Разумеется, Минерва соврала. В лучших традициях святой Изабеллы, чье имя она получила при крещении. И уж что-что, а трансфигурировать истину у неё получалось ничуть не хуже, чем проделывать то же самое с безответной материей.
Её болезнь была вызвана переутомлением не физическим, а нервным, и винить в том можно было только её саму. Ну и кто еще мог так знатно истрепать ей нервы, как не она сама?
Короткое письмо от Урхарта, принесенное совой чуть заполночь, то есть, уже 27 октября, успокоило её совсем немного. Уснуть она так и не смогла. Ни в эту ночь, ни в следующие несколько ночей. Она не плакала и не переживала, но мысли текли неостановимо, и даже когда она погружалась в дремоту, не могла как следует отдохнуть. Она перечитывала его письма, сама не зная толком, что же в них ищет. Сама того не осознавая, она стала очень серьезной, сосредоточенной, неулыбчивой и придирчивой. Даже Роберт, кажется, притих и перестал шалить на её занятиях. А может, она просто перестала замечать невинные шалости учеников, как что-то маловажное.
Она перечитывала письма Урхарта – и не могла написать ему снова. Будто бы тот час в кафе стал невидимым барьером между ними. Она снова думала и про замуж, и про лето после выпуска, и про ту единственную ночь, когда она, совершенно не задумываясь, ответила «да» на предложение Дугала. И про то, что натворила после. В один из дней она достала из-под кровати коробку с письмами Дугала и хотела все-таки хотя бы прочитать их. Открыла первое, пробежала глазами – и швырнула в камин сначала это письмо, а потом и всю коробку. Горело славно, но как-то быстро, даже неинтересно. Разве так должны гореть ошибки прошлого?
Потом как будто все стало налаживаться. Работа, подготовка к балу, да и сколько же можно уже думать о глупостях? Чувства – не твоя сильная сторона, мисс МакГонагалл, смирись. Вспомнилось любимое из Джен Эйр: «Вы рождены для работы, а не для любви». Крепко зацепив это в мыслях, она смогла тогда написать Урхарту и позвать его на прогулку в окрестностях Хогсмида.
Все как будто было хорошо до самого седьмого декабря. До того злополучного письма от матери и тех строк в нем. «Кажется, я еще не писала тебе о том, что Дугал МакГрегор и Анна Маккой объявили о скорой свадьбе. Возможно, ты тоже захочешь их поздравить…»
Она перечитала это несколько раз. Потом, в какой-то неестественной мыслительной тишине ехидно сказала себе – «Ага. А теперь давай, расскажи себе, для чего ты там рождена?» Все, совершенно все, что она так тщательно от себя спрятала, завернула в плотную бумагу теорий, предрассудков, отговорок, что рассовала по самым потаенным закоулкам памяти, все это вылезло наружу во всей своей загнившей от времени красе. Самые сладкие воспоминания о том, что творили они с Дугалом на пустынном пляже. Жуткий стыд за то, как жестоко оборвала все его надежды, просто убила – ради того, чтоб спокойно махать своей волшебной палочкой, да? Потаенная радость от того, что он её не забыл, пишет, зовет обратно, грустит – и невозможно читать эти письма, потому что радость от этого постыдна и неумело притворяется досадой. Ревность, ревность, жгучая ревность ко всем, кто сейчас рядом с ним и к той единственной, кого он должен будет выбрать в жены. Глупая, совершенно эгоистичная надежда, что они так и будут любить друг друга всю жизнь, и умрут в один день, как герои средневековых баллад… и еще полного подобного мусора всколыхнулось, обнажилось, пахнуло гнилью.
Она проплакала всю ночь, а наутро не нашлось сил подняться. Даже рукой пошевелить не могла, не то, что встать, одеться, причесаться… Доктор, вызванный из больничного крыла, обнаружил сильнейший жар и совершенно мокрую подушку. Занятия перенесли до полного выздоровления профессора, то есть, по-видимому, на следующий семестр. Ей прописали покой, лекарства, и пару дней рядом с ней в комнате все время кто-то находился.
Одиннадцатого декабря доктор позволил ей подняться.
Двенадцатого Минерве уже не нужны были позволения. Она не знала точно, когда Урхарт придет, и ожидала его в кресле, перебирая сладости, что притащили ей обеспокоенные студенты. В записочках читала: «Выздоравливайте, профессор, мы вас ждем!», «Если это из-за нас, то мы больше не будем, честно!».
Она выглядела куда лучше, чем три дня назад, но все еще была бледнее обычного. Движения её были мягче и замедленнее. Волосы она так и не убрала в прическу, даже в хвост не собрала. В домашнем платье, в бледно-зеленой накидке с кистями, она сегодня выглядела намного старше своих двадцати двух лет.
Однако от улыбки её лицо снова стало прежним. Она не стала подниматься, чтоб не выдать слабости в ногах, а жестом предложила Урхарту сесть в кресло рядом.
- Я чувствую себя гораздо лучше, правда. И я очень рада тебя видеть. Спасибо, что пришел. Мне понадобится помощь, чтоб съесть все эти конфеты.
[ava]http://sa.uploads.ru/t/f8vty.jpg[/ava]

Минерва приняла чашку, взяв двумя руками. Одной рукой – непременно расплескала бы. Пальцы сразу согрелись, хотя сегодня они мерзли меньше, чем вчера.
- Ох, ну что они могут сказать… Совсем не то, что мы готовы услышать. Мы внимательно слушаем докторов, когда дело касается других, мы прислушиваемся к ним и следим, чтоб другой выполнял все рекомендации. Но когда дело касается нас самих, то, конечно же, мы лучше знаем, как себя чувствуем. Так вот. Я думаю, что уже с понедельника могла бы вернуться к занятиям. Но доктор так не думает, и директор Дамблдор слушает её, а не меня. Что же, это совсем не страшно. Кроме того, что в январе придется многое нагонять.
Чай был отличным. А день – немного странным. Даже для волшебника, привыкшего ко многим проявлениям волшебства – волшебным, невероятным. Урхарт был в её комнате, сидел так просто, пил чай, говорил с ней. И хотя она сама это придумала и предложила, но не могла поверить, что все получилось. Будто сошлись две параллельные прямые в точке «так и должно быть».
Она вообще чувствовала себя очень странно с Урхартом. Не стеснялась, не боялась, не чувствовала вины, но чувствовала какую-то тонкую, как первый ледок, границу, которую сама же и установила в своей голове. Она заметила её еще в прошлую встречу, когда они бродили по лесу. Ей будто чего-то хотелось – и не хватало одновременно. И она не то чтоб грызла себя после этого, но все время возвращалась в мыслях. Что, Минерва? Жалеешь, что отказала тогда? Нет же. Мысль затухала так же быстро, как и вспыхивала – не было горючего: ни фактов, ни внятных ощущений. А сегодня поняла, что же не так, как озарило. Все потому, что она была немного, совсем чуть, ограничена в действиях. Могла сидеть. Могла подняться и сделать пару шагов навстречу гостю. Могла протянуть руку за чашкой или предложить конфет. Но не могла обнять. Не могла прикоснуться. Сейчас это было бы слишком неуклюже и нарочито. И, наверное, нелепо.
Если бы Минерва стала думать об этом прямо сейчас, то ей пришлось бы взять заметно долгую паузу. Слишком много мыслей, примеров, вопросов сразу появилось. Она успеет подумать об этом потом, а пока – просто будет откладывать все это в памяти. То, как брала его под руку на шумных улицах Руана. Как он протягивал ей руку, чтоб преодолевать горные тропки в Норвегии, а недавно и в Хогсмиде. Как спокойно, не задумываясь, обменивались они приветливыми рукопожатиями. И как ей стало вдруг не хватать возможности или права, или черт знает чего еще обнять его и выразить этим ту нежность, что она к нему чувствует.
Хотя  она и собиралась подумать об этом позже, но эта мысль вспыхнула внезапно, как зарница – нежность. Ясное зимнее солнце сквозь тонкий-тонкий ледок приличий. Когда думаешь о человеке теплее, чем можешь это показать. Вот об этом точно надо было подумать когда угодно, но только не сейчас.
- Уроки заменили, я осталась немного не у дел. Так что есть время на чтение книг, и можно, наконец, дописать статью в «Трансфигурацию сегодня», и поработать над переводами. Теперь я до конца года официально бездельница и смогу писать длинные и подробные письма.
Подумала про себя – а раньше предложила бы куда-нибудь съездить, хотя бы на пару дней. А теперь вот – неловко. Потому что она понятия не имеет на самом деле – все теперь как раньше? Все по-другому? Он ждет от неё что-то? Он смирился и ничего не ждет? И почему это её все время заботит, когда она уже решила сама для себя – не думать за него, не беречь его больше, чем он сам, а если есть сомнения, то просто спрашивать, как это делают миллионы людей во всем мире!
- И вообще. Раз меня все равно отсылают отдыхать, то почему бы и не съездить. В эти выходные еще не рискну, но на праздники – отчего бы нам не посмотреть северное сияние в Гренландии? – Предложила – и сама испугалась своей храбрости. Вертихвостка! Мало тебе того, что уже натворила? Надо еще запутать отношения? Мысленно надавала себе по щекам. А вслух сказала: – Или это плохая идея?
[ava]http://sa.uploads.ru/t/f8vty.jpg[/ava]

Минерва ненадолго задумалась, как получше объяснить, о чем её статья. Сказать просто словами, описывая общую мысль – выйдет скучно, описать примеры словам – живее, но слишком длинно, лучше рассказывать и показывать вживую то, что в журнале будет дано емкой магической формулой. Но её сил сейчас хватает так ненамного! Они просто могут в какой-то момент закончиться, и хорошо, если волшебство просто повиснет и растворится в воздухе. А если совершится наполовину, а если опять закружится голова? Вот неловко-то будет… Она с сомнением взглянула на волшебную палочку на краю стола – может, все-таки попробовать?
- Последовательные преобразования объекта. Они не бесконечны. То, что изменено волшебством, можно менять волшебством снова и снова, как бы править, доводить до ума. Но есть предел, дальше которого колдовать становится невозможно, магия как бы говорит - нет, хватит, реши уже, чего ты хочешь. И у каждого этот предел свой. А вот дальше нужны примеры, мне нужно их еще продумать. Я расскажу об этом подробнее, когда мы встретимся в Гренландии. До праздников я еще не отправлю статью в редакцию, и если ты заметишь ошибку, что-то поправишь или дополнишь, то окажешь огромную любезность современной науке.
Она ненадолго опустила взгляд, размышляя.
- Пожалуй, я поеду вперед, как только окажусь в силах. Это через несколько дней, скоро. Проведу там побольше времени, осмотрюсь… И буду ждать тебя там. Ни за что не стану праздновать без тебя.
От этой мысли и так было очень тепло и волнительно на душе. Но сказанное, оно заставило её сердце забиться сильнее.
«Это от того, что с ним так интересно. Просто интересно быть рядом. Ты чуть не потеряла такого друга, вот и рада, что вы снова встретитесь, - успокоила она себя со всей серьезностью.  – Не думай о себе хуже, чем ты есть».
Она считала себя плохим человеком, сухой и бессердечной. Вот уже сколько времени она не приезжала домой даже в самые длинные каникулы, не виделась с отцом. Маму видела недолго, в том году, в Лондоне, куда обе приехали как раз для того, чтоб встретиться. И что самое гадкое, совершенно не чувствовала тоски по ним. И вот теперь снова она готова ехать куда угодно, хоть на край света, только не в Уик. Братья считали, что она задается и воротит нос от своей простой деревенской родни. Ей так казалось, что они так думают. Её объяснения, почему она снова не поехала домой, становились с каждым разом все глупее и неубедительнее. Но сказать вслух и прямо – я не приезжаю к вам, потому что мне очень стыдно! – нет, она не могла. Вообще не хотела об этом думать и вспоминать. Совсем. Никогда.
Теперь – Урхарт. Казалось бы - не можешь ответить взаимностью, отпусти, дай человеку переболеть, как когда-то переболела сама. Ни да, ни нет. Ни два, ни полтора… И того, что нужно ему, дать ему не хочет. Не может. Боится. Нет, не хочет. А чего сама хочет – не знает.
Но и от этой мысли Минерва отмахнулась. В Хогвартсе у неё очень плохо выходило грызть себя. Обличительные мысли пролетали в голове, оставляли чуть заметный след – и пропадали снова.
Гораздо больше сейчас её занимало то, во что постепенно превращалась недавняя неловкость. Холодок октябрьской растерянности сменялся радостным ровным теплом ожидания новой встречи, ощущением, что все будет хорошо. Не так, как раньше, но – тоже хорошо.
Минерва немного отвлеклась, подумав о хорошем и улыбнувшись, и чашка дрогнула в её руке, горячий чай немного выплеснулся на руки. Но Минерва только вздрогнула, но не вскрикнула, глянула недоуменно на чашку и отставила её. Ей как раз пришла в голову гениальная и очень утешительная мысль, что ей совершенно безразлично, где именно встречать Рождество, если рядом будет Урхарт. Это ведь как с Эстель, правда? Все равно, какое кафе, все равно, с чего стартует беседа, если ближайшее время они проведут вместе. Это теплое чувство зовется дружбой, точно!
- Боюсь, в Ледяном Лабиринте будет очень шумно в это время. Я поищу место потише. Может быть даже, опять у магглов?
[ava]http://sa.uploads.ru/t/f8vty.jpg[/ava]

«Дом Элфинстоуна Урхарта
Близ дер. Инверморристон
Шотландия

16 декабря 1957 г.
Добралась хорошо. Отель «Холь Унук» - «Хрустальная Ночь» - очень тихое место, вдали от туристических маршрутов. Говорят, что не самое комфортабельное, но точно фантастически дешевое и при этом в самом деле самое тихое из четырех, в которых я за сегодня побывала. Мне тут так рады, что, кажется, готовы доплачивать за то, что я у них остаюсь. Кажется, хозяева, в самом деле не избалованы внимание туристов, но, к счастью, достаточно деликатны, чтоб не навязывать свое общество. Я уже успела немного осмотреться и достаточно освоиться…
Должна сказать, что наши планы остановиться у магглов оказались неосуществимыми. Здешнее население настолько малочисленно и так разбросано по острову, что очень трудно попасть к ним, не вызвав повышенного внимания и закономерных вопросов. Более того, у магглов сейчас очень непростая политическая ситуация, описать которую я, пожалуй, пока даже не рискну. Одним словом, с собачьими упряжками, боюсь, придется, пока повременить.

17 декабря 1957 г.
Здесь очень хорошо. В отеле прекрасная библиотека, есть  игровая зала, в которой есть не только известные в магическом мире игры, но и некоторые маггловские. В номере постоянно восполняемый запас почтовой бумаги. Совятней мне разрешили пользоваться круглосуточно, но я не стану злоупотреблять добротой хозяев.
Северного сияния я пока не видела. Мне сказали, что погода неподходящая и еще пару дней будет такой. Но это совсем не страшно. Из моего окна видны ледяные просторы Гренландии. Докуда только может увидеть глаз, повсюду снежные барханы, а над белыми просторами – очень низкое серое небо с тяжелыми снежными тучами. Это завораживает.

19 декабря 1957 г.
Прости, вчера не написала ни слова, но день оказался таким насыщенным, что я даже не вспомнила о том, что на свете существуют письма, а я умею их писать.
Кажется, вчера я совершенно перестала искать полного уединения и большую часть дня провела в обществе хозяев отеля. Это пожилая пара. Он – датчанин, она – инуитка. Оба хорошо говорят по-английски. Их дети и внуки с ними не живут, но правнучка, Анука, помогает им по хозяйству и очень к ним привязана. Кажется, в ней нет ни капли датской крови, она похожа на настоящую эскимоску, но если присмотреться, у неё повадка прадеда и его манера говорить.
Вчера меня учили готовить национальные блюда. Хотя нет, надо начать с того, что сначала мне предложили их попробовать. Честно говоря – разложившееся акулье мясо я есть не смогла и с удивлением смотрела на этих храбрых людей, которые ели его, чтоб воодушевить меня. Свежую, еще теплую печень чайки попробовала с удовольствием, правда, в кошачьей ипостаси, чем несказанно позабавила этих милых волшебников. Зато вот местный чай с китовым жиром и специями очень мне понравился. Я научилась его готовить, но повторить его дома не смогу, так как для него нужно молоко оленя.
Потом Анука позвала меня гулять, но сначала облачила меня в местную одежду. Надо сказать, что в ней было тепло даже без добавления волшебства. Поначалу мне казалось, куда тут гулять, чем заниматься в этой ледяной пустыне, но мы успели и покататься на лыжах, и просто побродить среди причудливых льдин. Я делала из снега разных снеговиков при помощи волшебной палочки, а Анука напевала их. Кстати, её имя и означает «ветер». У инуитов очень красивая магия, хотя я пока и не понимаю её принципа. Анука объясняла её так: «Я пою, ветер танцует, снег танцует».
Анука ленится произносить мое имя, оно кажется ей длинным и бессмысленным. Она зовет меня «Минлу», что означает «стена» и «верность». Если же это слово произнести с насмешливой интонацией, то оно означает «упрямство». По-моему, это имя очень мне подходит.
Она рассказывала мне местные легенды и истории и расспрашивала о тебе. О том, человеке, которого я жду. Я ведь уже писала, что гости у них бывают нечасто. Она предложила мне сделать тебе подарок своими руками – ну как я могла отказаться. Остаток вчерашнего дня и большую часть сегодняшнего мы с Анукой провели за работой. Разумеется, это будет сюрприз.
Кстати, твое имя тоже кажется ей длинным и бессмысленным, и она зовет тебя «Ила», что означает «друг» и «посох», а иногда – «сильный ветер». Я еще не готова так хорошо выучить местный диалект, чтоб разобраться, при каких таких обстоятельствах «посох» может превратиться в «сильный ветер».

20 декабря 1957 г.
Теперь мне стало понятно, отчео здесь так тихо и так дико. Когда-то эти места посещало много туристов со всей Магической Европы. Национальный колорит очень ценился гостями Гренландии. «Холь Унук» уже несколько десятилетий принадлежит этой семье. Но во время войны Гренландия была под протекторатом Америки, и частыми гостями стали именно американцы. Они принесли сюда новый стандарт: меньше колорита, но больше удобств. Большинство гостиниц предпочло измениться, особенно в центре острова. Но на окраинах еще сохранились такие уютные заведения, где хозяева не гонятся за чистой прибылью, а хранят атмосферу своего гостеприимного дома.
Вообще, тут многое изменилось после войны. Если раньше звучало два языка – датский и инуитский, то теперь наравне с ними звучит и английский. Теперь магам стало труднее прятать свои жилища по берегам острова, и они уходят вглубь. Магглы построили здесь несколько военных баз, аэропорты и пару метеорологических станций. Сейчас даже среди волшебников чаще можно встретить европейские обычаи и магию, чем эскимосские. Сейчас редко где гостю подадут необыкновенной вкусноты чай с китовым жиром и оленьим молоком. Можно считать, что мне очень повезло.
Помнится, когда я собиралась сюда, то обещала, что буду смотреть на северное сияние, много читать и допишу, наконец, статью. Я не выполнила этого. Про статью я вспомнила вот только что. И вряд ли стану её писать. Читаю я мало. И сияния я еще так и не увидела. Днем я много гуляю, то с Анукой, то одна, в сопровождении собаки хозяев. А потом рано засыпаю – до самого рассвета. И я решила, что до твоего приезда я нарочно не стану пытаться его увидеть. Это будет вполне себе честно, правда?
[ava]http://static.diary.ru/userdir/6/0/8/4/60841/85127366.jpg[/ava]

У дверей встретила хозяйка. Встретила, будто давно ждала, а он вот, наконец, появился, и молодец, что появился. Минерва предупредила, что ожидает друга, и попросила придержать для него комнату. Впрочем, последнее было не так уж и нужно – гостей к Рождеству немного прибавилось, но все-таки свободных комнат оставалось еще больше половины.
В гостиной на полу, покрытом ковром из шкур, сидели две девушки-эскимоски и играли с тремя неуклюжими косолапыми щенками. Девушки были очень похожи, как сестры – темноволосые, белокожие, примерно одного сложения. Обе в толстых пестрых свитерах, в грубых вязаных гольфах поверх широких штанов. Волосы их были убраны в две косы и украшены разноцветными бусинами и перьями. Они одинаково смеялись над выходками щенят, говорили на непонятном языке и совершенно одинаково тискали пушистые белые комочки. Но вот одна из них вскинула голову, чтоб посмотреть на каминные часы – и вдруг оказалось, что никакая она не эскимоска, а самая настоящая Минерва.
Это было очень короткое и совершенно обыкновенное движение, но оно выдало не просто праздный интерес к местоположению стрелки на циферблате, но ожидание, светлое и нетерпеливое. Если бы не посмотрела на часы, может, и не было бы причины оглядываться на дверь. Но краем глаза она заметила что дверь открылась, впуская  нового гостя, оглянулась и заулыбалась. Бережно поставила щенка на ковер, сказала второй девушке три коротких слова по-датски, та тоже вскинула голову и тоже расцвела теплой улыбкой.
Минерва порывисто приблизилась к Урхарту, будто хотела обнять, но в последний момент застеснялась, смутилась и только протянула обе руки. Его пальцы показались ей очень холодными, и Минерва удивленно и испуганно вскинула глаза – замерз? Не сразу вошел? Заблудился? Но ничего не сказала, только продлила касание, делясь своим теплом. Впрочем, минутой позже она сообразила: ведь она уже несколько часов провела в теплом доме, а он только с улицы. Конечно, его руки покажутся холодными!
Она хотела сказать, как же соскучилась, как ей не хватало его в эти дни, как она ждала, но снова она ничего этого не сказала. Сказала вместо этого какую-то простую приветственную ерунду.
Гостя тут же окружили заботой и любовью, как самого дорогого члена семьи. Предложили ужин, предложили чай. Минерва не беспокоилась, что его затормошат. Знала – потом оставят в покое, не станут тревожить.
Она наблюдала за суетой, улыбаясь. Чувствовала – сердце бьется, как сумасшедшее. Оно бы перестало так вздрагивать и замирать, если бы Минерва строго сказала себе – да он же просто друг, ты что. Если бы смирилась, что они вообще никогда больше не увидятся – тогда бы, конечно, оно не замирало бы так. Оно бы просто погрузилось в темноту. Оно билось бы ровнее, если бы она снова смогла увидеть в Элфинстоуне Урхарте не своего, а маминого друга, старшего, намного-намного старше, и вообще – начальника и наставника. Но «старше и младше» - это вообще теперь пролетало мимо, не задерживаясь, про начальника она уже сто лет как забыла, а важным было только – обнять, быть рядом, быть рядом долго-долго, и ничего плохого с ней не случится.
Минерва сморгнула, поняв, что смотрит на Урхарта уже некоторое время немигающим изучающим взглядом. Будто впервые видит. Будто видит что-то новое. Она понятия не имела, что такой взгляд становился у неё теперь всегда, если она погружалась в задумчивость, даже если просто смотрела в небо или в пространство перед собой.
Чтоб поскорее остаться наедине, сказала, что сама покажет ему комнату. Тем более, что их комнаты рядом. И пока поднимались наверх по деревянной лестнице, все думала – сказать ему сейчас или потом? И что же сказать? Все вот это, что она успела передумать? Это же все не влезает в простые слова! Это не «люблю» - потому что она понятия не имеет, любовь ли она чувствует. Она уже столько слов перебрала – и ни одно не подошло. И что еще она ему скажет – я не пойду за тебя замуж, но хочу, чтоб ты всегда был рядом? Бред какой-то…
И она все-таки сказала, уже у самых дверей его комнаты:
- Если захочешь погулять, тебе надо будет одеться потеплее. Боюсь, здешняя погода ничего не слышала о нашей магии.
Потом. Все, чего надумала, ты скажешь ему потом. Если спросит. Если вообще захочет об этом слушать. Не сейчас.
- М, кстати, я нарочно не выходила ночью и только чуть чуть выглядывала в окно. Я почти не видела сияния, как и обещала.

[ava]http://static.diary.ru/userdir/6/0/8/4/60841/85127366.jpg[/ava]