Утро Герберта начинается с того, что он открывает глаза, пытается встать, но глаза упорно закрываются обратно, стоит ему попытаться откинуть в сторону одеяло и выползти из теплого кокона в жестокий холодный мир. В конце концов, он действительно планировал этим утром сеять разумное, доброе, вечное, но, кажется, это намерение вступило в жесткий конфликт с его организмом, который точно решил, что четырех часов сна после бессонной ночи над документами ему очень мало, а журналистика должна покориться не только дерзким, но еще и как следует отдохнувшим.
После этого Крейн, наверное, спит еще некоторое время, уткнувшись лицом в подушку, пока второй раз не разлепляет глаза, натягивает халат – дома достаточно прохладно, видимо, камин внизу за ночь погас, а может и чары развеялись, - и, взъерошив волосы, не направляется в ванную, практически не отрывая глаз.
В такие моменты планировка собственного дома, где ванная и спальня на разных этажах, бесконечно его раздражает - кому приятно утром перед тем как засунуть голову под воду в попытках разогнать сонный морок идти как-то бесконечно далеко. Естественно, в этом расположении есть и свои плюсы, куда же без этого… Но только сейчас Герберт думает о чем угодно, кроме этих плюсов - а если точнее, он не думает вовсе.
Ранее утро – не такое уж и ранее на самом деле – делает из бойкого журналиста Крейна невнятное смутное существо, которое хочет только проснуться. Потому в первые несколько мгновений Герберт даже не замечает, что то-то не так.
Но это ведь действительно… не так.
Герберт доходит до дверей ванной комнаты, берется за ручку – а потом резко разворачивается и быстро возвращается в гостиную.
В его заваленной хламом – газеты, записные книжки, вырезки – гостиной на диване сидит… незнакомец. Незнакомец, от которого веет силой – чудовищной, словно Герберт сейчас окунулся прямо в ледяную воду. Словно бы это – кошмар.
Крейн нервно хватается за свою руку – но палочка наверху, в спальне, он просто… он не взял ее. Это заставляет мучительно сжимать пальцы, чувствуя себя на грани ужаса, на грани настоящей панической атаки.
В конце концов, после того, как несколько лет назад к нему в дом постучался Абраксас, он сделал все, чтобы… чтобы никто не знал, где он живет – а если бы и знал, то никак, никаким образом не мог зайти.
Его дом – его крепость.
Уже – нет.
Герберт сжимает дрожащие пальцы, сглатывает и смотрит на гостя. «Смерть проспите». Это приветствие весьма четко показывает, что к нему пришли не так уж и просто. Он знал… знал, что рано или поздно те, кто называют себя Пожиратели Смерти – те придут к нему рано или поздно. Но – не так.
Герберт некоторое время смотрит, молчит, а потом резко разворачивается, так и не ответив, уходит на верх. Он быстро и деловито одевается – рубашка, брюки – и в первую очередь хватает палочку.
Сердце колотится где-то в горле.
- Доброе утро, - медленно проговаривает он, заставляя себя пройти в гостиную и сесть в кресло. – Чем обязан? Не хотите ли представиться?  - он держит палочку, не направляя ее на «гостя»… но и не собирается ее убирать. Не сейчас.

Герберт внимательно смотрит сначала на чашку, потом на человека перед ним, потому снова на чашку. Это все напоминает какую-то сюрреалистичную трагикомедию. Враг пришел в его дом и предлагает, фигурально выражаясь, преломить с ним хлеб...
Скажем так, если Герберт сейчас не был так напряжен, он смеялся бы в голос. Но он и в принципе сейчас не склонен к смеху – к тому, чтобы подмечать каждое слово собеседника и количество там неявных угроз на тему соседей-магглов, воровства и убийств. Доброе утро, конечно, ничего не скажешь. Убивать чашкой кофе – плохая политика?
Ну, с другой стороны, не сигаретой же. Магглы говорят, что курение – это вредно. А распитие кофе с определённо точно опасными магами – тоже?
Герберт уже немного соображает и предполагает, откуда ноги растут у этого визита – но, право слово, ему не становится лучше. И хоть он пишет о политике постоянно (человек перед ним свернул номер Пророка, это безусловно), но… Не настолько же. Не настолько, чтобы приходить в его дом, готовить ему кофе и уверять, что напиток не отравлен.
Нет, это безусловная английская вежливость – и Герберт даже рад, что большую часть времени позиционирует себя как ирландец. Иначе бы пришлось поддерживать беседу о вкусовых качествах угощения и погоде. Нет уж.
Крейн все же берет чашку – но не прикасается к ней.
- Знаете ли, визит с угрозами убийства бодрит куда лучше кофе, так что, пожалуй, я вам в этом плане даже благодарен. Сэр, - вежливо улыбается он и, помедлив, убирает палочку – не так далеко, чтобы нельзя ее было достать, но и… Да в конце концов, когда к нему чашка летела, он никакой палочки у своего гостя не заметил.
Это очень нервирует. Усилием воли Герберт заставляет себя разжать пальцы на рукояти собственной палочки и поставить кофе на журнальный столик перед собой, чуть потеснив стопку блокнотов. Бегло от фиксирует, что творческий бардак не был нарушен – а это значит, что скорее всего, бумаги и заметки никто не трогал. То есть, это даже хорошо – его работа не интересует… но с другой стороны, не ясно, что же тогда.
В чем же тогда дело.
- И все-таки, сэр, я настоятельно просил бы вас представиться. Матушка учила меня не пить ничего из рук незнакомцев, - Крейн вежливо улыбается. – Даже если это кофе, а на дворе – утро. Простите, семейное воспитание.

- «Страх перед именем увеличивает страх перед его владельцем», - бодро цитирует Крейн по памяти одно из интервью «замечательных людей современности» на тему господства Темного Лорда в Британии.
У него тоже есть особенность – он сначала болтает, потом думает. В этом случае – это помогает ему попросту не впасть в паническую истерику от простого осознания факта, что самый опасный преступник их небольшого печального острова сейчас сидит в его гостиной и пьет горячий шоколад.
И приготовил кофе для Крейна.
Герберт несколько раз быстро вдыхает и выдыхает. Этот человек был здесь все то время, пока Герберт спал. И раз Крейн еще жив – значит, он за чем-то нужен. Или Темному Лорду просто нравится смотреть на то, как люди… дергаются. Или на то, как они спят – тоже неплохое хобби для Ужаса Всея Британии.
Крейн, вспоминая слова Касси, не рискует смотреть в глаза собеседнику. По крайней мере, не забив голову кучей лихорадочной паники. Вот так, вероятно, и становятся параноиками.
- Тем не менее, мне действительно интересно, сэр, почему вам не нравится упоминание вашего имени всуе, - продолжает все также бодро трещать Герберт, понимая прекрасно – это лишь только от паники. От паники и страха у него немеют руки – а потом он берет кружку и вцепляется в нее, обжигая ладони о горячие бока.
В его доме много часов был самый сильный темный маг. В его доме он мог сделать что угодно – и с Гербертом, и если бы тут был кто-то еще...
Ненормальное облегчение Крейн чувствует от того, что на магглов ему плевать – он, наверное, совершенно спокойно отнесется к тому, что Темный Лорд станет пытать и убивать их у него на глазах. «Спасибо, мама», - мысленно отмечает он, а потом все же встречается взглядом со своим гостем.
- «Милорд» обозначает, что я признаю вас своим Лордом, - Крейн коротко склоняет голову. – А это совершенно не так. Я ведь не сильно обижу вас, обращаясь «сэр»? – Герберт все же касается своей палочки снова – ему мучительно не иметь возможности этого сделать, - но усилием воли он просто подзывает перо и блокнот, зачаровывает перо, чтобы фиксировало. Сам же он берет – уже руками – записную книжку и другое перо, попроще. – Вас… вас, пожалуй, интересует моя… профессиональная сфера, верно? – Крейн мысленно считает до четырех и снова смотрит в глаза собеседнику. Этот взгляд выносить очень тяжело. – Что вы хотите, чтобы я написал?

- Ни один настоящий журналист, сэр, не откажется от вашей просьбы, - Герберт качает головой и с удивлением смотрит на тарелку с завтраком, потом – на то, что происходит на кухне. – Спасибо за заботу, сэр, но это подождет, - Крейн замолкает на пару мгновений, чтобы собраться с мыслями. Ему действительно непривычно, когда объект интервью сам приходит и требует – кхм, просит, просит – с ним пообщаться, а потом еще и написать об этом.
И он не лжет – ни один настоящий журналист не откажется от такого, от такого эксклюзива. И любое издательство за подобное просто удавится. Что до последствий… Крейн прекрасно понимает, что аврорат с него живого не слезет. И что написав о Лорде Волдеморте он откровенно заставит общество перестать закрывать глаза на происходящее и донесет до этого самого общества вторую точку зрения. Что это перестанет быть просто безликим страхом и терроризмом, что это перейдет из войны сугубо со злом в войну еще и политическую.
Но… вместе с тем, самый больший страх вызывает неизвестность, а Крейну… по сути, ему ведь тут действительно нечего терять. Кроме жизни.
Разве что Абраксас… Но разменивать Малфоя за какого-то языкастого журналиста – глупо, скорее его просто прикопают.
У журналистов тоже есть семьи, тоже есть жизнь – но Герберт… тут вопрос ведь не в таланте, а в некой фанатичности. Зачем все это делать, если нет цели, верно?
Крейн сжимает перо чуть крепче.
Да и что отрицать – ему льстит, что этот человек читал его статьи. Льстит и весьма пугает. Ну… то есть да, намек на то, что Темный Лорд не в восторге от его стараний на ниве журналистики весьма однозначен.
- Раз вы… читали мои смелые опусы, вы знаете, чего от меня ожидать, - Крейн поднимает глаза и смотрит на Темного Лорда очень внимательно. Собственно, раз теперь они работают, то стоит проявить сейчас абсолютно весь свой ум и наблюдательность. Собеседник у него очень сложный, тут и гадать не нужно. С Темным Лордом беседа не будет идти очень просто – и единственный плюс только в том, что интервью предложили ему самому. Уже значит, что в разговоре есть интерес, иначе… пришлось бы невыносимо тяжело. Но тут еще и проблема – значит, собеседник уверен, что сам будет вести беседу.
Герберт вспоминает, как говорил с Рикардом Лестрейнджем. Там слова приходилось вытаскивать клещами – чтобы увидеть за вышколенными ответами хоть что-то настоящее. И только потому, что он был Лестрейдж Герберт расшибся в лепешку, чтобы сложить из деревяшек настоящего человека.
Конкретно же здесь, Темный Лорд сам подчеркивает свою… кхм… неужасность. Человечность в каком-то смысле. Даже завтрак сделал.
Впечатление от этого, если рассудить трезво – строго обратное. Такой бытовой британский ужас. Стандартное зло, которое тем ужаснее, что… живое.
Пугает всегда сильнее всего неизвестность – но и то, что рядом.
- Мы можем начать? К сожалению, я не готовился даже к факту подобного интервью и, пожалуй, могу что-то упустить. Я предполагаю, вы уже хотите сказать что-то, что собираетесь донести до общественности, - Герберт внимательно разглядывает Лорда. У него очень тонкие сильные пальцы. Он в принципе точно не знаком Крейну – чутье, кстати, подсказывает, что это его настоящая внешность. Он не широк в плечах, но достаточно высок, одет… Одет, пожалуй, не как аристократ – тут Крейн точно знает. Одежда дорогая, но не слишком щегольская, некоторые вещи совершенно магловские. Ничего из военного стиля. Лицо очень бледное, явно видны скулы, несмотря на бледность кожи – она не тонкая, вен не видно.
Его можно называть красивым – но как нечто красивое он не воспринимается. Как нечто иное. Возможно, он обаятелен, но… но нет.
Крейн оставляет мысли о внешности чуть в сторону, подмечая практически хозяйскую позу, движения. Этот человек будет сложен еще и потому, что он явно не станет говорить о чем-то, что ему неприятно. Или станет?
Крейн мысленно дает себе оплеуху. Лезть в душу Темного Лорда – это слишком. Но… так, жизнь свою ему сейчас не жалко. – Поэтому, сэр, вы можете начинать, а я, пожалуй, подстроюсь. Впрочем, я более чем уверен, что пара моих вопросов не приходила вам в голову. К примеру… почему «Пожиратели Смерти»? Это довольно смелое и вычурное название, к тому же отсылающее к весьма неоднозначным источникам. Маггловским источникам. Вы… знакомы с Библией?

- Простите, сэр, от данной ситуации у меня совершенно пропал всяческий аппетит, - Герберт постарался улыбнуться как можно более расслабленно. – Ну, я и за работой в принципе предпочитаю много говорить и много слушать, а не отвлекаться на посторонние дела. Спасибо вам за… внимание, - Крейн быстро сделал себе пару пометок о происходящем – в конце концов, перо фиксировало только разговор, а не саму ситуацию. Было бы время – Герберт, пожалуй, зарисовал это.
Бытовое сюрреалистичное зло – приготовит вам завтрак так, что кусок в горло не полезет, а в ушах будет кровь стучать. Адреналин – страшная штука. Какая еда и питье, лишь бы докопаться до сути. Крейн задумчиво покачал головой, думая, что воспоминаниями при возможности делиться не будет. То есть… серьезно, это совершенно его. Но вряд ли удастся. Он отлично представлял себе последствия, но они не стоили ничего – на данный момент. Он подумает об этом позже.
- Понимаете, сэр, меня интересуют эти вопросы, верно – только на них я неоднократно отвечал в своих статьях. Да, возможно, где-то я был не прав, где-то выводы были не верны…. Но ответы ведь действительно на поверхности. Почему вы делаете это – вы хотите власти. Зачем… а зачем хотят власти? Чтобы установить свои порядки. Для чего – пожалуй, этот вопрос сложнее всего. Мы не видели от вас ничего созидательного, лишь деструкцию. И слышали идеи. Власть чистокровных – и в чем же она проявится? Я… я и сам писал об этом. Я о многом писал, сэр, и по большому счету очень удивлен, что в принципе до сих пор жив. Я весьма нелестно отзывался о ваших идеях и мыслях – тех, что ясны широкому кругу. И потому… что же на самом деле – вот мой вопрос.
Герберт некоторое время молчал, собираясь скорее не с силами, а просто переводя дыхание, чтобы продолжить.
- Я, сэр, могу придумать много трактовок тому, что вы выбрали библейскую атрибутику и атрибутику смерти. К примеру, идея в том, что все боятся смерти – и вы ассоциируете себя с нею, себя и своих людей. Опять же, некромантия – вы ее практикуете, это работает в связке. Либо же идея в том, что вы убьете всех неверных и несогласных и выживут лишь те, кто сам будет смертью… Но что из этого правда – это вы должны сказать, - Крейн покачал головой и внимательно посмотрел на собеседника. Он спиной ощущал, что сейчас идет по очень и очень тонкому льду, что ведет разговор совсем не туда, куда хочется Темному Лорду – в конце концов, идея понятна: он хочет донести свою настоящую позицию, правду, как он сказал. И Герберт собирается честно играть именно на этом поле – но кроме того… он не станет молчать. И не задавать вопросов – которые действительно важны.
Другой вопрос к нему самому – на чьей он стороне здесь. Не бывает стороны правды, есть только две-три стороны. Нельзя быть нейтральным.
Особенно, если Касс… Так. О личном просто нельзя думать, этот человек помимо прочего – мощный легилимент.
- Что движет вами по-настоящему? Зачем вести террор? Зачем вам власть? Почему вы давите на риторику чистокровных? – Крейн некоторое время действительно задает вопросы, которых ждут от него. – Что вы будете делать, если победите? Чего вы ждете от Министерства? Вы сами – чистокровный маг? Вы знакомы с Библией – это потому, что выросли среди магглов или заинтересовались их культурой сами?

- Я, сэр, и был одним из таких студентов, которые ничего не знали об этом мире. Более того вам скажу – все, что вы скажете о том, почему магглорожденные – это плохо для магического мира, я в разных вариациях слышал с одиннадцати. Я учился, сэр, в то время, когда за высказывание откровенной классовой ненависти по признаку маг-недомаг ничего особенно не делали кроме выговора. И, признаться, это ведь вы развязали…ммм… общественную дискуссию на эту тему. И аргументы ясны: есть у магглов такая пословица «в чужой монастырь со своим уставом не лезут». Только проблема – в Хогварстве «своему» уставу не учат. А для меня, как представителя оных магглорожденных до сих пор дика маленькая деталь, которая явно показывает, что не так. Магглы пишут ручками, маги – перьями. Магглы тоже писали – только много, очень много веков назад. А уж парадные мантии… В магическом мире, сэр, есть масса всего откровенно дикого для человека, который всего день назад жил совершенно иначе. Для ребенка.
Но как вы заметили, сэр, я учился на Рейвенкло, где тяга к знаниям – совершенно обыденна. И мне совсем ничего не мешало как следует почитать о том, что меня волнует. Да, ответа на вопрос про ручки там нет – но зато есть на банальное «что такое Йоль», «как носить мантию», «почему этот Смит такой заносчивый». Да, у меня не было проблем с этикетом – но и в Хогвартсе их сейчас практически ни у кого и нет, там нет пиров с десятью вилками, шестью бокалами и пятью переменами блюд. И никогда не было, кстати. И для юношей и девушек в школе, кстати, есть специальные правила поведения – они дозволяют общаться с представителями «не их» круга, если есть необходимость. И мне знакомо все, что вы можете здесь сказать, сэр, на своей шкуре знакомо, - «а также из слов матушки, риторика которой просто поразительно похожа на вашу». Герберт заканчивает улыбкой, а сам думает совершенно не о том, о чем они сейчас ведут беседу. Он думает о том, что неожиданно сложно слышать те идеи, на которых вырос, в которые веришь, от человека, который воплощает в себе все проблемы этих воззрений. То есть… Герберт ведь неоднократно писал о том, что магглрожденные – сами себе злобные дураки порой. Что Министерство, которое зарывает голову в песок по самому резонансному вопросу, слабо и ведет себя совершенно неадекватно. Что вводить уроки маггловедения и не вводить уроки маговедения – идиотизм тот еще. Не изучать магглов и огораживаться от них – самая в принципе глупая мысль, что пришла в голову магическому сообществу. Что это все нужно решать, иначе оно выстрелит – уже выстрелило.
Но как же было жутко слышать собственные – вообще-то, не собственные, матушкины, а до нее – Гриндевальда – идеи от человека, который устраивает в его стране кровавый террор. – Как вы хотите решать проблему, сэр? – спрашивает Герберт, почти слыша уже решения. Он на самом деле не хочет слышать. У него самого – с десяток разных предложений, они из прошлого, они – не его. Но это будет работать, потому что, когда не делается ничего, работать будет что угодно, главное – начать. Но он очень надеяться не услышать ничего, что знакомо, близко и понятно.
Иначе вопрос стороны… он станет еще актуальнее.
- И вы, сэр, говорите о том, что, придя к власти, не станете «убивать всех и сразу» и разрушать страну. Это и понятно, смысл вам править мертвецами и руинами. А несогласных? Авроров там, в принципе ваших противников – их достаточно, особенно среди политиков. Вы не будете убивать их? Шантажировать, угрожать, сажать в тюрьмы? Давить на семью, брать заложников. Вы придете – если придете – в результате военного переворота. Я более чем уверен, что кроме тех, кто придет с вами, есть огромная масса населения, которая не хочет переворота, захвата власти и прочего. Простые люди, такие как я. Что вы будете делать с теми, кто вас не выбирал, вам не доверяет и у власти вас видеть не хочет?

Перо быстро и бесстрастно скользит по бумаге, записывая каждое слово, сказанное высоким голосом, в котором звенят эмоции – и звенит холод, словно сталь.
У Герберта Крейна нет такой оказии – быть таким же как это перо, быстрым и бесстрастным – и он, пожалуй, очень рад, что поторопился и не взял для работы с заметками другое перо, артефакт, который настроен на него, который переносит на бумагу мысли своего хозяина.
Работа интервьюера, которую Герберт не то чтобы не любил, подразумевала под собой не только передачу того, что хочет сказать герой работы, совсем нет – скорее, выцепить то, чего он сказать совершенно не хочет. Выцепить подробности – а еще лучше, раскрыть человека. Заставить сказать гораздо и гораздо больше, чем он планировал до того. Герберт обычно работал с двумя материалами – полным конспектом беседы, который делало заговоренное перо, которое в принципе записывало все произнесенные слова – и собственными заметками, которые он делал пером совершенно обычным, просто слушая и подмечая детали вроде позы, выражения лица, каких-то острых моментов, реакций собеседника…
И если бы это был просто разговор, пусть и в его собственной гостиной, просто работа – Герберт бы похлопал себя по плечу мысленно, отмечая, что отлично раскрыл своего героя и получит статью с оглушительным успехом.
В обычной ситуации журналист мистер Крейн строчил бы собственным пером как одержимый, делая массу пометок, на которых стоит сделать акцент, где стоит привести больше фактов, показать другую стороны монеты, и быть может, надавить на чувства и сознание аудитории.
Но эта ситуация далека от обыденности настолько, насколько может быть далеко что-то в принципе в этом мире.
Перо Герберта замирает над пергаментом, и он ловит себя на то, что сжимает его настолько сильно, что ломает. Перо подрагивает и не двигается, как не двигается и сам Герберт, просто слушая – слушая тихо, не поднимая головы, неподвижно, как змея, зачарованная искусным  заклинателем.
То, что говорит Темный Лорд – Волдеморт, нельзя бояться его имени, особенно сейчас – это то, что он словно читает у Герберта по сердцу.
О том, что вся система неверна, о том, что маггловских детей не интегрируют в магический мир, о том, что он писал – и продолжает писать – годами до того.
Он слышит концентрированное воплощение тех идей, на которых вырос, тех лозунгов, которые заставляли в его сердце гореть огонь – и сейчас, и тогда. Он слышит ту же страсть, за которую умер его отец, которую его мать пронесла через всю свою долгую жизнь и передала ему со своим молоком.
Он слышит те же лозунги, за которые вся Европа встала на дыбы. Магический мир, его свобода, его настоящая жизнь. Гордость за то, кто ты, традиции, за которые можно и нужно умереть.
Жизнь без страха за то, что в будущем твои дети лишатся истоков, своей истории.
Герберт жизнь положил на то, чтобы донести обществу то, что нельзя слепо дрожать в страхе перед магглами и отказываться от самих себя, от магии, от традиций.
Жизнь положил на любовь к магическому миру, на изменение общества, на попытку сделать будущее чуть более светлым.
Волдеморт – убийца, террорист, темный маг, садист, маньяк и все далее по тексту – говорил сейчас то, что было у Крейна на сердце, что он высказывал – пусть чуть более осторожно, чуть более деликатно, чтобы не загреметь в аврорат как опасный экстремист.
Он словно читал по его душе, его настоящим убеждениям…
Стоп.
А может, и читал.
Герберт быстро откладывает перо, хватает новое – благо на столе хватает перьев - и взглядом цепляется за завтрак, накрытый легкой рябью чар. Да. Читает. Прямо по сердцу, по душе. Читает самое сокровенное, самое искреннее.
Темный Лорд – это не только мощная темная магия, это не менее мощный ум. И, как Герберт сейчас понимает, умение говорить. Говорить именно то, что хотят от него слышать, во что хотят верить.
Во что хочет верить конкретно Герберт. Именно.
Поэтому и он – все ясно. Он много лет пишет о таком, он много лет продвигает именно эти идеи – скандальные, эпатажные, не стесняется в выражениях – но в том, что они верны, никто не сомневается. Ни чистокровные, ни грязнокровные – никто.
Идея изменения мира зреет давно – и особенно те, кто вырос в пору прошлого неудачного изменения этого мира, пропитаны этими идеями абсолютно и полностью. Огонь, который горит в его матери, говорит во многих – и эти идеи действительно великие.
Идеи – да. С идеями согласны все.
Но только не с воплощением.
Но эти идеи ведь так легко увидеть по его работам – он буквально кричит о них в каждой статье. Эти идеи так легко знать.
Крейн поднимает взгляд на собеседника и быстро облизывает пересохшие губы.
- Это… невероятно сильное заявление, сэр. Кардинально отличается от всего того, что мы привыкли слышать о вас и о ваших людях, - «и кардинально близкое к тому, что я слышал от матери о выступлениях совсем другого Темного Лорда».
Он смотрит на парящую в воздухе кружку, она пуста – там был горячий шоколад.
Быстрее, чем думает о цели, он оставляет блокнот на столе, берет эту самую кружку. – Позвольте, вы ведь в гостях, сэр, - он не дожидается ответа и быстро уходит на кухню.
И вот тут и накрывает.
Легко прочитать идеи – что в тексте, что в его разуме? Да, для такого мага – естественно легко. Игры в слова – поле Крейна, но тут его делают на раз-два просто и безошибочно.
Герберт с ужасом думает, что в совсем недавнем прошлом он бы проглотил крючок с удовольствием – и жадно бы просил еще. Сейчас же крючок у него прямо в пасти – саднит, болит, кровит – только он его не проглотил, соблазнительная начинка насквозь пропитана ядом.
Герберт ставит чашку, не доверяя рукам и вцепляется в столешницу, низко склонив голову и отвернувшись прочь, чтобы даже не видеть гостиной.
Его трясет – одновременно от облегчения и от чего-то еще – он не может понять и идентифицировать сейчас, он просто задыхается.
Облегчение – он всегда думал, что при случае превратится в фанатика, такого как мать, фанатика, не способного критически смотреть ни на что, кроме своей святой Идеи. Что он будет таким как его мать, как его отец – отдаться в этот омут и не выплывает.
Он был ряд, что Гриндевальда больше нет, что он никогда не услышит эти речи, эти слова, никогда не попадет под наваждение.
И он ошибался. Вот оно – наваждение. Живое, настоящее. Только он все еще может думать – хотя хочется только оторвать себе голову прочь.
Что-то шуршит рядом.
Это… О, Мерлин, нет.
Это перо – то самое, отсутствию которого он радовался. Перо, настроенное на его разум – видимо, за готовкой в прошлый раз он что-то писал так.
Перо мечется по клочку пергамента как бешенное – и тут на Герберта, наконец, обрушивается причина, по которой он задыхается.
«Вы отказываете магглорожденным и сквибам в любви к этому миру – вы отказываете мне в праве любить этот мир. Вы отказываете кому-то другому в праве его понять, вы отказываете всем в праве жить по своему собственному разумению, а не по вашему».
«Все – ложь. Красивые слова, полные лжи. Ведь на самом деле то, что вы говорите – есть торжество толерантности. Об этом говорили и раньше, в Германии, вы знаете, кто говорил об этом. Он говорил о том, как велик и прекрасен магический мир, как важна культура… Вы говорите то же. Только вы говорите, что один маг лучше другого по простой причине – он носитель этой самой культуры. Не напоминает ли это расизм? Да, именно. Расизм. Одни люди со светлой кожей лучше других людей с темной кожей просто по причине того, что они родились с нею. Знакомая риторика? В конец лживая риторика».
«То, что вы предлагаете – рабство. Рабство – оно не сделает свободным никого, кроме рабовладельца».
Очнувшись, Герберт останавливает перо и поспешно убирает его в ящик, куда-то к вилкам. Он заставляет себя выпить воды – прямо из крана, простой ледяной воды с меловым привкусом, плевать.
Жаркая, душная волна, пытающаяся заставить его говорить, наконец, сходит прочь, он понимает, что его бьет дрожью.
И с горечью понимает, что он действительно не фанатик. Был бы фанатиком – был бы уже мертв. Этот человек пришел к нему не чтобы быть уличенным во лжи, не чтобы Крейн спорил с ним. Не чтобы говорил, что его слова – траханное дерьмо драккла, которым он собирается вымазать целое общество, нет. Он пришел сказать то, что хотели бы услышать те, кто сомневаются, вставать ли на его сторону. Чтобы использовать Крейна как удобный рупор.
Солгать ему так, чтобы выглядеть благодетелем Британии. Потому что идеи – верные.
Неверное их использование.
Не ради общего блага – а ради власти. Как и в прошлый раз, как и во все разы.
Герберт занимает себя приготовлением горячего шоколада – и в итоге завершает все шапкой из взбитых сливок, оборачивается…
И, наконец, видит огромную змею.
Кружка не выпадает из его руки только потому, что достаточно уже на сегодня потрясений, чтобы так реагировать.
Змея толще его руки, она огромная – футов десять, не меньше. Огромная змея на обычной узенькой кухоньке.
Герберт смотрит на нее, а змея – будто мало того, что она в принципе есть, - смотрит на него.
Пожалуй, стоит сменить род деятельности.
Например, прикинуться шлангом.

Крейн смотрит на змею столько времени, что она успевает – как ему кажется – несколько раз его поглотить мысленно и сейчас постепенно начинает переваривать. Так что появлению Волдеморта он, пожалуй, даже рад – по крайней мере, это значит, что Темный Лорд в эту гигантскую рептилию не превратился и все же откушать Гербертом пока не желает.
Фамилиар – это весьма ценная информация, а на имя он практически нервно вздрагивает и прикусывает язык. Так, главное не спросить читал ли он – это, в конце концов, уже совершенно невежливо было бы. Другой вопрос, который рвется на язык – почему не Шеша, но тут Крейн активно затыкается даже мысленно.
- Не могу сказать, что очень приятно, сэр, - Крейн все же рискует пошевелиться и передать ему в руки кружку с шоколадом. – И цианистым калием я бы травить не стал, у него довольно ощутимый вкус. Для вас я бы выбрал кантареллу, - все же находит он в себе силы отшутиться, все также взгляда не отрывая от змеи.
Нагайна платит тем же абсолютно, а потом Крейн от нервного напряжения едва ли не пропускает все слова Темного Лорда мимо ушей. Не читал он его мыслей, как же.
- Если вы говорите об обаянии, то дело не в легилименции. Вы же сами сказали, хотели бы получить полностью заказную статью – обратились бы к кому-то еще. Так что позвольте мне строить о вас конспирологические теории и дальше…
Крейн замолкает в миг, отчетливо понимая, что ему уже не нужны совершенно эти конспирологические теории вообще. Он слышит шипение и в первые моменты не понимает, что это вообще значит – но, когда огромная змея всем своим видом показала неодобрение и уползает, он поднимает глаза. Парселтанг. Значит, этот человек действительно очень древнего рода – он не лгал.
И он уж точно не относится к… последователям Гриндевальда. Скорее – прямой наследник другого, куда более древнего мага.
- Она красивая, - тихо подмечает Крейн, почти с пустой головой, проследив, как змея скрывается обратно в гостиной. – Мне нужно было собраться с силами, сэр, - Крейн коротко мажет взглядом по расслабленной позе Темного Лорда и, чуть нервно, проходит мимо него обратно в гостиную. – Вам придется некоторое время подождать. На основе сказанного я хочу написать… потом будет возможность дополнить еще, - Крейн берет стопку чистых листов, разгребает письменный стол. – Пока свежи мысли и воспоминания, - он подзывает себе блокнот с полной стенограммой и начинает писать.
На самом деле, эмоции и воспоминания сейчас настолько свежи, что ему действительно не нужно возвращаться к стенограмме, каждое слово там выжжено как на подкорке.
Крейн пишет – а думает между тем об идеях. Об идеях и о том, как на самом деле опасно все это.
Идеи и слова действительно имеют пугающую власть над умами – и если бы он был моложе, если бы его отец умер не из-за этого, если бы его мать была другой…
Герберт думает о том, что идти по собственному пути невыразимо сложнее, чем по пути, который протоптали тебе и до тебя. Такую тропу нужно просто приводить в порядок, класть плитку, убирать мусор… Камни же и сорняки вырвали до тебя.
А когда один – ты пытаешься проложить путь сам. Это тяжело.
Но бояться трудностей – значит идти туда, куда ведут. И так – нельзя. Как угодно, но не так.
Мать говорила – «ваше поколение обязано быть лучше нашего». Были ли они лучше? Ошибалась ли его мать?
Герберт не знал.
И не хотел знать?..
Когда он оторвался от бумаги, он ощутил, насколько пересохло во рту. Сколько же он писал? Явно больше двух часов.
Крейн отодвинул стул, потянулся и собрал листы. Просмотрел их коротко.
Черновик.
Он подошел к Лорду – и сейчас он не чувствовал ни страха, ни трепета – просто отдал ему в руки стопку. Текст… вымотал.
Не только текст, не столько текст.
Но вымотал – не хуже дементора. Хотя аллегория в виде этой твари на Темного Лорда… да, было неплохо.
- Черновой вариант, - Герберт тускло взглянул на листы, опустился в кресло, просто стараясь отдышаться и чуть-чуть прийти в себя.
В своих статьях до того… он никогда не был откровенен… до конца. У него был лирический образ – не Герберт Крейн настоящий, не он сам – образ для публики. Тот, с которым он сжился. Чувства были настоящими… но не во всем многообразии.
Сейчас же на листы бумаги он вывалил всего себя – настоящего. Он, пожалуй, впервые, был искренен от и до.

Крейн не спорит с приказом – страницы текста буквально высосали из него душу не хуже, чем иной дементор. Он устал, выплеснул на бумагу все и чуть больше, чем все – и потому он ест даже без трепета, еда теплая (чары крепкие, не удивительно совершенно). Кусок не лезет в горло, но все же Герберт довольно голоден.
На то, как читает Лорд, он смотрит без особенного трепета – пока он еще не осознает, что эти глаза скользят по его вывернутым наизнанку мыслям и чувствами. То есть… Герберт ловит себя на пугающем безразличии.
Ему не так важна реакция – хотя раньше… Раньше его статьи читал исключительно редактор, а потом Крейн после публикации шел в Дырявый котел и следил за тем, как люди читают первую полосу. То есть… Его волновало, всегда волновало.
До этого момента – и тут Герберт понимает, что это.
Ему настолько страшно и важно, что он до сих пор не осознает, что это происходит. Что по факту его заказчик (первая статья под заказ, дорого же ты продаешься, Герберт) и тот человек, для которого он, собственно, все это писал, может не одобрить, может… что угодно может.
Это, пожалуй, даже страшнее, чем просто негативная и оскорбленная реакция, крики, что это все ложь и неправда – и что угодно. Герберт знает за собой – в статьи он выкладывает себя буквально полностью, а реакция на них…
И сейчас, когда он буквально прыгнул вдвое выше головы, когда он не передернул и не солгал, ждать реакции… нервно.
И потому нервозность уходит за безразличие. И это просто от того, что Лорд читать не закончил – а потом вердикт не ясен.
Но вот и все – Герберт уничтожает посуду Эванеско, ловит листы, буквально исчерченные зелеными чернилами с какого-то определенного момента. Что ж, он даже знает – с какого. То есть так – он видит, что отчеркнут момент с происхождением, про маггловскую жизнь – он и не надеялся, что это останется, но раз с ним не спорят сразу, но…
Так, а дальше – дальше практически все пестрит подчеркиваниями и всем прочим. Потому что… Да, Герберт, никто не любит, когда им прямо в лицо говорят, что они не правы.
И тут Лорд начинает говорить – и от этого мягкого, почти нежного тона, Крейна продирает до костей, словно его без одежды на улицу вытолкали. Так звучал угрозы.
И все же…
Все ставки Герберт уже сделал, написав то, что написал. Юлить и отнекиваться смысла нет – говорить Лорду, что он что-то там неправильно понял… Это глупо, откровенно глупо. Как минимум потому, что тот достаточно умен, чтобы правильно понять популярно написанный текст.
Крейн вскрыл свои карты, у него, конечно, солидная комбинация, но у Лорда Волдеморта – всегда флеш-рояль.
И все же, Герберт мысленно обзывает себя идиотом, когда открывает рот.
- Вы знали, куда пришли и зачем пришли, сэр, - Крейн внимательно смотрит на него и скользит взглядом по зачеркнутому материалу. Вот здесь проще просто переписать заново все – ну или хотя бы с середины. Но… это будет менее искренне, менее честно – и менее правдиво. Как перед Британией, так и перед самим Темным Лордом. – И к кому пришли. Все мои слова насчет вас и насчет вашей политики честны как сейчас, так и были во всех моих статьях. И… Вы ясно дали понять, что вам не нужен очередной купленный журналист, который скажет все, что вы хотите и даже больше. И не будет агитировать за вас, будет подчеркнуто нейтрален. И будет высказывать лишь то, что услышал о вас. Вы сказали, что вам этого не требуется – и теперь получив готовый материал… вы решаете, что вам все же нужен нейтральный к вам взгляд. Тогда вам проще заставить меня сделать так, как хочется вам, - Крейн неуютно смотрит на змею. – Слова о вашем маггловском происхождении я готов убрать. Они не идентифицируют вас точно, хотел бы дать зацепку аврорату так – сказал бы, что вы – змееуст. Но… Понимаете, в чем дело. Я уважаю ваше инкогнито. И ваше право скрывать себя в тени. И хоть по сути по этой детали вас найти легко, она вас описывает как нельзя лучше. И ваше место. Вы… не спорите с тем, что жили среди магглов. Значит, я догадался. Но вы – змееуст. Значит, не просто маг, а из Слизеринов, потомков. И это вместе значит, что ваша судьба куда запутаннее и интереснее, чем я мог бы даже представить – и могут представить это другие люди. Правда всегда гораздо больнее бьет. И потому – я не уважаю ваше инкогнито и уважаю его одновременно. И потому буду хранить то, что узнал… Но вы, наверное, обезопасите себя итак.
То, какой вы человек, не поможет вас победить. А потому, знаете ли, скрывать это нет смысла. Но если хотите быть звучным образом без тела – как дементор – это тоже право.
Что до прочего… Вы хотите нейтральный текст, в котором нет на самом деле ничего. И я не агитирую против вас. Бросьте, у меня нет такого веса в обществе, чтобы кто-то слушал и воспринимал мои призывы. Иначе мы жили бы в чуть более вменяемом обществе. Вы хотите, чтобы я донес ваши слова – но, сэр, вы прекрасно знаете, что это – не нейтральный текст. Вы и ваши слова – уже сами по себе агитация за вас. Да и эта статья, признаться, ею полна. Потому что я действительно верю вам. Но это как ни парадоксально не значит, что вы правы. И потому… так какого результата вы хотите на самом деле?

Вот и все. Вот и сказаны те слова, которые Герберт не хотел слышать – и знал, что рано или поздно услышит в своей жизни. Отчасти именно потому он скрывал свое прошлое, хотя дети за грехи отцов платить не должны, да и вообще – это все бездоказательный был факт.
Но…
Его семья не была простой – и он сам… тем, что выбрал не участь тихого частного торговца, а выбрал вот это – быть журналистом. Но не пойти по пути отца, который слова отдал на откуп чужим силам и воле, а нести правду, расследовать, не лгать и не прикидываться. Не действовать ни в чьих интересах, кроме общества, которое должно знать правду.
И вот – он слышал от человека, у которого один взгляд заставлял его вздрагивать то, чего слышать не хотел никогда. «Хочу от вас того же, что и от вашего отца».
- Мой отец, - Герберт прокашлялся после того, как Темный Лорд замолчал, - я – не мой отец, сэр. Мой отец не был журналистом в первую очередь – он был пропагандистом, шпионом, убийцей… много кем был. Он многое делал на благо того Темного Лорда, он… он пудрил мозги целой нации, целому континенту. Он называл серое черным и серое же белым – и ему верили. И все это мой отец делал на благо одного-единственного человека, которому был верен до последнего вздоха. Мой отец принес себя в жертву делу и этому человеку. Я – не мой отец. Я… быть может, я пишу хуже, быть может дело не в этом – я не повелеваю умами. У моего отца в руках был оркестр, который то говорил ложь, то говорил правду, у меня – только мой голос, один-единственный. Говорят, на детях гениев природа отдыхает – ну вот я один такой отдых, - Крейн потер лоб. – Мог бы я или нет – другой вопрос. Мой отец пришел к Гриндевальду мальчишкой, к вам я мальчишкой не пошел. Не то чтобы шанс упущен, но тем не менее. Вы и сами понимаете, что я никогда не стану вашим голосом, вашим рупором. Только потому, что я никогда не стану лгать. Мой отец – каким бы он ни был – делал все это из верности. Из любви, если хотите еще правды. Я – не он. Что же до меня… Я уважаю отца за то, что он делал, презираю его за это же. И мне его героизм и жертва не важны – мне бы лучше, чтобы он был жив.
Герберт некоторое время помолчал, задумчиво проглядывая свои листки невидящим взором. – Мой отец писал, что неважно, насколько хорошо написан текст, главное, что человек хочет увидеть, читая. Я так не могу. Я говорю читателю то, что хочу, чтобы он услышал – и заставлю что-то в нем отозваться. И поэтому я вам не подойду. У вас же есть те, кто занимается пропагандой, верно? Те, кто управляет умами. Я готов писать то, что вы рассказываете – но по-своему. Я готов даже к тому, что мои слова до конца останутся в столе – или в забвении. Все, что написал мой отец, оказалось там в конечном счете. Но я готов.
И более всего я готов к опасности для своей жизни, как видите, я не слишком ее берегу, - Герберт нервно постучал пальцами по своему колену. – Я перепишу статью итак. Не потому, что она оказалась слишком критичной или слишком… не такой, как вы хотите. Она оказалась слишком плоской… Там слишком мало вас, знаете ли. Не фактов – опустим факты. Слишком мало того человека, который сейчас передо мной. Может, это и к лучшему – я не стану еще одним инструментом в ваших руках. Но вас там мало. Много моих криков о том, что вы не правы… И я не думаю, что этого станет меньше, сэр. Но я постараюсь… кричать иначе, - Крейн на эти пять минут замолчал, чтобы собраться с мыслями.
Вопросы… тут были нужны не вопросы – а такие рассказы. О том, как он был юн, о том, что его сподвигло на это… и на самом деле нет. Это все еще было не тем. Не тем, что может характеризовать этого человека.
Герберт не отказывается от своих же слов, что сам Лорд – агитация за себя же. И он задумчиво смотрит на него.
- Пожалуй, я даже готов. Я вспомнил кое-что из того, что читала мне мать, про вашего… если уместно так сказать, предшественника. Это она рассказывала об отце, но… не суть. Они однажды устроили пресс-конференцию. Гриндевальд выпил Веритасерум. И несколько часов общался и отвечал прессе на вопросы. Веритассерум, естественно, был поставной, часть ответов – постановочными, но большая масса – чистой правдой. Люди редко могут просто вот так спросить незнакомца о том, что действительно он не хочет рассказывать. У них просто нет для этого данных. И потому я уверен, что вряд ли удивлю вас. Но… мне интересно.
Почему темная магия? То есть, не удивительно, что Темного Лорда интересует темная магия, да – но как вы пришли к этому? Не бывает же просто так вот шел-шел мальчик, стукнулся и о дверь и стал темным магом от расстройства. Что вам в ней нравится, что привлекает? Почему именно этот вид? И раз уж об этом заговорили… В литературе встречаются неоднозначные высказывания практикующих о Непростительных. Я и сам использовал их, получил свой личный опыт. Что думаете об этих заклинаниях вы?
И о личном – любите ли вы сладкое? Ходит одна полунаучная байка, что чем сильнее маг, тем больше он любит сладости – вы подтверждаете это правило? Если да – то что? Лакрица, шоколад, карамель, мед?..

Крейн не делает пометок себе в записки, хотя, на самом деле ему… хотелось. На самом деле, ему хотелось сделать миллион заметок, отметить о магии буквально все и вся… Потому что слова Темного Лорда были куда более завлекательны, чем… да чем что угодно.
Разве что кроме слов другого Темного Лорда, которого периодически цитировала матушка. Герберт же радость цитирования сомнительных источников обходила стороной, но проблема была в том, что конкретно сидящий перед ним источник, цитировать, все же, хотелось. Более чем хотелось.
- Покажите на практике, - кивает Герберт, думая о том, что в принципе такой отвлеченный разговор о предрассудках общества, направленных на магию, отлично успокаивает. То есть с собеседником он был абсолютно согласен и всячески его поддерживал – плюсом к тому, Лорд был действительно ощутимо сильным магом, а это всегда внушало огромное уважение.
И сосущая черная апатия Крейна достаточно быстро отпускала, он даже… ну, некоторое время он приходил в себя, пока собеседник говорил, а теперь он окончательно вынырнул из мутной пустоты и даже его взгляд обрел какую-никакую, но вменяемость.
Даже на перечерканные бумаги он смотрел немного бодрее, хотя все равно взгляд не мог оторвать. Как и от змеи на чужих коленях.
Кстати, о змее. Так очень плотоядно смотрела на него – и признаться, у взгляда Лорда была примерно такая же направленность. Как на добычу – но при этом застывше-равнодушно. Странное, давящее ощущение. Собственно, Волдеморт выглядел совершенно не отталкивающе: он был, пожалуй, хорош собой, имел приятные манеры, говорил очень завлекательно. Но многое в нем отталкивало совершенно необъяснимо, словно эта бесконечная харизма – действительно безграничная, была приглушена. Словно вокруг Лорда было стекло, которое не позволяло этому магнетизму вообще охватывать кого-то… Хотя казалось бы – с такими словами, таким разумом…
Герберт вообще был уверен, что его вербуют – пока не решил все же, что это для Волдеморта стандартный стиль общения – разве что сшибающий просто с ног в упор. Но…  Но все равно, за этой чудовищной харизмой и обаянием был какой-то мертвенный холод.
Крейн вообще достаточно пристойно разбирался в людях – но в этом случае, он вообще ничего не мог сказать, кроме тех фактов, что у него были. Но – ему разрешили задавать вопросы. И услышать ответы.
- Мне кажется, «Непростительные» отличаются от всех чар исключительно порогом вхождения. Ну… как минимум тем, что они достаточно доступны даже тому, кто темной магией не слишком занимается. И они, пусть и требуют определенной магической силы и определенных намерений, по сути своей не требуют точного контроля. То есть, это не те чары, которые при неправильном применении могут ударить по самому же колудющему… например, как Адское пламя. Круциатус в обратном направлении не будет работать – просто не получится и все на том, - Герберт все же берет чистые листы и начинает писать. Он пишет довольно отвлеченно, но видно, что каждое слово дается ему с трудом, он много раз замирает над бумагой. – Расскажите о вашем первом Непростительном. Что вы чувствовали? И… как вообще проявилась ваша магия впервые? Вы испугались или подумали «о, так и должно быть»? И как вам жилось среди магглов с первыми всплесками магии? – Крейн оторвал взгляд от бумаги. – И как жилось в школе – когда вы поняли, что вы не один такой особенный, а таких, как вы, очень много? Думали ли вы, что вашим именем будут пугать людей – или вы изначально собирались внушать трепет? О чем вы мечтали: о своем замке, полном слуг, о тихом домике с магической лабораторией, а о чем мечтаете теперь? Чего вы боитесь – не какой у вас боггарт, хотя лично мне это точно интересно, а чего боитесь? Что внушает вам ужас? Есть люди, у которых случается истерика от одной лишь мысли, что они что-то сделали не так и ошиблись – а вы всегда уверены в своих действиях? Не случается ли вам просыпаться среди ночи и бояться, что все закончилось, вы все упустили?
Крейн выдыхает, отводит глаза и думает, что, пожалуй, с количеством и качеством вопросов он несколько перегнул. То есть… Он не боялся сейчас разозлить, а скорее боялся, ничего действительно не услышать в ответ.
И не написать того, что он хотел написать.
- Вы говорили о вопросах, но… Мне кажется, чтобы рассказать то, что действительно стоит всего и что вы никогда не говорили никому, вам стоит просто сказать то, что вы не говорили никому потому что не хотите этого говорить. Потому что вам неприятно это говорить. Ведь такое есть – и это не ваше настоящее имя и не год, в котором вы окончили Хогвартс и даже не ваш статус крови. И не то, что вы выросли в приюте, в котором, предполагаю, вас ненавидели. Скорее это то, что вас пугает или то, что вас радует. Обычно для людей вашего уровня, что страх, что привязанность – вещи одного толка и это считается вашей слабостью.

«То, чем можно убить или просто использовать в бою?» - едва ли не уточняет Крейн, но в последний момент успевает прикусить себе язык. Благонадежные законопослушные журналисты не спрашивают таких вещей у неблагонадежных преступников, даже если это предложение будит в них азарт.
Крейн задумчиво скользит взглядом по комнате. Значит, что использовать в бою… ему хватает меньше мгновения, чтобы начать говорить:
- Перья, - если с трансфигурацией, то вообще все, можно хоть с бумаги начать, но если нет палочки – то сломать, вогнать в глаз, горло или ухо, дезориентировать, выбить палочку либо убегать, да иногда и хватает просто пробить трахею, - чернильница, - тяжелая, хрустальная, грани острые – такой в глаз или в переносицу – мало не покажется, ну и для кулака в целом отличный утяжелитель, - стол, что этот, что тот, который письменный, - второй предпочтительнее, укрытие лучше, этот так, если под руку попадется, - диван – укрытие также, даже лучше, нежели стол, - кружка, - тяжелая керамика, если разбить – острая зараза, да если такой вскользь в голову прилетит, то она разобьется и ранит, - тарелка, - также керамика, разбить – и можно опять в лицо и горло целить при ударе, как вариант – в руку, сухожилия, но это еще изловчиться надо, - вилка, - вообще отличная штука, металлическая, а металл – самое лучшее изобретение человечества для тяжких телесных, - щипцы каминные, - особенно раскаленные, - кочерга, - особенно если с палочкой в другой руке, тут любого можно с особой жестокостью, - зола, - в глаза – милое дело, особенно горячую, - да и сам камин, каминная полка, - о такую если ударить прицельным Экспеллиармусом – так даже никакого превышения самооброны, просто несчастный случай, - ваша змея, - тут без комментариев, - там еще в столе кастет и пистолет, - а что, магглорожденный же! И даже неважно, что пистолет – матушкин трофейный, - нож для бумаг… - Герберт осекается, задумавшись. Вроде, десять назвал?... Он не считал.
Крейн пожимает плечами и замолкает, слушая собеседника. Лорд пугающе легко говорит о том, как убил собственного отца, а Герберта продирает дрожью.
Собственно, вот она и есть разница между ним – не самым светлым и добрым парнем, у которого на руках тоже есть кровь, - и Темным Лордом. Он в принципе не может так просто сказать «я убил того-то». А этот человек – для него убийства обыденность.
Нет, Крейн тоже не дрогнет, если придется убивать – убивать или делать что-то еще, что расходится с обычной человеческой моралью. Но – отцеубийство это не так просто. Не обычная мораль или аморальность. Это нечто куда серьезнее, нежели… просто убийство.
И ненависть…
Аваду Герберт никогда не пробовал – и он более чем уверен, что у него не выйдет без эмоций –и просто. И это его не первое непростительное, и он – не молод.
А Темный Лорд…
Герберт слушает и понимает – что вот оно. Почему Темный Лорд – не просто рядовой темный маг, но и не просто маньяк, не просто политик, не просто психопат.
И почему – Темный, и почему – Лорд. Это титул – красивый и пафосный, но он соответствует очень конкретному портрету.
Человеку, перед ним, чей первый всплеск магии принес смерть – а считается им же обыденным.
Смерть других для него – обыденность.
Несмотря на теплую протопленную комнату, Герберта неожиданно бросает в дрожь вновь, как в самом начале.
Крейн задумчиво косится на лист, на котором в раздумьях набросал портрет – не детальный, просто… Просто портрет.
Он вспоминает, как матушка била его указкой по пальцам, когда он рисовал плохо. Она учила, что хорошие и точные штрихи и рисунки – залог выживания для мага, который знает что-то вне школьной программы.
Она была права – Герберту хватило рассказов о неверных ритуалах и смазанных рунах, но вместе с тем он приобрел привычку делать иллюстрации своих мыслей. Они оседали в его блокноте навечно, но он и не был хорош в художествах, чтобы о том жалеть.
- Я не знаю, что у вас спрашивать, сэр. Я боюсь вас – и я не знаю вас. Это худшее сочетание для журналиста. Парадоксально, но я даже не представляю, с какой стороны колупнуть ваш панцирь, чтобы хоть след на нем оставить – я уже не говорю о том, чтобы вы открылись. То, что вы мне говорите – это ценность сама по себе, но что я могу спросить конкретно? «Вы боитесь смерти?» Сейчас вы дали повод к этому вопросу, но он сам по себе совершенно неприличен. Кто не боится – ну, я, наверное, раз вам сейчас это все говорю. «Ваши чувства, когда вы впервые приехали в Хогвартс»? Это вас не характеризует – хотя мне было бы любопытно, мне эти самые чувства приходилось играть, а это для одиннадцатилетки то еще занятие. «Почему я?» Ну, это у вас спрашивает каждый, пожалуй, кто вызывал интерес, но у кого не хватает мозгов молчать. И туда же «вы читаете мои статьи»? Это совсем позорный вопрос, который предполагает получить о них мнение. Но раз вы тут – значит читаете, а я просто в это поверить не могу.
Я, милорд, писал бы о вас – но этому суждено остаться в небытие до одного из исходов: вашей победы или вашего поражения. Так что вот вам конкретный вопрос – что вы хотите рассказать о себе?

- Я постараюсь дать вам то, что вы хотите, милорд, - хрипло говорит Герберт и чуть встряхивает головой так, словно отгоняет наваждение. Отчасти это действительно так – наваждение, которое этот человек представляет собой.
С ним практически невозможно спросить – по факту они говорят об одном и том же, но Лорд настолько искусно и точно выворачивает факты, что Крейну становится еще более жутко, чем было до того. Он уже совершенно не боится за свою жизнь и свое благосостояние – он был бы идиотом, если бы не боялся, но ему не страшно. То есть не так – страх за свою жизнь исходит от сердца и тут Герберт чувствует в безопасности. Но есть страх, что идет от головы, от мозга – и страх этот за то, кем Герберт не является и кем является. Страх того, что это может измениться – словно стоишь на краю обрыва и долетают в лицо холодные соленые брызги. Желание прыгнуть непреодолимо.
Он понимает, чего хочет Темный Лорд. Он понимает сейчас это кристально точно и ясно, не нужны никакие слова. Темный Лорд хочет того, чтобы все ощутили себя как Герберт Крейн – словно их убеждения в раз рассыпались. Словно сейчас все, что во что они верили, стало неважным и пустым, развеялись будто дымка.
Герберт не отвечает на вопрос – вместо этого он берет в руки перо и начинает писать. Он пишет совсем другую статью и буквально каждое слово дается ему больно. Словно он что-то собственноручно разрушает или предает – и, наверное, себя. Переоценка ценностей – развлечения не для его возраста и работы. Он, в конце концов, с молоком матери впитал это. Но Лорд умело играет именно на том, что Герберт впитал еще. Ты – агрессор, потому не будет просто стоять в стороне от того, что происходит. И нужно что-то менять, действительно. Правота Темного Лорда становится еще более неотступной – так бывает, когда не согласен с происходящим и тебе дают возможность куда-то вылить свой протест. Вылить его в веру и убежденность в новом мире.
И человек, что его дает – не чудовище. Живой человек, который может накормить завтраком. Просто маг – сильный, вроде Альбуса Дамблдора или Руфуса Скримджера – не мифическое существо из ночных кошмаров.
Лорд Волдеморт предлагает выход из тупика – еще один выход. Бери кувалду и разбивай стены. Мерлин, будь Герберт… будь Герберт чуть младше и чуть хуже понимай как это работает – он бы уже писал именно то, что хотел Темный Лорд. Сейчас он пишет то, что нужно – но он наступает на горло себе же.
И вдруг отчетливо понимает совсем иное. Лорд говорит о том, что он, Крейн, пишет правду. Свою правду. И то, что он говорит и делает сейчас – это способ эту правду изменить. Это… то, что ему действительно нужно.
А то, что Герберт дописал сейчас – Мерлин, прошло два часа всего лишь, - это не правда Темного Лорда. Пока еще нет.
- Вам не понравится, - передает Герберт листы с новой статьей – совсем другой. Пусть написанная на одном дыхании – она сейчас словно кровоточащая рана. Крейн словно кровью собственной ее писал – настолько непросто давалось каждое слово, настолько непросто оно дается и сейчас, на пальцах будто фантомные порезы. Он уже пошел против себя – но этого не достаточно. Этому человеку вообще не бывает достаточно.

- Как после общения с дементором? – Герберт разламывает шоколадку на мелкие куски, они неровные, он специально ломает не по квадратам, но подспудно догадывается, что радости у собеседника подобное не вызовет. Это сродни интуиции… или чем-то, что Крейн не знает, как назвать. Тем не менее, несколько кусочков шоколада он послушно съедает, даже не думая, что там есть яд. Если есть – ну, пусть так.
А если же нет – то это просто еще один факт в копилку прочих. Темный Лорд носит с собой сладкое, любит сладкое и… Это все еще невыносимо сюррелистично. Настолько, что Крейн очень устал от этого.
Статья, которую убирает Лорд, выпила из Герберта столько сил, что он не может даже связно думать сейчас – что говорить о прочем.
И все равно он удивлен. И даже расстроен. Ему теперь кажется, что было… недостаточно. Недостаточно того, что нужно сказать. Не так и не то – и он не настолько ярко и точно передал правду. Не настолько глубоко, как должен был.
Пока Лорд читал, Крейн действительно думал над одним – или сразу сотней вопросов. А сейчас в его голове лишь звонкая пустота, что бывает при трансе или окклюменции, что суть одно.
И потому Герберт, не думая, вытаскивает из себя один-единственный вопрос, который действительно имеет значение:
- Мы еще встретимся?
Он мог бы спросить: а теперь вы меня убьете, да? Он мог бы спросить: что теперь со мной будет? Мог бы спросить: вам действительно понравилось или это просто бездушный кусок бумаги, который выполняет вашу цель.
Он мог бы спросить миллион вещей – от «можно ли мне написать о вас не штрихами, написать о вас на самом деле» до «когда вы прекратите эту войну». Он, пожалуй, хотел бы снова втянуть его в дискуссию, сделать еще сотню пометок для тех материалов, которые никогда не будут написаны даже, не опубликованы.
Он мог бы.
Но Герберт молчит, лишь задумчиво смотрит на кусочек шоколада в своих пальцах, съедает его и быстро собирает потеки все с тех же пальцев. Мама бы ругалась, но салфетка далеко, а даже поднять палочку для Акцио – совсем нет сил. Не физических, а каких-то иных.
И все же, тем, что сейчас написано, Герберт… недоволен. Он переступил через себя – но он не изменил себе.
И все равно – это не то.
Первая статья был честнее и лучше.
А то, что он действительно хотел бы написать – это история этого человека. Настоящие вопросы, которые звучали тут. Настоящие ответы. Пусть Британия знает, кто он. И что она с ним сделала.
Темный Лорд Волдеморт – от и до порождение их больного общества.
И Герберту от этого куда страшнее, чем от того, что сейчас с ним могут сделать.
И если это будет Авада – пускай.
Крейн неожиданно осознает, что больше не боится этого человека. Это… пугает само по себе, но уже не тем ужасом.
Герберт поднимает голову и встречается взглядом с чужими глазами. Смотрит он неотрывно.