Marauders. Brand new world |
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Marauders. Brand new world » Законченные флешбеки » Разделяли нас пара шагов...
Разделяли нас пара шагов...
Закрытый эпизод
◊ Рикард и Рудольфус Лестрейнджи (отец только на первые пару кругов), Беллатрикс Блек (пока еще | ◊ Лето 1967 | ◊ Лестрейндж-менор |
◊ "Разделяли нас пара шагов, но до этого дня
Я не знал, что такое огонь.
И что ты из огня".
Отредактировано Rodolphus Lestrange (2017-05-24 00:22:44)
Когда сын рассказывает Рикарду о Беллатрикс Блек, в его почтительном тоне что-то неуловимо меняется. что-то едва ощутимое. Но Лестрейндж старший привык обращать внимание на мелочи, но тонкости, на полутона оттенков реакций и эмоций.
Благо в его окружении не только сын страдает повышенной сдержанностью.
Вопрос о его невесте стоит ребром, но Рикарду не хочется навязывать Рудольфу свой выбор. Да их удел, да их статус, да обязанности будущего главы рода... Но в его сыне так мало человеческого - и, хотя Рикард сам добивался подобного результата - это пугает, это обращает в пыль его уверенность.
В жизни Рудольфа должно быть что-то настоящее, что-то не навязанное правом рождения, отцом, положением , обязанностями.
И становится важным лёгкий оттенок не равнодушия к этой девочке... Как её там... Бетельгейзе? Нет, Беллатрикс. Почему бы и не глянуть на яркую звезду поближе.
Он приглашает к себе на вечер Блеков, честно объясняя жене свою желание присмотреться к дочерям, но не так, чтобы совсем откровенно.
Рикард усмехается: "Да, милая, меня ничто не беспокоит в сыне, он чудесный мальчик. А увлечение ритуалами и препарированием - нынче модно..."
Если она спросит, где наследник, Рикард - опять же честно - ответит, что какие-то медицинские изыскания, он не вникал.
Скоро придёт.
Он бы хотел быть с Лавинией откровенным, честным, правдивым до крайности. Но Рикард не хочет пытаться. Созданный им образ не плох, хоть иногда и идёт трещинами и лёгкой рябью. И ему совсем не хочется видеть в ее глазах ужас или презрение, или отвращение, а потом стирать ей память. Зачем говорить правду и не найти понимания. В конце концов, он ее любит. И ему вполне достаточно уставая приходить к ней и находить поддержку.
Блеки наполняют дом, и Рикард почти сразу выявляет из двух темненьких и очень похожих дочерей ту, которая постарше.
Еще немного времени на то, чтобы девушка не нашла в доме Рудольфа, а Лавиния взяла в свои нежные руки Вальпургу и Друэллу, и Рикард принимает решение, что время пришло. Домовик легко находит для него уже успевшую исчезнуть мисс Беллатрикс Блек в саду. Курящей.
Девушка прячется за беседкой у дерева в саду, и мрачно отравляет свои легкие и окружающий воздух табачным дымом. Рикард курил – чего уж там – но очень редко, бывало он за год не выкуривал ни одной сигареты, и как правило сигарета в его руках переводилась очень легко: «Я устал, я в бешенстве, вышли и дверь с той стороны закрыли. Да, вы, милорд, тоже. Вы особенно.»
Но в этот раз он подходит и закуривает сугубо из сомнительно-педагогических целей. Затягивается, встречаясь с ней взглядом:
- И снова добрый вечер, мисс, мне показалось или вы кого-то искали? Может я могу вам помочь?
Если после не придется стирать ей память, то… пожалуй, он будет готов закрыть глаза на курение.
Семейные встречи Белла ненавидит.
Ну право слово, все эти светские мероприятия, от которых у нее разве что скулы не сводит. Нарцисса чувствует себя на них как рыба в воде, Андромеде все равно, а она сама так и не знает, как бы так не упасть в грязь лицом перед окружающими.
Косточки корсета больно впиваются под ребра, голове тяжело - мать воткнула столько шпилек, что Белле кажется, будто она игольница вроде той, что были на уроках вышивки и шитья. Платье путается под ногами, у туфель ужасные каблуки. Белла чувствует себя так, словно она не только игольница, но и одна из Циссиных кукол - и мыслей в голове от этих разговоров примерно столько же, то есть ни одной.
И все разговаривают, разговаривают, разговаривают. О ерунде, о светском, о погоде, обсасывая сплетни и делая это так, словно обсуждают что-то совершенно невинное.
Белле удается сбежать в другой конец зала ровно на моменте, когда матушка уже готова начать свою бесцеремонную нотацию "Ты не так говоришь, не так сидишь, не так дышишь". То ли дело Цисса или Энди. Но Беллатрикс знает, что тревожит мать: дочь нужно выдать замуж и теперь любой прием превращается в утомительную пытку, на которой та ищет подходящую партию. И шпыняет Беллу за каждый проступок, потому что нужно произвести верное впечатление. В Адском пламени Беллатрикс видела то впечатление, но от криков матери не укрыться будет даже в ее собственной комнате - Друэлла будет в голос звать колдомедика и сетовать, что старшая дочь хочет довести ее до могилы.
И то, что тревожит ее саму она тоже знает. Руди нигде нет, а она надеялась, что он станет ее отрадой сегодня. Увидеть его спокойное лицо, заглянуть в глаза, может быть уединиться и поговорить немного - ей есть что ему рассказать о своих тренировках, а Рудольф как никто иной умеет слушать. Но знакомого силуэта среди гостей Белла не видит.
В итоге она выходит в сад - от духоты становится совершенно нечем дышать, а она, признаться честно, очень расстроена тем, что Рудольфа нигде нет.
Бросив взгляд на сияющий огнями дом, откуда доносится музыка и разговоры, она отходит за беседку и чуть ослабляет тугой корсет, только для того, чтобы вытащить из целомудренного декольте защищенную заклинанием пачку сигарет. Мама бы убила, если бы ее увидела, но Беллатрикс сейчас слишком расстроена, чтобы ждать и скрывать свою привычку. Здесь никто не заметит, а эта маггловская ерунда здорово успокаивает нервы.
Белла прислоняется к беседке спиной. Ее платье темно-алое, с черным кружевом, весьма целомудренное, волосы собраны в сложную конструкцию, осанка из-за корсета, больно стягивающего грудную клетку, идеальнее некуда. Она закуривает от палочки и жадно затягивается, прикрыв глаза.
Затяжке на третьей, открыв глаза, она видит хозяина приема.
Белла моментально заводит руку за спину, спрятав в ладони затянутой в темный шелк перчатки руки недокуренную сигарету и бормоча заклинания, чтобы развеять сладковатый вишневый дым. Как хорошо, что не убрала палочку...
Она приседает в изящнейшем реверансе, выказывая свое почтение. Рикард Лестрейндж, отец Рудольфа, человек, о котором говорят, что он весьма близко связан с тем мужчиной, о котором не слишком любят говорить окружающие. Но матери этот человек, Том Риддл, явно по душе, она отстаивает его идеи крайне настойчиво. Ходят слухи, что он нечто большее, чем просто политический деятель, но Белла не знает, насколько это правда. Впрочем, тем, что она слышит, она тоже заворожена.
Тем не менее, сейчас это все равно неуместно. Лестрейндж-старший, вероятно, тоже вышел в сад покурить, утомленный духотой приема.
- Добрый вечер, милорд.
Он не тушит сигарету, хотя по правилам этикета не должен курить в обществе дамы. Значит ли это, что он все видел? Значит ли это, что он не против?
И сообщит ли он матери?
- Я просто утомилась духотой и решила подышать свежим воздухом. Я приношу свои извинения, если мое поведение смутило вас.
Может быть он знает, где Руди? Но нельзя спросить так прямо... Может быть, что-то случилось и поэтому Рудольф не появился?
- Но с вашего позволения, я хотела бы осведомиться о здоровье...
Рудольфа, Руди
- ... вашего наследника. Я заметила, что его нет среди гостей и сочла необходимым...
Она не уверена, что получит ответ. В конце концов, кто она такая, чтобы справляться о самочувствии наследника Лестрейнджей.
Рикард улыбается, даже слегка посмеивается, и не думая следовать примеру своей собеседницы и прятать сигарету. Впрочем, говорить ей, что если уж поймана на нарушении правил – нарушай их до конца, он тоже не будет. Слишком рановато пока для дочери Друэллы иметь такие принципы. Время рано или поздно придет, и кто знает – как стремительно меняют нравы – может эта девочка еще будет для других образцом для подражания?
– Свежим воздухом, значит, – Рикард кивает, изгибая уголок губ и затягивается, невольно думает, какая все-таки это гадость, но как же порой помогает выдохнуть и успокоится, – Вы ничуть меня не смутили, мисс Блек, – «Поверьте, чтобы меня смутить, нужно куда большее, чем тайком курящая девица, особенно если про эту девицу мне уже известно кое что, что куда интереснее сигареты», – вот я вас, пожалуй, мог и напугать и смутить. Простите. Что до Рудольфа, думаю он увлекся... я мог бы его позвать, хотя, позвольте, я вас лучше провожу, – он делает еще одну затяжку, подбрасывает сигарету и сжигает ее в воздухе одним коротким заклятием.
«Да, театрально, но знали бы вы, мисс, сколько черновиков я угробил на этот фокус».
Он предлагает Беллатрикс руку, и пользуясь случаем изучает объект внимания своего сына чуть более внимательно. Она, безусловно, красива. Пусть и не слишком умеет пользоваться этим и подчеркивать свои внешние данные в отличии от младшей сестры, что еще затмит большинство красавиц, когда подрастет. Но то типаж принцессы, а этот совсем другой. В ее чертах есть что-то не правильное, и притягивающее. Что-то даже завораживающее. Во всяком случае, она совсем не похожа на то, что иногда Рикард представлял себе в кошмарах в качестве идеальной женщины для сына. В ее лице совсем нет математической правильности индуистского божества: как известно в локопал были определенные каноны красоты – такой-то длины лицо, такое-то расстояние между глазами, и от глаз до ушей и так далее... Ужас одинаковых кукол.
Но Беллатрикс не похожа на уравнение. Напротив, в ней даже слишком много не правильности, и Рикард успокоено выдыхает. Он боялся, что сын найдет такую же не живую, социально-идеальную куклу, он надеялся, что найдет ему вторую Лавинию, но тот выбрал сам. И выбрал хорошо. Наверное.
– Пройдемся немного, – коротких жест рукой, и кажется что следуя движению этих пальцев раздвинулись несколько кустов, открывая ранее невидимую дорожку. Так оно в целом и есть. Место, где поколения его предков занимались тем, что вызвало бы пристальный интерес аврората защищено дополнительным спектром чар, и не будучи Лестрейджем – или Милордом Лестрейнджа – туда без сопровождения не войдешь.
Растения смыкают плотную стену за их спиной, и если кто-то рискнет продраться между ними или попытаться обойти, то попадет совсем в другую часть сада, чем они сейчас. Дорожка между зарослей кустарника, так и норовящего зацепить колючкой плотную ткань камзола или легкую платья, порвать кружева, заканчивается узкой каменной лестницей в зев земли.
– Прошу, мисс Блек, – он отпускает ее руку, – Вам вперед, вперед и еще раз вперед. Никуда не сворачивайте, иначе… я вас, конечно, потом найду, но платье будет испорчено, а матушка – очень зла... Ваш при... простите, мой сын ждет вас в конце пути.
Рикард усмехается и добавиляет:
– Если не испугаетесь, конечно.
В отличие от Циссы, что способна поддерживать светский разговор часами даже в своём юном возрасте, Белла при необходимости такой разговор вести отчаянно чувствует себя не в своей тарелке. Она может в запале обсуждать основы боевой магии или защиты, может увлеченно спорить о том, что интересно ей, но говорить о погоде или справляться из вежливости о чужом самочувствии сто раз за один вечер... увольте.
Впрочем, о Рудольфе она спрашивает совершенно искренне и с трудом сдерживает вздох облегчения, когда оказывается, что он просто заработался. Не ей переживать о его самочувствии, но все же...
- Не стоит беспокойства, милорд, - Белла снова изображает намек на реверанс, показывая, что уж хозяин дома ни в коем случае не мог ее смутить и напугать. Но в том, что он все видел, Белла уже уверена. Но мужчина не выражает гнева и не выражает какого-то явного неодобрения, наоборот, он даже соглашается ответить на ее вопрос.
- Благодарю, милорд, - отзывается она, стараясь виртуозно, как матушка, вплести в эти слова все то же "Не стоит беспокойства". И с искренним восторгом смотрит на то, как мужчина сбивает заклинанием подброшенный окурок. Это очень театральный жест, здесь не поспоришь, но ее привлекло не изящество, ее привлекло совсем другое. Заклинание, попавшее точно в цель - в цель маленькую, находящуюся в движении. И это было заклинание, которое не направлено на конкретный предмет, оно просто... испепеляло. Точно, прицельно и аккуратно.
Беллатрикс гасит восторг и интерес в глазах усилием воли: это совершенно неприлично. Но она не перестает думать, что тоже должна, просто обязана научится так. Может, тоже тренироваться на сигаретах? Общий импульс должен быть не сложнее метания ножей, с меткостью у нее неплохо, но она ещё не пробовала отрабатывать движущиеся мишени так серьезно...
Тем не менее, не имея возможности отказаться (и не имея желания, если быть честной перед самой собой), она вкладывает свою, затянутую в шелк, руку в ладонь Лестрейнджа-старшего. Руки у нее не такие, как у Циссы - та ранилась разве что за вышивкой или случайно порезавшись страницей книги. Пальцы Беллы же уже шероховаты там, где загрубела кожа от контакта с гитарными струнами.
У нее очень много вопросов о том, куда именно ведёт ее мужчина, но Белла не видит причин не доверять отцу своего... друга. В конце концов, она знает, что Рудольф много работает. Пусть она не слишком знает, над чем именно, но она достаточно хорошо знает Руди, чтобы знать, как сосредоточен он бывает в работе и как трудно ему бывает оторваться от чего-то действительно важного. А потому, совершенно не стесненная, идёт следом за Лестрейнджем.
Конечно, это не самая очевидная дорожка, в самые дебри и Белла склонна начать подозревать хозяина в дурном чувстве юмора - не иначе, он хочет завести ее в эти самые дебри. Может быть, сказки о львах, что бродят в здешнем саду, не такие уж и сказки?
Но она никогда не отказывалась от вызова и уж точно не хочет показать страха сейчас.
- Я не испугаюсь, милорд. Благодарю.
Она снова приседает в реверансе и идёт вперёд, стараясь и правда не порвать платье острыми колючками. Слишком широкую юбку приходится подбирать, но до тех пор, пока Белла считает, что она может быть видна Лестрейнджу, она не останавливается, продолжая идти с идеально прямой спиной. Но едва она пропадает из поля его зрения, как моментально останавливается и подбирает юбки, совершенно неприлично (с точки зрения матери) задирая подол до середины голени и разувается, подбирая туфельки в ту же руку, что и подол. Она ступает стопами в тончайшей паутинке чулков на дорожку - на каблуках здесь можно и ногу подвернуть или сломать, а чулки... чулки она уже умеет чинить магией в совершенстве.
Дальше Белла идёт куда быстрее и увереннее, до самого зева в земле, осторожно спускаясь по лестнице и крепко сжимая в другой руке волшебную палочку.
Она останавливается у самой двери, посмотрев на туфли, но потом, решив не обуваться, ставит их на последнюю ступеньку, рукой оглаживая чуть примятый подол и, все так же сжимая в пальцах волшебную палочку. И только после этого решительно толкает дверь, стараясь не шуметь.
Белла видит Рудольфа со спины - мягкие пряди волос, плечи, скальпель в руке... И тело, что лежит перед ним.
Всего пару мгновений она любуется - в свете свечей Лестрейндж-младший невероятно красив, а потом, бесшумно ступая по полу почти что босыми ступнями, подходит ближе. Она знает, что он рисует - порезы вспухают кровавым бисером под движениями лезвия и Белла, не медля ни секунды, кладет свою руку поверх руки Рудольфа. И продолжает начатую им руну.
Отредактировано Bellatrix Lestrange (2017-06-06 22:16:15)
Рудольф не привык сомневаться в своих решениях и рефлексировать. Он наследник одной из двадцати восьми священных британских семей. Не нужно раскладывать нумерологический прогноз на этот статус, чтобы понимать, что он будет значить в его жизни. В его правах – таких ограниченных, в его обязанностях – таких всепоглощающих. У Рудольфа нет возражений: он не мыслит себя вне своего статуса, не может себе представить себя без него. Не знает, кем был бы – да и не пытается узнать.
Ему легко так жить – он как рыба в воде в правилах и условностях света, он мог бы даже указывать отцу, где тот не прав, где ошибается, но наследнику не пристало быть столь не почтительным. Тем более, он пока не обладает опытом отца, и даже то, что кажется не правильным, может оказаться просто более сложным. Потому Лестрейндж спрашивает, если чего-то не понимает. И всегда помнит: «Вы сжульничали, отец...» «Я – слизеринец, это в нашей натуре».
И раскладывая на полу рисунок без белых цветов, листьев и стеблей каллы, он собирается – сжульничать.
Говорят, боги обратили в первый цветок каллы девушку, желавшую избежать нежелательного брака.
Рудольфус не особенно верит легендам, тем более – о богах. А о появлении цветов их так много.
Говорят, однажды смертный влюбился в богиню, и верховное божество скрыло ее от его глаз, не позволив им видеть друг друга, но ощущая ее присутствие, поблизости влюбленный принес ей дары – цветочную мантию именно из тих цветов. И тогда ее отец сжалился над ними и вернул им возможность и видеть друг друга, и благословил на брак. Неравный во всех смыслах.
Рудольфу повезло больше. Он просто еще не знает, кто из трех сестер предназначен ему родительской волей, но его не волнует, он намерен провести ритуал, который сам составил, сам собрал. Ничего страшного – просто чуть повернуть вектор чужого решения в сторону, которая ему нужна. К девушке, что украла его первый поцелуй в выручай-комнате.
Принципы вуду в сочетании с парой момент из кельтской практики. Возможно, у него ничего не выйдет – но и роковых последствий не будет. А с ритуалами – особенно новыми – в этой области надо быть очень осторожным.
Отец будет занят гостями, как и матушка, и его никто не будет отвлекать – это хорошо. Жаль только, что приедут лишь Орион Блек с женой и детьми, он бы хотел увидеть Беллатрикс.
Пока же, Рудольф начинает ритуал, сжигая несколько ее длинных – заранее собранных и сохраненных для такого случая – волос, и рассыпая пепел в чашечки цветов на ключевых точках рисунка. Он не рискует вводит в ритуал символы Самди, хотя тот бы в раз его усилил, но мог бы и забрать что-то... чем Лестрейндж предпочел бы не делиться. Суббота – как лоа – тот еще шутник.
Белые цветы лучами расходятся от алтаря, не замыкая рисунка. Другое дело кожа жертвы, он закончил выводить сложный рисунок из сплетенных рун – уруз, райдо, вуньо, гебо, тейваз, отал, эваз – на спине, осторожно перевернул, и начал набрасывать аналог уже на груди и животе. Он слишком сосредоточен, чтобы замечать хоть что-то вокруг. Но не вздрагивает, когда чужая тонкая ладонь ложится на его руку.
Чуть поворачивает голову, чуть скашивает взгляд – и сперва думает, что это видение, сигнал того, что все пройдет удачно. Ведь Беллы здесь не может быть... Рудольф не позволяет себе отвлечься, вдыхая запах ее волос. Он как раз выводил гебо – и это хороший знак, что она помогает ему ее закончить. Все остальное пока не важно. Главное завершить ритуал.
И Рудольф делает шаг назад, обнимает свободной рукой ее за талию, не слишком заботясь – видение ли она магии или настоящая – привлекает к себе, не прекращая рисунка. Видеть ее в красном платье не привычно. Но – это же математика – она должна быть в алом. Это хорошо для ритуала. Только вот волосы... в их идеальной укладке есть неправильность.
Рудольф отвлекает ровно на одно мгновение – он может себе это позволить, он уже достаточно четко обозначил уруз, чтобы Беллатрикс ее закончила – коротко оглаядывает прическу и одним движением – зубами – выдергивает основную шпильку. Прическа рассыпается волной кудрей и заколок не сразу, но Лестрейндж уже не обращает на это внимание.
Рисунок закончен. И он молча разворачивает ладонь, предлагая ей взять нож за рукоять, касаясь губами уха. Он пока не знает, откуда Белла взялась – но уже уверен – это настоящая девочка, а не видение. Вероятно, отец опять сжульничал и все-таки позвал всех Блеков. Что же... Рудольф это ему припомнит. Позже.
Пока он обхватывает пальцы Блек, сомкнувшиеся на рукояти, и начинает читать заклинание. Ритуал должен быть завершен. Все остальное – позже.
Руны - это не то, что Белле нравится. Она, к сожалению, а может быть, что и к радости - ужасный теоретик, но хороший практик. Ее не раз ругали за то, что она делает быстрее, чем думает, за то, что неусидчива, за то, что всегда рвется в бой, не желая ничего оставлять на потом. Неправильно говорить, что Беллатрикс излишне неосмотрительна или поверхностна - то, что ей интересно, то, что привлекло ее внимание, она будет изучать не хуже, чем вот обычно изучает Рудольф - со всех сторон, со всем доступным вниманием. Но привлекает ее обычно именно практика и вот в ней Белла действительно может до бесконечности разбираться, пробовать, делать. Ей чужда привычка корпеть над книгами, перенося строки себе в память, едва дочитав она стремится опробовать, прочувствовать магию на практике. Потому руны для нее, увы, все же слишком спокойны, чтобы Белла могла с полной самоотдачей ими заниматься. Нумерология, руны, это все то, что увлекает Рудольфа и она разве что может следить за ним, невольно запоминая или слушая объяснения - с объяснениями ее "снулой рыбы" любая тягомотина становится лучше, хотя, казалось бы, Руди и сам ужасно нуден порой.
Тем не менее, Беллатрикс знает, что значит руна Гебо. Еще Беллатрикс знает, что ни за что, никогда не должна вмешиваться в чужой ритуал, иначе последствия могут быть самыми ужасающими. Она знает это и сперва хочет остаться у двери, а не ступать ногами дальше по холодному полу, не отвлекать Рудольфа от его работы. Возможно, даже остановиться, уйти назад, прикрыть дверь, дождаться, пока он закончит.
Но она смотрит, какие именно руны он выводит. Смотрит и на цветы. Белла плоха в ритуалистике, поэтому едва ли может сообразить, чем именно Рудольф сейчас занят, но зато она в один момент понимает самое главное. Она не должна стоять у двери.
Может быть, это хваленая женская интуиция, о которой всегда говорила мама. Может быть, это что-то еще. Белла медлит, еще с мгновение не решаясь подойти ближе, а потом неожиданно остро чувствует - она должна. Она должна подойти, коснуться его и должна не потому что она дура, которая не умеет вести себя, когда другие люди занимаются серьезными ритуалам, а потому что... потому что это правильно. Она чувствует, что должна.
И накрывает его руку своей, ведя вторую полосу руны по чужой коже и едва ли Беллу сейчас волнует, что это кожа живого человека. В ее голове сейчас немного дурно и туманно, немного нечем дышать (может, из-за корсета?) и она больше не чувствует холода пола почти босыми стопами.
Потому что все получается правильно и Белла ни мгновение не противится тому, чтобы Рудольф притянул ее ближе, хотя из-за платья и туго стянутого корсета недостаточно хорошо чувствует тепло его руки.
Она выводит следующую руну, медленно, несколько неумело управляясь с лезвием в чужих пальцах - в конце концов, она обычно ими целиться, а не режет, но все равно выходит достаточно ровно. Волосы рассыпаются по плечам тяжелой густой волной, нарушая тишину их дыхания звенят по полу шпильки, но Белла не обращает на них внимания. Она осторожно забирает скальпель из руки Рудольфа, сжимая пальцами теплую после его прикосновения рукоять, вздрагивает едва-едва от того, как его губы касаются ее уха. И, чувствуя руку Рудольфа на своей, позволяет ему вести, прижавшись щекой к его плечу и вдыхая запах.
Они не сказали друг другу ни слова. Но слова здесь и не нужны.
Притяжение тел, сопряжение сфер,
Я достала до дна - ты воскрес и взлетел,
Всё как ты и хотел.
Ну признайся - хотел!
Обычно Рудольф с некоторым пренебрежением относится к таким вещам, как этот ритуал, чем-то похожий на зелье Феликс Фелициус, только с куда более продолжительным и узко-направленным действием. Ритуал повернет течение мироздания таким образом, что ни у кого не останется иного выбора, чем соединить его и желанную им женщину узами «и будут двое – одна плоть.»
Мучительно трудно было выбрать Лоа, которого он будет призывать в этом ритуале. Своим покровителем Рудольф всегда считал Дамбаллу и чаще всего к нему обращался, но сейчас Великий Змей не имел отношения к происходящему. Ошун напрашивалась, но в конечном счете Рудольф решил, что не стоит… И сосредоточился только на Легбе. На верховном.
И нажимает на руку Беллы, вонзая нож глубоко, и выводя сложный символ Верхновного Лоа.
Он читает на распев заклинание, и обычно сухой бесстрастный голос, наполнен бархатной выразительностью песни – все заклятия вуду – такие.
Рудольф закрывает глаза – ему не нужно видеть, нож заканчивают рисунок, и жертва умирает, обдавая их с Беллатрикс руки кровью с последним вздохом.
Он не видит – но знает, что белые лепестки свадебных цветов краснеют, пол вздрагивает, и по комнате проносится ветер, перекладывая их из прямых, расходящихся линий в сложный Веве Легбы. Смешивая снова, и разбрасывая концентрической спиралью с жертвой в центре.
Голова Беллатрикс прижимается к его груди у руки, Рудольф разжимает ее пальцы на рукояти ножа, застывшего там, где рисунок был закончен – с левой стороны груди.
Магия переполняет его и ведет за собой, Рудольфус делает шаг назад, тянет завязки корсета, и они сами собой распускаются под его пальцами.
И, когда Беллатрикс разворачивается и смотрит на него снизу вверх, Лестрейдж подхватывает ее на руки и крепко целует, прокусывает до крови ее губы, усаживая его на каменный ритуальный стол, рядом с окровавленным телом.
Он прекрасно осознает что делает, но не сопротивляется ведущему его ритуалу. Так нужно.
У нее молочно-белая кожа, по которой танцуют тени и отблески мерцающих огней свечи. Огоньки то гаснут, то вспыхивают снова. Пальцы Рудольфа скользят по обнаженной спине. Он и не думал, что другой человек может быть настолько обжигающе горячим.
И в первые разрывает молчание и тишину единственным возможным звуком – ее именем.
О том, что происходит за дверями супружеской спальни, никто не рассказывает вслух - это крайне неприлично. Впрочем, Белла знает по обрывкам разговоров знающих, что именно и как, и, признаться, она всегда считала все это каторгой. Ну что хорошего может быть в занятии, которое приводит к рождению детей? Мать рассказывала, что сама Белла родилась с трудом - все упиралась и не хотела выходить в этот мир. Сестры, конечно, родились легче, но даже так - что хорошего в деторождении? А в зачатии?
Сама Белла думает, что у нее никогда не будет детей. И замуж она не выйдет. Сбежит из-под венца куда-нибудь, только не будет выходить за муж за какого-нибудь лорда и становиться настоящей леди, рожать детей и хранить очаг.
Впрочем, сейчас это не важно.
Белле уже пятнадцать, ей не положено ничего такого знать, но она знает, что это все больно, неприятно и мучительно. Только вот...
Пальцы Рудольфа расшнуровывают тугой корсет и он сползает с нее, позволяя наконец-то вдохнуть полной грудью, сразу же распахивается любовно устроенное матерью декольте, где на подъёме туго затянутой груди тревожно блестели фамильные рубины в украшениях гоблинской работы. И Белла поворачивается к Рудольфу, бросает взгляд в глаза, снизу вверх, чтобы приподняться на носки, вжаться пальцами в холодный камень пола...
Руди ловит ее на середине движения, подхватывая на руки и губы их наконец-то встречаются.
Это так не похоже на тот первый, неуклюжий поцелуй в Выручай-Комнате. Это не похоже ни на что. Ни на что, что она хоть раз чувствовала в своей жизни.
Платье ползет под его пальцами следом за корсетом, обнажая спину, рукава сползают с плеч, мешаясь и, прежде чем обвить руками шею Лестрейнджа, Беллатрикс торопливо стряхивает ткань с рук, подаваясь вперед.
На столе достаточно удобно и едва ли сейчас ее смущает мертвое тело рядом. Точно так же, как не смущает и то, что высвободив руки из рукавов, она осталась в одной тонкой сорочке - сквозь шелк видно округлую грудь, напряжённую то ли от холода, то ли от чего-то ещё.
Ее не смущает больше ничего.
Белла подаётся вперёд, интуитивно желая обхватить коленями чужие бедра, но ей мешает платье и подъюбник, потому сейчас она просто прогибается под его руками, скользящими по ее лопаткам. Запускает пальцы в волосы Рудольфа, тянет, заставляя откинуть голову и целует линию челюсти, потом снова - губы, почти наощупь, губами и языком чувствуя на его устах своё имя.
Она дождется того, кто сможет все поменять.
Ведь он мудрее змеи, и простодушней, чем голубь. (с)
Разумеется, ему прекрасно известно как делают детей. Более того, он уже пробовал. Эти нелепые теледвижения. Один из папиных друзей постарался просветить чужого наследника в этой области и сводил к заведение для дам весьма свободных нравов. Рудольф нашел это омерзительным, грязным и скучным.
Но то, что происходит сейчас не имеет ничего общего с тем. Он даже не вспоминает о посещении.
Его не смущает даже то, что здесь – в одной комнате с ними есть что-то (а может и кто-то) еще – что-то вползающее под кожу Лестрейнджа, наполняющего его вены тягучей, лавой желания. Что-то, что ведет его за собой, подсказывая, как лучше.
Пальцы Рудольфа не путаются в завязках, он не тороплив и не неловок, но быстр, его движения отточены, и в них нет ничего лишнего.
Он отрывается от губ Беллы, что бы наклониться, стянуть платье с ее бедер и ног, на пол, где среди белых цветов, оно выглядит кровавой грудой.
Свет мерцает на полупрозрачной как тонкий лед ткани сорочки, и Рудольф целует маленькую ступню, скользит ладонями по ногам выше, белое кружево собирается морской пеной на его запястьях, уже не пряча тонких ног юной девушки.
Когда он в следующий раз целует ее, руки уже добрались до бедер.
Она пахнет терпко и свежо, словно талая вода весной, и эти белые цветы.
И Рудольф все еще чувствующий, как между лопаток впивается чужой взгляд, прижимает Беллу к себе, словно пытаясь скрыть ее от взгляда незримого лоа. Ей он ни с кем не готов делится.
Маленькая грудь ложится в ладонь так, словно создана для нее, второй рукой Лестрейндж стягивает белье, выпачкивая и его и сорочку в крови, которой еще так много на алтаре.
Он не сомневается, что Белла прекрасно понимает правила игры, во всяком случае она притягивает его к себе, обхватывает ногами, позволяет ему все.
Даже оказаться внутри, не взирая на любое сопротивление.
И только когда Рудольф входит, то, что он чувствовал – «папа Легба» - наконец, оставляет их один на один друг с другом. Дальше они разберутся без чужой помощи.
Все происходит правильно. Белла даже не думает иначе, даже мысли такой не допускает - все правильно и нет разницы, что она сейчас, молодая незамужняя девушка, наедине со взрослым... интересно, когда это ее "снулая рыба" успела стать мужчиной? Нет разницы, что ей пятнадцать, что он старше, что по всем правилам ей не положено оставаться с ним наедине и уж точно не положено оставаться наедине и самой позволять высвободить себя из платья. Что ей совершенно точно не положено скользить губами по его челюсти, к горлу, чувствуя, как бьется пульс, не положено смотреть на него снизу вверх глазами сияющими, словно звезды или бриллианты. Не положено, не положено, не положено...
От таких отношений случаются дети, это Белла знает. От таких, как сейчас - случаются не дети, а бастарды, это она знает тоже. Но что-то, может быть, кровь, разлитая по алтарю, может быть, цветы или пальцы Рудольфа, что-то подталкивает ее, разом лишая любого страха.
Плевать, что скажет мама, что скажет отец, если узнают, плевать, что скажет кто угодно, потому что здесь, сейчас, пальцы Рудольфа, вплавляющиеся в ее кожу, это правильно, это то, что должно происходить и неважно, что будет происходить позже - сейчас они должны...
Она приподнимается, ловко изгибаясь, чтобы Рудольфу удалось (ткань едва слышно трещит) стянуть с нее неудобное платье. Платье оседает на полу, а поцелуи Рудольфа жгут даже через тонкую ткань - Белла следит за ним неотрывно, словно намертво прицепленная взглядом. Пальцы его скользят выше, выше и единственное правильное, что она может сделать в ответ на это движение - выгнуться навстречу, подставиться под ласку и поцеловать, снова, запуская пальцы в волосы, чтобы удержать хоть на миг.
Наверное, в помещении холодно, во всяком случае, холодный воздух щиплет ее до мурашек, когда Рудольф чуть отстраняется, чтобы стянуть с нее сорочку, когда она сама приподнимается, помогая ему со всем остальным. Но достаточно пары прикосновений его ладони к ее обнаженной груди, чтобы холод стал не важен - мгновение и она покрывается мурашками уже не от него, а от этой ласки, почти сразу, по-кошачьи, притираясь грудью и острым соском к его ладони.
Все идет правильно. Все не может идти иначе.
Это больно - но ей сейчас, честно говоря, плевать на боль. Беллатрикс только подается навстречу этому первому движению, не давая себе отступить, намеренно преодолевая собственное же сопротивление, до тех пор, пока боль не приходит острой, болезненной вспышкой и не рассеивается.
- Рудольф...
Она выдыхает его имя куда-то туда, где бьется пульс на его горле, сплетая ноги у него за спиной и прижимаясь ближе, снова запуская руку в волосы, чтобы притянуть, чтобы поцеловать в губы - голодно, настойчиво, неумело, но жарко.
Так правильно. Так должно быть.
Белла позволяет ему все, смотрит снизу вверх, огромными сверкающими глазами, привлекает тонкими ногами ближе, глубже, теснее. Прижаться, сплестись в едином движении, словно одно существо. Рудольф вдруг ясно понимает истинный смысл всех древних брачных клятв – они думают, это метафора «и будут двое – одна плоть». Они ничего не понимают.
Он сперва позволяет поцеловать себя, а потом легко и быстро перехватывает инициативу в поцелуе, жадно впивается в чужие губы. Рудольф движется бездумно, позволяя своему телу самому разбираться как лучше, как правильнее. Только бы ближе, жарче. Только бы ее пальцы впивались в плечи, маленькие ногти раздирали в кровь спину.
Сейчас – когда все уже произошло, когда ритуал завершен, дошел до своей логичной точки, и распался, когда они наконец одни, Лестрейндж подхватывает ее на руки, поднимая со стола. Беллатрикс совсем легкая – маленькая, тонкая птичка. Он замирает глубоко внутри – нежно и горячо – и заклятием смахивает труп на пол, потом уберет. И сам садится на алтарь, удерживая ее на себе, так что бы ей было удобней.
Рудольф покрывает поцелуями шею и плечи девушки – маленькой женщины, его женщины – наклоняется ниже, проходя губами по маленькой груди, чуть прикусывая сосок и накрывая его ртом.
Он все еще совсем не думает, когда отрывается и впивается в ее губы своими. Мир для него всегда был выцветшим, серым и правильно выверенным. Рядом с ней он обретает краски и теряет выверенную математическую правильность. Только это не пугает и не злит, завораживает, привлекает, заставляя желать всегда быть рядом с ней.
– Я… люблю тебя… Беллатрикс Блек... – выдыхает он двигаясь резче и грубее, и впервые понимая, что на самом деле люди подразумевают под этими словами.
Спроси ее кто, чем именно был в ее жизни Рудольф Лестрейндж и она не нашлась бы с ответом. "Снулая рыба", зануда со старших курсов, холодный, словно льдинка в бокале материного мартини. Самовлюбленный, ставящий себя на недосягаемый пъедестал наследник дома Лестрейнджей - таким его считали в школе многие. Таким его считала и она, издали, когда слушала щебет Нарциссы о том, что он наследник благороднейших кровей и просто потрясающая партия для любой здравомыслящей девушки.
Он был не таким и Белла как никто другой об этом знала. Он не был занудным, он был увлекающимса и увлеченным, погруженным в свое дело. Он не был холодным, но был сдержанным и спокойным, обстоятельным, вдумчивым и уверенным.
Она не хотела за него замуж, хотя знала, что этого хотят многие девушки ее возраста и девушки постарше, знала, что это предел мечтаний любой чистокровной девицы. Только не ее.
Никогда не мечтала о том, что будет стоять рядом с ним в свадебном платье и давать древнейшие магические клятвы. Честно говоря, она вообще об этом не думала - женитьба была весьма эфемерным, далеким событием и Беллатрикс была уверена, что сбежит из-под венца или вовсе откажется заранее выходить замуж. Зачем ей все это? Она не просила этого "долга крови" и совершенно не собиралась выплачивать то, на что не соглашалась.
В конце концов, замуж выходят за скучных лощеных аристократов (прости, папа, прости, дядя Орион), которые с годами становятся либо невротиками (спасибо, мама), либо тихими философами, как отец. Бывали и другие варианты, но, кажется, в семье Блэк иных не водилось, а что до других семей... Белла не могла судить, но хорошую вещь же браком не назовут?
Меньше всего Руди походил на того, кто мог бы стать мужем - скучным, лощеным, изредка клюющим жену в щечку и уходящим обратно по своим делам.
Зато он был другом и другом замечательным, разом заменившим ей в школе почти всех остальных, во всяком случае, девочек, с которыми она водилась крайне неохотно. Был еще Ивэн, чудный Ивэн, в которого она даже пыталась быть влюблена курсе на третьем, но тот тоже не походил на роль лощеного аристократа-мужа, так что ничего с этой влюбленностью не вышло и они снова вернулись к прежним каверзам и развлечениям. Рудо был другом, а то, что происходило сейчас... Что ж, оно просто происходило и не требовало никакого особого внимания.
Как бы то ни было, сейчас это было не важно. Важно было только то, как Рудольф прижимал ее к себе, как двигался в ней, как она чувствовала под пальцами его кожу, горячую и мягкую.
Потом она оказывается сверху и любые ассоциации разом покидают голову. Белла никогда не думала, насколько это может быть хорошо - так хорошо. Выполнение супружеского долга всегда казалось ей чем-то неприятным, сродни выдавливанию гноя из тех смешных растений, что им показывали на гербологии. И уж точно это все решительно расходилось с тем, как это описывалось в книге по этикету семейной жизни, которую мать заставила ее вызубрить в ответ на очередную вспышку дочернего непослушания.
Все это не важно. Не важен труп рядом. Не важна кровь, не важен алтарь, не важно ничего - кроме Рудольфа рядом с ней, внутри нее. Не важно ничего до тех пор, пока она двигается навстречу ему, пока путается пальцами в его волосах, пока впивается ногтями в его плечи, притягивая ближе, пока выгибается сильнее, подставляя грудь навстречу его губам и запрокидывая голову так, что буйство распущенных волос рассыпается по спине.
Она не отвечает на слова Рудольфа потому, что она его не любит. Любовь это то, что неизменно добавляют еще одним составным элементом в котел брака и слова эти вовсе не имеют смысла. Она не любит Рудольфа Лестрейнджа, потому что как вообще можно смешивать три этих дурацких слова из арсенала миленьких девочек с тем, что происходит на самом деле? Всю эту розовую пошлость любовных романов в дурацких обложках про ведьм в розовых мантиях и благородных принцев и прочую ерунду.
Она не любит Рудольфа Лестрейнджа и никогда, она обещает, не будет его любить, потому что то, то между ними, сейчас и здесь, много больше, чем эти дурацкие слова, много больше, чем любая друга девичья глупость.
Она хочет стоять с ним спина к спине, всегда, всю жизнь, но это же совершенно, совершенно другое, правда?
Беллатрикс тянется и целует Рудольфа в губы, настойчиво и жадно, сильнее сжимая пальцами его плечи. И от последнего настойчивого, сильного движения собственных бедер она улыбается, чувствуя, как перед глазами рассыпаются звезды.
Рудольф даже не потрудившись изобразить на лице задумчивость ответит вам на вопрос на какой странице книги он что-либо прочел, на какой полке эта книга стоит и в каком по счету стеллаже и ряду, что домашней библиотеки, что Хогварсткой. И выдернет ее из ряда других, даже не повернув головы на память. Укажите ему сколько листов надо прорезать скальпелем из стопки свыше пары сотен, и он одним точным взмахом остро отточенного ножа прорежет все листы ровно до нужного.*
Но чувство нельзя взвесить, нельзя измерить и нельзя точно описать. Потому здесь он как рыба, выброшенная на берег, не знает куда сделать следующий шаг.
Ему не нужно знать.
Белла заставляет его совершать глупости, даже не пытаясь сделать это намерено. Просто одним фактом своего существования. А он еще очень хорошо помнит один из уроков отца: «Даже слизеринцы дуреют от любви». Значит это она и есть. Остальное не важно.
Ему хотелось бы повесить на чувство бирочку, поставить на полочку в череде понятий внутри его головы, но не выходит. И именно поэтому он не может отказаться от Беллы.
Просто она – его, а он – ее. И без нее все блекнет и теряет смысл. Все становится серым и неподвижным в многоуровневом сложном уравнении, все коды и ключи к решению которого он знает.
Рудольф сильно толкает между ее ног еще один раз, плотнее прижимая к себе, жадно отвечая на ее поцелуй, и на этот раз все заканчивается.
Он замирает, тяжело дыша, прижимая ее к себе, почти машинально запуская руки в длинные волосы, кудрявой волной устилающие ее спину и плечи.
Прижимается губами к шее, чувствуя как его сердце постепенно возвращается из бешенного ритма в привычный спокойный стук. И только потом понимает, что теперь, действительно, никому уже у него ее не забрать. Странно что это раньше не пришло ему в голову – простое, наипростейшее решение его проблемы.
Рудольф улыбается, поднимая уголок губ, и целует ее в висок. Говорить пока больше ничего не нужно, да он и не хочет. Если бы было возможно остановить это мгновение… Хотя нет, впереди еще столько других – и он хочет разделить с Беллатрикс каждое из них.
* Да хирурга уровня «бог» это вполне реально, было несколько зафиксированных примеров. А у Рудольфа глазомер от бога
В разной степени паршивости любовных романах (Белла листала их украдкой и нашла неимоверно скучными) описывается, что все... вот это должно оканчиваться какими-то там звёздами в глазах и чувством глубоко удовлетворения. В других книгах написано, что женщина вообще не должна получать никакого удовольствия и вот это-то Беллатрикс кажется нечестным - ну как так, мучайся и рожай наследников, безо всякого удовольствия. Нечестно. Хотя она вообще весьма смутно до этого момента представляла, как это самое удовольствие от секса должно выглядеть и что же с ним делать дальше
Ничего.
Ничего, - это она понимает, когда Рудольф двигается ей навстречу последний раз. Ничего не надо делать.
Просто ей хорошо, так хорошо, что мышцы наливаются сладкой истомой, как после тренировки, что кожа становится чувствительной.
Ей совершенно не хочется отстраняться и Белла не отстраняется. Наоборот, лежит у Рудольфа на груди, переводя дыхание, слушая, как бьётся его сердце и рассеянно поглаживая пальцами кожу.
Они лежат так довольно долго, его тёплые руки обнимают ее, не давая замёрзнуть и изредка она приподнимает голову, чтобы коротко коснуться губами его подбородка.
А потом берет Рудо за руку и, чуть сведя брови, ведёт пальцами по угольно черной метке на его руке. Череп и змея. Она знает, что есть человек, которому Рудольф... обязан, привязан? Что это друг его отца. Политик и сильный волшебник. Руди мало о нем рассказывал, совсем ничего, но по обрывкам разговоров она уже понимала - и была восхищена.
- Это знак, да? - Она осторожно трогает пальцами, словно боится причинить боль.
Рудольф лениво ее обнимает, и не важно, что каменный стол не удобен. Он почти не замечает этого неудобства, мягко перебирая густые темные волосы, и ловит ее губы, когда они касаются подбородка своими. Это странная ленивая нега, он смакует ее словно хорошее вино, думая, что совсем не хочет анализировать произошедшее, происходящее и сам этот миг. Анализ убьет его очарование. А Лестрейнджа так мало что завораживает в жизни.
«Чувственность значит… Это называется так?»
Пальцы Беллатрикс скользят по обнаженной коже предплечья. И звучит ее вопрос.
Рудольф чуть скашивает глаза вниз, поглаживает ладонью по ее спине.
- Знак, - спокойно соглашается он, - Напоминает что-то? – чуть приподнимает брови и мягко улыбается.
Подсказка очень простая, и кроется в самом символе: в змее выбирающейся изо рта оскалившегося черепа. Словно язык.
Змееуст. Парселтанг. Слизерин. И его Наследник.
Рудольфу хочется рассказать ей все, но пока он не имеет на это права, хотя и не хочет, чтобы у него были тайны от Белл. И их не будет. Отец позволит. И главное: крестный позволит.
Лестрейндж садится, притягивая ее ближе к себе.
- Догадываешься? – едва слышно: разглядывая ее новую – обнаженную, маленькую женщину. Его будущую жену: Рудольф уже все решил. И в этом решение только одно явление способно ему помешать. Но нумерологический пасьянс в голове говорит ясно: смерть не должна успеть им помешать, и разлучить их в ближайшие пять лет. Дальше прогнозы слишком не точны.
Проведенный ритуал населяет его самоуверенностью. Пожалуй, чрез мерной.
Говорят, татуировки это неприлично, пошло и безвкусно. Но Беллатрикс не считает знак на чужой руке татуировкой, скорее это... метка. Знак отличия. Она ведёт пальцами по угольным линиям, словно пытаясь почувствовать наощупь и ей кажется, что та даже немного проступает на коже, словно рубцы... Но это, конечно, иллюзия.
- Это знак того человека? Друга твоего отца?
Белла покусывает губу. Она умная девочка, которая умеет сделать вид, что ее здесь нет, она умная девочка и знает, где в кабинете отца есть щелка, через которую можно погреть уши.
Она знает, какой резонанс производит этот человек. Знает она и о том, что он крёстный Рудольфа - это, кажется, мало кто одобряет и Белла не понимает, почему. Любой бы хотел такого, разве не так?
Она снова ведёт пальцами по тонкой коже, потом склоняется и прикасается губами, словно думая, что это прикосновение чем-то будет отличаться от всех предыдущих.
Она не очень интересуется политикой, но сейчас впервые думает, что, пожалуй, даже поддержала бы этого человека, если бы имела право голоса.
Может быть.
Беллатрикс зябко ежится и садится, неожиданно остро чувствуя свою наготу: светлые щеки трогает румянец и она прикрывается ладонями.
Рудольф обычно не любит просто лежать и ничего не делать, даже когда матушка – которую он любил – обнимала его, и они стояли так несколько мгновений, на второе ему уже становилось скучно. Во всем должен быть смысл, что-то должно происходить. Терять время? Увольте, это не для него.
Но сейчас время течет незаметно, и он готов остановить это мгновение, лениво поглаживая Беллу, согревая ее безыскусными движениями пальцев, по расслабленным мышцам. Вплетаясь пальцами в волосы.
Но вопрос словно пробуждает его от томительного сна. И Лестрейндж вздыхает, и смотрит на нее, уже более осмысленно. Он не знает, имеет ли он право говорить о том, что значит его метка. Но меньше всего ему хочется иметь от нее тайны. Тем более, что он уже говорил о ее таланте с отцом, хотя тот и отреагировал несколько рассеяно, не слишком заинтересовавшись нынешней школьницей.
- Да, это его знак, - спокойно соглашается Рудольф, - Я хотел бы вас познакомить, Белла.
Только сейчас он окончательно понимает две вещи: это действительно она (и хороший вопрос: как она здесь оказалась?) и как честный человек он обязан сделать то, что в любом случае собирается сделать.
Беллатрикс тоже проснувшись, смущенно прикрывается руками. Но Лестрейндж не собирается отворачиваться. Напротив он берет ее лицо в ладони и крепко целует.
- Нам следует поторопится, верно? Пока никто не заметил, что тебя нет? – в его голосе отчетливо звучит эмоция. Досада.
Он предпочел бы нарушить все условности и никогда ее не отпускать. Однажды, он станет достаточно сильным, чтобы себе это позволить.
Прикрываться, пожалуй, уже нет никакого смысла. Что Рудольф там не видел? Острые маленькие грудки с торчащими сосками - ну да, без поддержки лифа и корсета это не такое уж соблазнительное зрелище, как ей кажется. Или узкие бедра, потому что она вся ещё угловатая, как подросток, как неоперившийся толком птенец - и очень далека в своём внешнем облике от прекрасной женщины.
Девчонка-сорванец.
Она краснеет и упрямо сжимает губы, впрочем, тут же податливо их размыкая, стоит Рудольфу взять ее лицо в ладони и поцеловать так мягко, так... нежно...
Знала ли она, что ее "снулая рыба" будет так нежен?
Ее обжигает одновременно радостью и странной, непонятной горечью. Все это тесно мешается с предвкушением.
Белла плоха в предсказаниях, как ей кажется, хотя всегда получала по этому предмету высокий балл, но она неожиданно остро чувствует, что эта встреча, это знакомство... с крестным Рудольфа. Это знакомство будет знаковым. Будет очень важным, таким, что...
Можно ли в пятнадцать лет знать, что вот-вот случится что-то важное, такое, что перевернет с ног на голову всю ее жизнь?
Можно, наверное.
И все же, вместе с предвкушением она чувствует странную горечь. Сейчас, когда спало возбуждение, когда рассеялись по крови эндорфины, вызванные оргазмом, она чувствует как подсыхающая сперма неприятно стягивает кожу на внутренней поверхности бедер. И чувствует глухую, вялую боль там, где растянуты некогда девственные мышцы.
Она потеряла что-то очень важное здесь и сейчас, вместе с Рудольфом. Что-то непоправимое, словно надкушенный плод, потерянный кусочек и чувствует странную тоску по этому поводу.
На бёдрах разводы крови, не слишком явные, но...
Белле хочется разрыдаться и убежать, спрятаться куда-то, чтобы смириться с этим действительно странным, почти жутким ощущением собственного статуса. Того, что совершено непоправимое.
Но не может же она плакать прямо при Рудольфе? Хотя и очень хочется и она толком не знает, чем именно вызвано это чувство.
- Да, конечно, - шепчет Беллатрикс негромко, чуть неловко спускаясь со стола. Она приводит себя в порядок заклинанием, убирая следы, и голос ее чуть спотыкается в середине заклинания.
Ей все никак не удается снова собрать волосы в прическу и она оставляет все так как, решив, что стоит попросить Цисс о помощи. Только так, чтобы не заметила мама.
Взгляда на Рудольфа она старается не поднимать.
В случившемся Рудольф не видит ничего пугающего или проблемного. Он твердо намерен сделать Беллатрикс Блэк своей женой, и – хотя он уверен, что ему удалось бы это и без столь радикальных мер – но если ритуал привел их друг к другу, если настоял, значит так было нужно. И он ни о чем не жалеет. Потому что, никогда не испытывал ничего подобного.
Лестрейндж меньше всего хочет ее отпускать, но это необходимо, потому что именно ее репутация может пострадать, именно ее будет ругать ее мать. А этого он позволить не может.
- Я тебе помогу, - он поднимается наскоро застегиваясь, убирая следы их страсти. Притягивает отворачивающуюся Беллу к себе, помогая застегнуть платье и припоминает, какая прическа была у нее, когда она спустилась вниз, - Одну минуту, - он щелкает пальцами и вызывает домовика, приказывая его принести мамины гребни: артефакт разделенный на несколько частей и помогающий убирать волосы. С тех пор, как матушка обрезала свои волосы, она им почти не пользуется, и домовик мнется буквально пару мгновений, но потом приносит нужное.
- Никто ничего не узнает, - Рудольф наклоняется и заглядывает ей в глаза, пока артефакт бережно собирает густые волосы девушки в прическу, и втыкает все необходимые заколки. Не так безупречно как женские руки: матушка сама все поправляла руками, и потом только оставляла как есть. И Лестрейндж бережно по памяти перекладывает несколько прядок: а в течении ближайших суток, он будет помнить ее прическу до мелочи. Хотя сейчас ему кажется, что их этого дня он не забудет ни одной мелочи.
- Скажем, что ты заблудилась в саду, и я тебя нашел, или лучше отпустить тебя вперед и прийти позже? – отдав указания относительно артефакта и комнаты, Рудольфус выводит Беллатрикс из ритуального зала, и ведет к выходу.
Наверное, то, как Рудольф рвется ей помогать привести себя в порядок – о, это трогает ее куда больше их в общем-то довольно неловкой недавней страсти. И Белла неожиданно улыбается, когда Руди путается пальцами во всех этих крючках, лентах и застежках, ловит его и, приподнимаясь на носки, целует, запустив пальцы в волосы на его затылке и не отпуская томительно долгие несколько мгновений.
Сердце у нее в груди колотится, как сумасшедшее, полное теперь не горечи, но какой-то неизъяснимой, пузырящейся, словно шампанское, нежности.
А потом она охотно позволяет ему делать с ее волосами что угодно, склоняя голову, чтобы Рудольфу было проще возиться с принесенным домовиком гребнем.
- Спасибо, - она снова приподнимается на носки и целует его, на этот раз коротко и целомудренно, в самый уголок губ и отстраняется, бросив последний, сияющий взгляд.
И держит Рудольфа за руку все то время, пока они идут по дорожке обратно к тому месту, где она встретила отца Рудо. Белла крепко сжимает пальцы Лестрейнджа своими, а в другой руке все еще держит туфли, подобранные у входа.
- Я сама, спасибо, - она медлит, прежде чем отпустить руку Рудольфа, на миг сжимает пальцы сильнее, словно совсем не хочет его отпускать. Обувается, теперь и тянуться надо чуть меньше.
И, замерев, смотрит Лестрейнджу в глаза буквально секунду. А потом, торопливо поцеловав его в уголок губ, срывается с места и моментально теряется где-то в зелени.
Белла держит его пальцы крепко, и ее маленькая ладонь привычно утопает в его руке. Это напоминает все тренировки. И Рудольф с удовольствием вспоминает напряженное лицо Блэк во время них. Выбившиеся непослушные пряди, закушенную губу, резкие порывистые движения палочкой. Как ее плечо касается его груди, как быстро упрямо звучат слова заклятий.
- Мы должны еще увидится, - успевает он прошептать, между коротким невинным поцелуем, и тем как Белла отстраняется, и провожает ее взглядом. Разумеется они увидятся, даже сегодня. Но это будет совсем другое: рамки приличий. Пара нейтральных фраз: «Я так вам рад, и вы рады, знаю» разве что взгляды, и то их придется скрывать, потому что взрослые куда более наблюдательны, чем дети привыкли думать.
Лестрейндж смотрит как Беллатрикс Блэк исчезает в густой зелени и прикрыв глаза, прогоняет все произошедшее перед глазами, а только потом идет следом.
Вы здесь » Marauders. Brand new world » Законченные флешбеки » Разделяли нас пара шагов...
