бы делает мою мечту чуть ближе, чуть реальнее. Просто, я всегда хотела придумывать что-то новое, особенное, чего еще нет. Что-то, что сделает нашу жизнь лучше, освободит руки, разум, время, силы для чего-то большего. Не думать об этом одной, а находить понимание в коллегах. Или помогать кому-то, кто делает что-то великое. Ну, пусть не советом, не идеей, я еще очень глупая для того, чтоб помогать этим. Но я могу сделать так, чтоб тот, кто творит будущее, не думал о мелочах. Вот чего я хотела. Но потом я подумала – а вдруг все не так, как мне кажется? Вдруг мне там всю жизнь придется заниматься чем-то очень скучным, подчиняться правилам не ради прекрасной цели, а просто потому, что из правил нет исключений. Или вдруг я просто никак не пригожусь? Как это узнать? Может, ты мне просто намекнешь? Расскажи не все, а только то, что можно. Ну, хотя бы – тебе нравилось? Почему ушел? Теперь тебе труднее? Я понимаю, теперь… вся ситуация трудная и там вообще нелегко, но все-таки, в чем еще разница?

Это было так грустно. Нет, поначалу было все хорошо, и в своей носорожьей нечувствительности, Анита даже не сразу поняла – ему плохо, очень плохо говорить об этом. Пронзительно-грустно. Это даже не мозоль на душе, это открытая рана, на которую она только что насыпала пригоршню соли. Ей на миг стало жалко его – это чувство всегда появлялось в ней ненадолго, как искра. И уж потом искра поджигала что-то другое, то, что приводило её в движение, не давая зацикливаться на простом бездеятельном сопереживании. Обычно – или встать между обидчиком и обиженным и дать в лоб кому надо. Или обнять и найти слова, хоть какие-нибудь, пусть неуклюжие. Или отложить дела и рвануть в ночь. Всегда находилось действие, которым она могла повлиять на ситуацию.
Но тут – как повлияешь? Кому дать в лоб? Мистеру Краучу-старшему? Как - обнять? Вот так просто встать, обойти столик и сделать? Да не вопрос. Просто далеко не все люди воспринимают это как утешение. Для некоторых это – хуже агрессии. А как к этому относится Барти, она не знала, за все годы им вполне хватало для взаимопонимания одних только слов. Вот слова и ищи, чудовище!
Но она все-таки прикоснулась к нему. Тронула рукой его руку, осторожно погладила – ну что ты, все хорошо…
- Я много думала о том, почему все так с факультетами. Почему Гриффиндор, а не Рейвенкло – тоже думала. Мне правда было бы очень хорошо там, у вас. Иногда я даже очень жалела. Иногда. Но вот что я думаю, Барти. Дело ведь не в простом «умные налево, красивые – направо, а мне что, разорваться, что ли?» Дело – в кастах. Смотри, Гриффиндор – это не обязательно все, кто без башни. Это слишком просто. Гриффиндор – это военная аристократия. Это те, кто защищает всех остальных. И военному нужно быть и умным, и храбрым, и верным, и милосердным. Но его задача – первым поставить щит. Я – потомок воинственных горцев, я – гриффиндорка. Если придет беда, я отложу все дела и буду защищать. Рейвенкло – это ученые. У них мозги так устроены… ну, ты лучше меня знаешь, как, - улыбнулась, прогоняя горечь из разговора. – Ваша задача – анализ и синтез, изменение мира. Но это не значит, что ученым не нужна смелость. И это не значит, что в бою все ученые попрячутся в норы. Просто вы – вот такие. Хаффлпаф – это кость и плоть мира. Я раньше думала – духовенство, но нет, не только. Это трудяги. Те, на ком все держится. Без них все бессмысленно. Будет надо, они изобретут колесо. Будет надо – возьмут заступы и прогонят врага. Но мы все живем и работаем ради них. А Слизерин – это управленцы. Их дело – руководить так, чтоб одни могли работать, другие изобретать, а третьим не пришлось воевать. Наверное, лучший из королей должен быть со Слизерина, а?
Это была самая интересная из мыслей. Анита думала её давно. Теория была хорошей, но все упиралось в практику. Среди слизеринцев у неё тоже были друзья, но никого, кого Анита Мак Гонагалл могла бы признать достойным быть королем, отдавать ей приказы, заставить (ну чисто теоретически) склониться.
- Вот, видишь, какие мысли бродят у меня в голове? Не принимай их слишком всерьез, они еще не додуманные. И те, другие, тоже не додуманные. Про которые ты спросил. Знаешь, мне очень обидно, что волшебники стоят в стороне от прогресса. Я понимаю, для магов он должен быть немного иным. То есть, то, что хорошо для магглов – не обязательно хорошо для волшебников. Ну, например, космонавтика. Я много читала об этом. То, что для маггла проблема, для нас – ерунда. Если им чуть-чуть помочь, то уже к концу этого века все планеты Солнечной системы будут колонизированы. Но это не прогресс для магов, понимаешь? Это здорово, удобно, интересно, но что нам с того. Так вот, чего бы я хотела, чтоб было у нас. Чтоб мы жили подольше. Еще подольше, ну, лет тысячу для начала. Чтоб можно было достать из-под подушки, ну, например, морскую раковину, или телефонную трубку, или зеркальце и позвать того, о ком сейчас думаешь, и сказать: «Как ты? Я соскучилась». Хочу как-то придумать, чтоб на метле можно было комфортнее летать в дождь и в ветер. Испытать - как работает магия в невесомости? А за пределами Земли? Хочу знать: магия – это возобновляемый ресурс, который где-то вовне? Или талант, который рождается внутри человека?
Анита остановилась и перевела дух. Губы пересохли. Она сделала глоток из чашки.
- Наверное, об этом можно говорить три дня подряд. Без перерыва на еду.

Отредактировано Anita McGonagall (2017-08-23 00:04:30)

Он все-таки немного оттаял. Не сразу, но оттаял. Обычно Анита плохо понимала такие полутона в поведении людей. Для неё все было просто. Грустное лицо – значит, человеку плохо. Улыбается – все в порядке. А если что-то не так, а человек притворяется, то это как плохо работающий мотор, как-то так. Но иногда ей удавалось угадать. Не увидеть, а почувствовать. Хотя, наверное, это - все равно увидеть, но расшифровать мелкие детали, минуя рассудок.
Барти улыбался по-разному. Она слишком мало знала о нем, чтоб понимать, что это означает в каждом случае, но отметила про себя – улыбки бывают разными. Быть может, и Селина тоже так улыбалась, но Анита не обращла внимания. Может, у всех есть это, похожее на фильтр для фонаря. То синий, то желтый, то красный. И все это свет. Подумать – отложила она себе на потом.
Говорить с кем-то два года… Говорить о том, что волнует, о том, что занимает мысли. Не тянуться за дневником, а сказать словами: «Послушай, а что если…?» И тут же услышать ответ. Нет, два года мало. Нужно всю жизнь. И пусть не все время. Есть, спать, жить, учиться. Но просто знать, что есть кто-то, кому можно сказать: «А вот еще идея…» У неё не то что сердце, даже руки похолодели от такого – это же и есть счастье! А не глупое "замуж" и "до гроба". Однажды так и будет, наверное.
Она кивнула про короля. Да, не поспоришь. Как ни назови его – король, министр, генерал… Но эта мысль у неё была еще не додумана, совсем. На месте лидера, который так нужен магическому сообществу пока что вырисовывалась какая-то неопределенная фигура без малейших конкретных признаков. Ей мало опыта, чтоб рассуждать об этом.
- Нет, зеркало… я думала об этом! Не то. Тогда ты можешь связаться только с одним человеком. С тем, у кого такое же. Но если у тебя знакомых больше, то тебе надо иметь при себе несколько зеркал. Целую коробку зеркал. И при этом не перепутать. Нет, не то. Вот, скажем, если взять бляшки. Вот такие, размером с монетку. – Анита показала пальцами. – И, например, на двух написать «Анита-Барти». На двух «Анита-Селина». На двух «Барти-и кто угодно, кого пожелаешь». И зачаровать. И как-то присоединять к зеркалу, меняя. Активируя по очереди, например. Тогда зеркало будет одно, а диапазон вызовов больше. Монетки хранить проще. Но как их присоединить? У маглов это решено неудобно, но все-таки решено. Набор номера. Но они привязаны к проводам. Мы могли бы сделать удобнее, мобильнее, лучше. Но я пока не могу придумать, как. Может, если бы я получила магловское техническое образование, это помогло бы мне лучше изобретать?

Это была настолько неожиданная мысль, будто водой в лицо плеснули. Анита растерянно сморгнула.
- Ты что?.. - С таким выражением, как девушки говорят «ты что, дурак?», если им вдруг предложить поцеловаться. – Даже в мыслях не было. Ты не такой. Совсем.
Но это была свежая мысль, её надо было зацепить, зафиксировать, подумать. Нельзя отметать предположение только потому, что оно тебе не нравится. Анита, прищурилась и чуть наклонила голову, мысленно примеряя на Барти страшный облик. Нет, нет, не вязалось. Ни с его улыбкой, ни с ясным выражением глаз, ни с голосом, которым теперь часто для неё звучали целые отрывки из учебников. Те, что он объяснял ей, если она никак не могла понять. Те, что теперь затруднялась понять, а он мог бы объяснить, если бы был рядом. Опустила взгляд на его руки – такими не мучают, не убивают, такими сплетают волшебство, кроят тончайшую материю непознанного, нанизывают мечту на нить формул.
- Ты - свет. – Она постучала по виску, жестом дополняя «свет разума». – Тебе не нужно всего этого, чтоб что-то доказать миру.
Она прикусила губу, прикусила то, что подумалось дальше. Подумалось – как не видит она его пожирателем, так не видит и служителем закона – ни аврором, ни хитом, ни бюрократом от силовых структур. Он – не щит. Он яркий огонек в хрупкой лампе. Она – щит. Быть может, когда все закончится, он сможет вернуться в Отдел тайн? Не сказала. Оставила себе. На подумать. Ему было плохо об этом говорить, она не станет.
- И тебе не нужно стыдиться своих чувств. Что с того, если ты недолюбливаешь маглов? Если во мне от маглов четверть крови и половина сердца, то у тебя этого нет, ты их даже не знаешь. Да и я, если подумать, больше хочу от них взять, чем дать им. Научиться тому, что умеют они. Они здорово умеют придумывать новое. Комбинируют, обходят преграды, игнорируют невозможное. Где-то отстают от нас, где-то обгоняют… но в конце-концов, это мы от них прячемся, а не наоборот. Я хочу не прятаться. Хочу, чтоб никто не прятался. Чтоб можно было пойти рядом, вместе создавая будущее. Но, если подумать, если вот совсем честно, я вовсе не хочу стать частью их мира. Хочу, чтоб мы могли освободить магию от наших базовых бытовых потребностей. Согревать руки, перемешивать тесто, вязать носки – пфф!. Магия – не для вязания носков. Если бы могли полететь к звездам, открыть новые планеты, заселить их… Целая планета волшебников, ты подумай. Новая планета, где мы могли бы построить будущее, какое захотим. А если вдруг волшебство за пределами Земли невозможно, то пусть бы маглы осваивали новые миры, как мечтают, а мы бы остались здесь, одни, полновластные хозяева своего волшебного мира.
Она заметила, что увлеклась и смутилась, наклонилась к чашке. Но кофе там осталось совсем чуть-чуть. Еще пара глотков – и можно гадать.

Ради общего блага. Это прозвучало совсем не пугающе. Наверное, дело вовсе не в словах, подумалось Аните. Дело в том, кто их говорит. Что при этом думает. И что делает. Она понятия не имела, чем занимался Барти, когда работал в Отделе тайн. Нельзя так нельзя, что поделать. Но вряд ли он создавал магический аналог ядерной бомбы. Однажды, когда все плохое будет позади, он снова будет этим заниматься. А она будет рядом, обязательно. А сейчас, когда он часть ДОМП, разве он трудится не на общее благо? Не прикладывает все свои силы, чтоб защитить их, обыкновенных людей? Да он как никто имеет право так говорить!
А вот вопрос оказался очень неожиданным. Хотя они ведь об этом и говорили, о том, сколько всего можно сделать. Сколько нужно сделать. Но если ставить вопрос так: прямо сейчас. Чудом, волшебством. Или пусть даже не чудом, он же не сказал, что это должно быть именно волшебство.
Ох, она тогда отдала бы ему часть своих сил, тех, которых у неё излишек и уходит в пустоту. Она бы прямо сейчас пошла бы к Джилл и честно сказала бы ей: Джилл, я волшебница, я часть большого и могущественного сообщества, мы идем к вам и несем мир и процветание, теперь ты знаешь это. Она бы отменила все зло на земле… Но как?
Анита задумалась, глядя в опустевшую чашу и не видя кофейной гущи. Крошила в пальцах печенье, беззвучно шевелила губами, то порываясь ответить, то останавливая себя – нет, не то, не то. Как сделать всем хорошо – и никому при этом не причинить вред. Невероятно трудно.
- У маглов есть сказка «Снежная королева». Она длинная и хорошая. Начинается она с того, что однажды черт создал кривое зеркало, в котором все, что ни отражалось, было криво и уродливо. Однажды он поднял это зеркало до неба, чтоб отразить всю землю. А оно упало и разбилось, и осколки рассыпались по всей земле, и попали к некоторым людям в сердца. От этого люди часто видят мир не таким, какой он есть, а кривым и уродливым. Это можно исправить. Осколок зеркала можно растопить настоящей любовью. Даже чуть-чуть любви может растопить зло. Я бы хотела собрать всю любовь мира, что пропадает зря, на кончике волшебной палочки. Чтоб получилось такое… солнце. Подняла бы его высоко-высоко в небо. И пусть падает и разбивается. Пусть его осколки попадают каждому в сердце, всем. Даже если там уже есть любовь, её много не бывает. Чтоб каждому досталось по маленькому яркому осколочку. Чтоб там, где сейчас обиды, гордость, величие, честолюбие, долг, жадность, пустота, безнадежность, холод – чтоб везде поселилась искорка любви и надежды. И будь что будет. Этого бы хватило, чтоб мир ушел с пути саморазрушения, правда? Но такого волшебства не бывает. Жалко, - она улыбнулась и смела пальцем крошки со скатерти. – А что бы сделал ты? О чем ты мечтаешь?

Анита тоже стала серьезной, будто в зеркале отразив настроение собеседника. Все-таки она еще ребенок. Что бы там про себя ни думала. Она может сколько угодно мечтать над страничками дневника, но мечты её остаются детскими, это становится очевидно, стоит заговорить о них со взрослым волшебником. Вот Барти говорит дело.
- Ты прав, - откликнулась она негромко. – В истории науки тоже были периоды глупых ограничений, тормозивших прогресс. Например, запрет вскрывать трупы для того, чтоб изучить на них строение человеческого организма. Или гелиоцентрическая система – католическая церковь все еще её не признала, ты представляешь? Хорошо, что церковь больше не может ограничивать ученых. Те же проблемы, одни и те же!
Анита нахмурилась. Она прежде не думала об этом именно так. Ей не нужно было ничего в запретной части магии. То, чего ей не хватало, когда она думала над своими детскими изобретениями, она собиралась взять в магловском мире. Но ведь Барти прав!
С досады она повертела на блюдце чашку, заметила, что та пуста, и перевернула её, не концентрируясь ни на каком вопросе. Прорицание она в школе не изучала, но расспрашивала девочек – что? Как? Сбывается? Вселенная подает нам знаки? Она разумна? Анита проверяла это всякий раз, когда выдавался подходящий случай.
- Глупо ограничивать знания, надо учить людей применять их во благо. Одним и тем же ножом можно лишить жизни и приготовить салат. Одна и та же волшебная палочка может снять боль и замучить до смерти. И если уж на то пошло, неопасных знаний вообще нет. Можно развести огонь, чтоб приготовить еду, а можно – чтоб поджечь дом соседа. Опасность не в науке и не в магии, а в головах. Знаешь, я думаю, надо это переломить. Это в наших силах. Ведь люди, имеющие общие интересы, рано или поздно находят друг друга и объединяются. Разве нельзя создать сообщество ученых, которые ни перед кем не станут отчитываться, пока не доведут свои исследования до конца?
Анита задумалась, но не надолго. Перевернула чашку, убедилась, что Мироздание подало ей знак – кофейное пятно сложилось в рисунок в виде кошки. Анита фыркнула, взяла зубочистку и пририсовала кошке усы. Это ни на миг не отвлекло её от размышлений.
- Без материальной базы невозможно. Кто-то должен оплачивать исследования. А кто оплачивает, тот и контролирует. Знаешь, мне нужно очень подумать эту мысль. Если это – твоя мечта, то её можно осуществить, нужно только придумать хороший план.
Анита уже забыла и о кофе, и о кошке. Перед ней была поставленная увлекательная задача. Освободить знания. Придумать жизнеспособную модель для этого. Найти ресурсы, проработать связи. Остаться в рамках закона. На самом деле, очень напоминает её мучения с телефонными трубками. Сложно, интересно, нужно. Неужели никто до неё об этом не думал? Надо найти их и учесть их опыт.

Анита притихла, глядя на Барти во все глаза и почти не дыша. Да, со стороны могло показаться – девушка не сводит глаз с предмета обожания. Даже Барти могло бы так показаться, пока Анитка не сморгнула, и не стало ясно, что обожания в её застывших глазах было куда меньше, чем светлой мысли.
- Маглы… Тут не все просто. И да, и нет. Религиозные запреты – это просто оставшиеся с древних времен картины бытия и алгоритмы выживания.
О, об этом Анитка могла бы говорить долго и со вкусом. Если бы ей все еще была так интересна эта тема. Но период долгих бесед с дедушкой Робертом о вере, религии и магии, о науке и здравом смысле остались года на два позади. Теперь она просто рассказывала, не пытаясь вовлечь собеседника в дискуссию, просто отвечала на вопрос.
- Например, не касаться чего-то, чтоб не заразиться. Сейчас все просто: вымыл руки с мылом или очистил волшебством и иди себе. Но тогда не было мыла. И волшебных палочек – не было. Отсюда всякие запреты, которые кажутся нам глупыми. Или – люди не знают, как устроен мир. Среди них ходит тысячи версий, идей, слухов. Люди спорят, общество раскалывается. Как собрать воедино? Собираются бородатые умники и постановляют – считать верной такую-то историю. «И создал бог небо и землю…» И говорят – вот это верно, а кто скажет иначе – преступник. Проходит век, второй, десяток, и помочи старых идей становятся цепями человечества. Это не я придумала, это мой дедушка так сформулировал, но мне понравилось. Нельзя сказать, что маглы освободились от этих цепей совсем. Но они стараются. Но, понимаешь, у нас все по-другому…
Она лукаво улыбнулась, переходя к тому, что сейчас было куда актуальнее и интереснее.
- У нас другие проблемы. Барти, а давай все-таки будем о грустном, а? Я поделюсь с тобой одной мыслью. Ты только не смейся, хорошо? Если я слишком наивна, ты просто скажи – Анитка, ты дура! А если мысль хорошая, то ты её подумай. А если она окажется очень хороша, и ты решишь, что это можно устроить, то позови меня с собой, я тоже хочу в этом участвовать.
Встретившись взглядом с девушкой за стойкой, Анита кивнула на вопросительный взгляд. Да, еще кофе было бы здорово.
- Когда люди говорят «Выхода нет», это не означает, что его правда нет. Это означает, что решение им не нравится. Но ведь всегда можно рассмотреть проблему с другой стороны. Итак. Начать можно не тайного общества сумасшедших ученых, а с рационального предложения создать… ну, например, универсальное средство связи, на манер магловского телефона, но только без проводов и без этого громоздкого диска. Я говорю, например, потому что не важно, что. Представить идею. Обосновать – почему эта штука ужасно нужна. Рассказать, как с этой штукой мы выдернем магический мир из болота и вознесем на невероятную высоту. Объяснить, что для этого надо: выделить помещение, средства, время… кстати, потом и охрану, между прочим, чтоб иностранные шпионы не украли разработки и драгоценные мозги Британии. И того, начать делать. Пока делаем, предложить еще нужных изобретений, еще… чтоб Министерство привыкло к тому, что вот это магоконструкторское бюро – ужасно полезная организация, а волшебники, работающие в нем – не дурные на всю голову студенты с ветром в голове, а уважаемые люди, которые делают всем хорошо. Потом мы говорим – а вот есть такая идея, но у нас нет пока технологий, нет материалов, чтоб сделать это. Нет научных разработок. А идея есть. Хах, говорит Министерство – ну так изучайте!
Анита задорно щелкнула пальцами.
- Вуаля, Барти. У тебя есть команда, база, репутация, а главное – картбланш от Министерства. Я сейчас, конечно, все упрощаю. Вот тут в голове я понимаю, что деталей и нюансов будет больше. Это просто вектор. Из точки «не будем о грустном» в «это возможно». Я часто об этом думаю. Я думаю, что без нас мир сам собой не изменится. Он уже существовал без нас, много тысяч лет. Теперь без нас ему плохо.

Замечтался… Анита тряхнула головой, тоже прерывая цепочку своих размышлений. Она бы могла сказать, что тоже замечталась, но это было с каким-то обратным знаком мечтание. Совсем не такого будущего она хотела. Ни для себя, ни для других.
Пока Барти описывал ей трудности, с которыми могут столкнуться энтузиасты вроде неё, она хмурилась, напряженно пытаясь найти выход, лазейку, что-то, за что можно зацепиться, чтоб преодолеть этот барьер. Но стенки глиняного кувшинчика были гладки. Лягушечка барахталась в молоке. А до масла было еще очень далеко.
Барти как-то очень хорошо все объяснил, сведя вдруг в одну точку и грустные глаза отца и его неопределенное «дерзай» - и упрямо сжатые губы матери с её «это не женское дело, выбрось из головы, вырасти, наконец». Оба, и отец, и мать, дружно, как заговорщики, молчали об одном и том же – будет не просто трудно, будет тошно. Будет опустошенно, будет хотеться все бросить или хуже – разозлиться и пойти напрямик, не оглядываясь на хруст костей. Но они ничего этого не говорили ей прямо. Берегли её неокрепшие крылья.
Впрочем, в их короткой задумчивости был и один хороший момент. Девушка за стойкой, следуя её кивку, как только освободилась, сразу взмахнула волшебной палочкой и пополнила им кружки. Пару мгновений Анита наблюдала, как тихо вздрагивает поверхность кофе, как застывает в полудюйме от края. Потом вскинула глаза, улыбнулась неловко.
- Я поняла тебя. Ты умеешь объяснять… Я очень это ценю, то, что ты не врешь, не приукрашиваешь, не бережешь, как стеклянную.
Она отпила еще кофе – он едва не обжег губы, будь чуть-чуть горячее. Прикрыла на минуту глаза. Представила себе. Зная все вот это, зная, как это – могла бы она отказаться? Могла бы не делать того, что делает сейчас? Все эти эксперименты, чертежи, детальки по карманам, и просыпаться по ночам от вспыхнувшей, как «люмос», мысли. Не говорить с Доркас, не смотреть, затаив дыхание, как она работает, не читать никогда учебников по криминалистике, по физике, по рунам… А вместо этого пойти по пути наименьшего сопротивления – просто выбрать мужа, с которым будет не скучно, и не строить ничего самой, спрятаться за ним, как за генератором решений. К праздникам готовить индейку, проводить время в парикмахерских, и иногда почитывать детективчики и фантастику. Бррр!
- Ты прав. Я не отступлю все равно. Открытия меняют мир, ученые меняют мир. К тому же этот мир давно уже обветшал и требует капитального ремонта, - она снова лукаво улыбнулась. - Знаешь, я так думаю, что даже если у нас окажется разный путь. Если мы никогда не будем работать над одними проектами. Если будем видеться раз в год. Это не важно. Давай все-таки иногда встречаться вот так же и вместе пить кофе. Ты по-прежнему делаешь меня умнее, было бы глупо отказываться от такого бонуса.

Назначить конкретный условный день, когда они непременно встретятся! Как это просто – и умно. Отчего ей не пришло это в голову? Опять она не додумала простую мысль до конца. Анита закивала. Дыхание перехватило от радости – что бы ни случилось, они еще увидятся.
Снова почти до слез. Как  тогда, после его выпуска. Только тогда было понятно, почему. Она прощалась с ним навсегда, по глупости своей думая, что они никогда уже не встретятся. Как будто весь мир – это Хогвартс, и за его пределами пугающая тьма, а выпускники уходят в какое-то иное, непостижимое измерение. Магловской фантастики надо меньше читать, Анита!
Теперь было иначе. Во-первых, очевидно, что никуда Барти не пропал, вот он, все тот же, пусть и повзрослевший. Одним своим присутствием раскалывающий предрассудки и заблуждения. Во-вторых, это не новое расставание, наоборот, они же договариваются о встрече. Так от чего же так горько защипало глаза. От радости? От надежды? Как-то сложно это понять.
Проще – ухватить за хвост мысль о простейшей магии. О том, что свойство человека или предмета не принадлежит только ему, а будто запах,  будто тепло, окутывает его. Будто им можно поделиться. Как в древних обществах: съешь сердце льва или храбреца – и станешь храбрым и сильным. Сожри мозги умника – и тебе откроются тайны мира. Позднее мир стал мягче, милосерднее. Эта магия подразумевала, что можно просто побыть рядом, обменяться предметами – и желаемое свойство перейдет на тебя. Занятное заблуждение. Магия самообмана.
Впрочем, что бы там ни было причиной, но Барти Крауч правда всегда действовал на неё очень хорошо. Ей правда достаточно было сесть рядом с ним, или просто сесть так, чтоб видеть его – и весь лишний мусор из мозгов сам собой выметался. Это была нелогичная, не имеющая никакой основы, только её личная магия – и она работала.
Но теперь Анита подумала: если это просто самовнушение, то можно же далее не садиться рядом. Можно просто представить себе – а что бы сказал Барти. Можно представить себе его – в воображении. А на экзамен написать себе записку с его именем – и положить в карман. Если это просто самовнушение, то должно сработать, что. Клочок бумаги волей волшебницы, то есть, её, будет наделен слабыми артефактными свойствами. Но раз так, то это примитивное волшебство должно работать в обе стороны.
Анита хмыкнула, прищурилась. Вынула из сумки свой дневник и безжалостно выдрала из него чистый лист. Дневник – часть её души. Первобытная магия должна лечь на чистый лист как тут и была.
Вынула карандашик. Карандаши она любила куда больше, чем перья или ручки. Нарисовала щит. Что же, раз есть меч Гриффиндора, то отчего бы не быть щиту МакГонагалл? Нарисовала быстрыми точными линиями, как привыкла в задумчивости делать наброски в дневнике. Несколькими штрихами обозначила – стальной, крепкий, нерушимый. На щите нарисовала маленького шотландского воина в узнаваемом берете, как у неё на голове. В руки ему дала копье больше, чем фигурка человечка. Было бы настоящим – не удержать бы. Поза у нарисованной схематично Аниты-воина была совершенно нахальная – а ну подойди, только тронь!
- Вот, возьми. Носи с собой. Это кусочек моей храбрости. Вдруг пригодится.